Страница 17 из 28
Далее следовало действие, созданное Маяковским:
«Д е й с т в и е т р е т ь е
Площадь в столице. Сзади во всю сцену решётка. За ней набранные во втором действии з а к л ю ч ё н н ы е. Посреди площади р а д и о б а ш н я».
На площади уже находятся жандармский генерал, полицмейстер и городовой. Входят банкир с дочкой, монарх, премьер и прокурор. Теперь все они говорят стихами. Даже радиобашня, голос которой перекрывает всех:
«Р а д и о
Всем примером / наша страна.
Она сильна. / Свободна она.
Девять лет —
нет фабрикантов, / помещиков нет.
Девятый год
нет у нас / ни рабов / ни господ.
Т ю р ь м а
Будем, / такими же будем и мы.
Мы расшатаем / решётки тюрьмы.
Б а н к и р
Господа! / Это он про нас. / Про господ!
Сплю я? /Брежу? / Холодный пот!»
Но радиобашня продолжает вещать, призывая пролетариев к революции:
«Р а д и о
Других государств угнетённые блузники!
Рабы заводов! / Правительства узники!
Долго ли будете / смирны и кротки?
Берите / своих буржуев / за глотки!»
Услышав такие слова, все «буржуи» тут же падали «как карты, друг на друга и на руки городового», а радиобашня торжествующе продолжала:
«И хрустнут / зажатой Европы бока,
а пока —
Пойте, рабочие мира и зала,
чтоб всех / эта песня / сегодня связала!
Вставай, проклятьем заклеймённый,
весь мир голодных и рабов…»
И начинал звучать «Интернационал», который исполняли артисты-синеблузники, а их поддерживала публика в зрительном зале. Это пение было, пожалуй, единственным драматургическим ходом всего третьего действия.
Пьеса, поставленная в ноябре 1926 года, прошла с успехом. Через полгода спектакль был возобновлён. Об этом – в комментариях к 11 тому собрания сочинений Маяковского:
«Редакция журнала “Синяя блуза” переработала пьесу применительно к первомайскому празднику: текст был частично изменён и дополнен стихотворением Маяковского и Н.Н.Асеева “Первый первомай”. В таком виде под названием “Радио-Май” пьеса была напечатана в этом журнале».
В ней зазвучали новые строки:
«Жги границы / стран и наций,
огонь демонстраций.
Выше краснейте, / лучи и знамёна,
вал повернувши / многоремённый.
Го д за годом, / за рядом ряд —
шествуй, / победный / пролетариат!»
Создателей пьесы хвалили и поздравляли. И всё же нельзя не отметить, что Брик (как драматург) здесь явно переиграл своего именитого соавтора. Прозаическая часть получилась интереснее стихотворной. Надо полагать, что об этом говорили и самому Маяковскому. Как он к этому отнёсся, неизвестно. Наверное, ему было не очень приятно, что кто-то ставит под сомнение его статус первого поэта и первого драматурга страны Советов. Но Осипу Максимовичу, своему давнему закадычному другу, Владимир Владимирович продолжал доверять, к его советам прислушивался и с энтузиазмом сочинял двустишия, рекламирующие «производство вещей».
Такое положение дел многим не нравилось.
Нарком и «буревестник»
Нарком по просвещению Анатолий Луначарский однажды прямо заявил:
«Когда Маяковский под зловредным влиянием своего демона Брика заявляет, что искусство кончено и идёт на производство вещей, он действительно наносит искусству предательский удар в спину».
Наталья Розенель-Луначарская добавляла:
«Иногда у Анатолия Васильевича вызывало чувство досады окружение Маяковского, особенно так называемые теоретики Лефа. О них он сказал как-то после вечера, проведённого у Маяковского: "Люблю тебя, моя комета, но не люблю твой длинный хвост"».
Луначарскому нравились поэты: Маяковский, Третьяков, Асеев. Ко всем же остальным лефовцам, по словам Натальи Розенель, нарком относился без всякой симпатии:
«Арватова, Кручёных, Чужака и прочих "теоретиков" Анатолий Васильевич недолюбливал, считая их влияние на Маяковского глубоко отрицательным, и верил, что Маяковский рано или поздно освободится от этого влияния».
А с Алексеем Максимовичем Горьким, к мнению которого Маяковский когда-то очень внимательно прислушивался, теперь у Владимира Владимировича никаких отношений вообще не было. Правда, было сочинено стихотворение, которое называлось «Письмо писателя Владимира Владимировича Маяковского писателю Алексею Максимовичу Горькому». Начиналось оно с воспоминания о недавнем противостоянии:
«Алексей Максимович, / как помню, / между нами
что-то вышло / вроде драки / или ссоры.
Я ушёл, / блестя / потёртыми штанами;
взяли Вас / международные рессоры».
Затем поэт, якобы сожалевший об отъезде писателя из страны Советов, напрямую задавал обосновавшемуся в Италии «буревестнику революции», животрепещущий вопрос (как «писатель» – «писателю»):
«Очень жалко мне, товарищ Горький,
что не видно / Вас / на стройке наших дней.
Думаете – / с Капри, / с горки
Вам видней?»
И Маяковский принимался рассказывать, как трудно ему вместе с немногочисленными соратниками создавать литературу страны Советов:
«Одни мы, / как ни хвалите халтуры,
но, годы на спины грузя,
тащим / историю литературы —
лишь мы / и наши друзья.
Мы не ласкаем / ни глаза, / ни слуха.
Мы – / это Леф, / без истерики – / мы
по чертежам / деловито / и сухо
строим / завтрашний мир».
Упрекая Горького в том, что он не участвует в этом строительстве «завтрашнего мира», Маяковский упомянул и о себе лично (этими строками стихотворение завершается), с гордостью заявив:
«Делами, / кровью, / строкою вот этою,
нигде / не бывшую в найме, —
я славлю / взвитое красной ракетою
Октябрьское, / руганное / и пропетое,
пробитое пулями знамя!»
Это стихотворение газета «Известия ЦИК» отказалась печатать. Категорически. И в середине сентября 1926 года на организационном собрании сотрудников «Нового Лефа» Владимир Владимирович заявил, что хочет опубликовать «Письмо Горькому» в первом номере готовившегося к выпуску новолефовского журнала.
А что в это время происходило в стране Советов?
Советские будни
Двадцатишестилетний секретарь политбюро Борис Бажанов писал:
«Я очень скоро понял, какую власть забирает ГПУ над беспартийным населением, которое отдано на его полный произвол. Также ясно было, почему при коммунистическом режиме невозможны никакие личные свободы: всё национализировано, все и каждый, чтобы жить и кормиться, обязаны быть на государственной службе. Малейшее свободомыслие, малейшее желание личной свободы, и над человеком – угроза лишения возможности работать и, следовательно, жить. Вокруг всего этого – гигантская информационная сеть сексотов, обо всех всё известно, всё в руках у ГПУ».