К вечеру дождь

Я смотрю, сочиняю себе про него. Наверное, думаю я, он из простой семьи, с рабочей что-нибудь окраины. Из бараков (в прошлом), может быть. Такие ребята есть везде. В каждом живом месте. Злые, справедливые, умные и красивые. А главное — мощные. Могут многое. И любят их и уважают. И женщину такие имеют одну. Одну и надолго. Зато уж и трудную, не приведи которую бог. И тоже, конечно, красавицу.

4

Игра с «Автомобилистом», город Красноярск.

Счет после встречи 0:2. Мы проиграли опять.

В первом тайме Саньков, столь удачно сыгравший с ветеранами, продолжает себя дальше. Вот, я гляжу, он выбил подкатом мяч прямо из-под бутс красноярца, не побоялся, а вот оттолкнул ихнего нападающего, пытавшегося руками отобрать у него в ауте мяч, — не ваш, мол. Саньков поглядел на судью, тот показал: «наш», и тогда он оттолкнул отбиравшего, хотя отбиравший опытный матерый мужик, а Саньков парень, салага еще, пускай и из ранних. Он веселый, Саньков, даже хулиганистый, но из тех, кого народ любит. Не злой. И голос у него глуховатый такой, профунда без тембра. «У-у-у, — слышно, — у-у-у».

Играем… Взлетает, плетется белое кружево. «Автомобилист» сегодня в белой форме. Реже пошевеливается наше, красное. Мечется, бросается на мяч Маштаков, Гера Чупов, Шупеня…

Ничего не выходит. Мяч у них, у «Автомобилиста».

Так и закончился первый тайм — 0:1.

К концу его пошел дождь, все изгваздались в грязи, а потом шли, гремели бутсами по дощатому полу под трибуной в раздевалку.

— Сушишься сегодня? — спросил я Андрюху, того самого, рассказывавшего, как Стрельцов затаскивал в ворота защитника. — Сушишься?

Он улыбнулся мне, дилетанту, бывалый, приуставший уже как бы, игрок и кивнул. Да, мол, есть маленько, надо, надо, пусть другие поработают, попашут.

Но я уже знаю: запасным быть тяжко. Обидно. Вредно, может быть. Сиди и надейся, смотри на часы, верней, спрашивай про время у кого можно, — а вдруг повезет, вдруг тренер выпустит заместо кого-нибудь уставшего или подкованного, или вместо того, у кого не идет сегодня игра. Вдруг? Вдруг? Устаешь больше, особенно, если команда твоя проигрывает, а ты бы, может, смог.

Сычугин — тренер новый. Матч от матча проводит смотрины: меняет, переставляет, пробует. И праздник, разумеется, но и трагедия.

В перерыве он сказал: «Вы мяч-то, ребята, держите! Думаете, отпинывать будете — отдохнете? Больше устанете! Гол пропустили и растерялись, стоят, отпинывают… Вы играйте, играйте — что бы ни случилось». Ах, думаю я, что за золотые слова! И в жизни ведь так: отпинываешься от вопросов, как жить, что делать, кто виноват, а лучше на душе не становится. Все равно приходится решать.

Они и решают, как могут, играют свою игру.

Я смотрю, как ставят плечо к плечу стенку. Ставят и глядят: вот сейчас их будут расстреливать. Страшно, убойно. А они идут, сами, приближают себя к мячу. Чтоб заслонить собою ворота, чтоб и ударили по ним, да не забили. И все, что можно тут для себя: прикрыть немного руками пах. Да и то. Иные будто и прикрывать стесняются.

Судья руками отодвигает их подальше. Отходят, но снова надвигаются. Потом где-то посередине между желанием судьи и желанием стенки мяч наконец установлен. Удар. Отбой. Еще удар. Аут! Слава богу!

Правда, не все всегда выдерживают. Некоторые незаметненько отходят, отворачиваются, не мое вроде бы дело. Но это редко. Редко. Футбол игра товарищеская.

Юра Нутиков, любимый мой мальчик-игрок, выходит вдруг один на один с вратарем. Сам не ожидал, в растерянности, но бежит, ведет, делает свое дело. И тут его толкают, сзади, но квалифицированно: судья молчит. Юра падает на вратаря и бодает его слегка головою. И тот же толкнувший Юру защитник замахивается на него рукой. Святое, мол, дело — заступиться за вратаря. Притворство, конечно. А Юра, который только-только начал играть за взрослую команду, обернулся и стал ждать, готовый, если понадобится, продолжить «дискуссию». И тот ничего, не стал продолжать.

