Страница 145 из 208
— Как вы.
— Да, как я.
— Но я не уверен, что хочу провести войну в роли шпиона.
— Полагаю, это уже решено.
— Мне нужно время подумать.
— Время? — спросил он. — Вы говорите о времени? Считаете, оно у нас есть? Это война, и выбор только один: либо мы, либо они. У нас нет времени — ни единой секунды.
Я посмотрел ему прямо в глаза. Мы не мигая глядели друг на друга; думаю, он уже знал, что я отвечу.
— Мы потеряли связь с одним из наших агентов во Франции, — сказал он. — Самолет доставит вас туда. Выясните, что с ним случилось, и возвращайтесь.
— Все так просто? — спросил я, зная, что вопрос вызовет у майора Уильямса новый приступ раздражения.
— Не сомневаюсь, что вы справитесь, — ответил он с усмешкой.
Это было не последнее задание, на которое он меня послал. После этого я принимал участие еще в двух вылазках.
После возвращения из последней вылазки в тыл врага я попросил майора вернуть меня в батальон.
Я стоял перед ним, рапортуя о выполненном задании и, как всегда, тщательно пересказывая все подробности. Он задавал мне все новые и новые вопросы, на которые я столь же подробно отвечал. Наш обычный ритуал.
— Ну что ж, вы вернетесь на фронт, — сказал он вдруг после того, как узнал все, что хотел.
— Сэр, я хочу вступить в Еврейскую бригаду, — попросил я. — Мне известно, что вы набираете добровольцев из различных подразделений.
Услышав мою просьбу, майор задумался.
— Да, наверное, вам будет лучше среди своих, — сказал он наконец.
Через несколько дней меня перевели на север Италии, в местечко Тарвизио, неподалеку от австрийской и югославской границ. Там я и воевал до самого конца войны. Линия фронта проходила через Сербию, где кроме нашей бригады действовали и другие подразделения.
Бен перевелся в Еврейскую бригаду чуть раньше меня, и я очень рад был с ним увидеться, как и с Давидом Розеном.
— В бригаде есть евреи из разных стран, но никого из Палестины, — объяснил Бен.
— Генерал Эрнест Бенджамин — превосходный боец и тоже еврей. Он служил в Королевских инженерных войсках, — добавил Давид.
Многие из тех, кто состоял в нашей бригаде, раньше уже воевали в других британских подразделениях, так что наши новые товарищи не были новичками.
Когда мы с Беном наконец смогли остаться наедине, я рассказал ему о том, что со мной было после того, как майор Уильямс уговорил работать на него.
Бен согласился, что лучший способ борьбы с нацистами — фронт.
— Я не знаю, что нас ждет, но мы уже прошли боевое крещение в Кане, не думаю, что здесь будет хуже, — заверил он меня.
Давид Розен, как всегда, улыбчивый и жизнерадостный, ответил:
— А кроме того, вот-вот начнется весна.
Он был прав, хотя в те первые дни марта 1945 года я и совершенно не задумывался о том, какое сейчас время года.
Наша Еврейская бригада стояла в Мадзано-Альфонсино — чудном местечке, сплошь изрезанном небольшими каналами, среди которых было рассыпано множество ферм, некоторые из которых располагались на ничейной земле.
Вражеская линия была хорошо укреплена. Наш командир рассказал, что немецкие солдаты сражаются под командованием генерала Рейнхарда, опытного военного.
Если Кан показался нам настоящим адом, то это место было ничуть не лучше.
Особенно после взрыва на канале Фоссо-Веккьо, который мы едва успели пересечь. Да, нам приходилось остерегаться разбросанных по полям мин и засад, которые устраивали немцы на фермах, при каждом удобном случае поливая нас минометным огнем.
Давид Розен был в нашей группе сапером, и когда он отправлялся на поиски очередной смертоносной бомбы, скрывающейся под землей, у нас с Беном перехватывало дыхание.
Мы убивали, зная, что в любую минуту можем погибнуть сами. В битве под Ла-Джорджеттой нам пришлось колоть штыками в рукопашной, и единственным способом остаться в живых было убить другого солдата, такого же человека, как ты сам. После каждого боя, после каждой перестрелки я чувствовал тягостную пустоту в желудке и отвращение к самому себе — за то, что во время сражения терял контроль; казалось, вместо меня стреляет и колет штыком совсем другой человек.
— Не забывай, у тебя нет выбора: либо его жизнь, либо твоя, — пытался утешать меня Бен, хотя я знал, что у него самого на сердце кошки скребли после очередного убийства