Я люблю смотреть на Юрино лицо. Особенно если он не играет. Оно у него чистое, немного растерянное и какое-то как бы печальное. Ему будто жаль, будто это он виноват во всех проигрышах…

Еще игра. С «Запсибовцем», Новокузнецк.

Траву вчера подстригли. Ездила полдня, урчала маленькая подстригальная машина-трактор. И вот с травы упали зерна, и на них прилетают голуби и воробьи. И клюют. У голубей стая большая, сизая, а у воробьев низенькая, мелкая и серенькая. Когда воробьи, взлетая, пролетают над нашей лавочкой, мы пригибаем головы. Так мало они тут боятся.

Идет игра, а голубь сел в штрафной площадке, вокруг него бегают, а он сидит, не улетает… Потом улетел.

Первый гол забили нам так.

Открылся их левый нападающий, ему преградил путь случившийся тут Маштаков, защитники не страховали (Маштаков!), но «левый» завалил, как выразился потом Сычугин, Маштакова и ударил вдоль линии ворот. Наш вратарь упал и коленом забил мяч в свои ворота.

Маштакову ничего, хотя сам-то он и переживал, конечно, а вратаря с тех пор убрали. Дырку. Он теперь сидит на нашей лавочке через Колю Фокина от меня и комментирует события. Иронично комментирует.

Нутикова во втором тайме заменил Толя Беркутов, студент института торговли. Он играет мягко, умно и по-доброму. Первый бежит к упавшему противнику, хлопает по плечу: ничего, мол, хотя сбил и не он, не Беркутов. Юра Нутиков сидит на скамейке и делает вид, что не переживает эту замену. Перед нами на беговой дорожке воробьи. Один поднял семечко и упрыгал с ним в сторонку, а два других подлетели к нему, но сели чуть в отдалении, не атакуют. Не их, вроде бы, дело. Не касается. А тот, первый воробей, вдруг семечко возьми и вырони. И-и! Один из «посторонних» мигом тотчас его подхватывает и аж трясется от предвкушения. Это-то его и губит. Выронил! Слишком разволновался. И в ту же секунду семечко подхватывает третий…

Интересно, при неудаче все трое вели себя одинаково: не мое, мол, дело, какое-де мне дело! Сижу себе на лавочке, ну заменили, ну и что?

Проиграли этот матч 0:4.

А когда выбегали на разминку, ах, как было хорошо, мощно, радостно! Голуби взлетели под боковым солнцем… Голуби взлетели, а они бежали на кривоватых своих футбольных ногах, чувствуя мышцы, радуясь, предвкушая игру. И вот — снова.

Потом шли. Шли по тому же всё коридору под трибуной в свою раздевалку. Бутсы стучали громко, зловеще, как в детективном фильме, когда следователь-энтузиаст идет по чужой темной квартире с фонариком. Молча шли, мокрые по́том и несчастные.

Есть такой термин у лошадников: «Пробник». Это конь, которому сделали спецоперацию. У него и сила, и семя, он не мерин-кастрат, но он не конь больше, он не может больше сделать то, что хочет. Он Пробник. Его выпускают в табун молодых кобылиц, и он горячит, гоняет их по полю, будоражит. Страсть его, больная уже, неразрешимая, готовит их к выходу настоящего коня-производителя. Его-то драгоценное семя, его золотую силу и бережет и экономит Пробник.

Не дай бог услышать, как кричит он ночью в своей конюшне!

5

Игра с «Динамо», Барнаул, с лидером подгруппы.

До игры к лавочке, где я наматывал Вите Маштакову эластический бинт на левое потянутое бедро, подошла его дочка, девочка лет трех, и стала на нас смотреть. Он сказал ей: «Ля-ля!» — и улыбнулся. Он протянул маленько — Ля-ай-ля-а! — а она засмеялась тоненьким голоском через заборчик и побежала к красивой женщине на пустой трибуне. К Витиной, стало быть, жене.

После оттянувшейся суеты первых минут Саньков и Нутиков прошли самостоятельно по левому краю и чуть не забили гол. Они и отобрали сами, и вели, но для завершения атаки им не хватило душевной силы, которая есть у «стариков». Не хватило. Они замельчили, спутались, стушевались. И гола не забили.

Зато гол забили нам.

Был удар через стенку, мяч в ней запутался, и Маштаков выбил его. Выбил и попал в динамовского второго номера. Мяч отскочил прямо в ворота. Как нарочно.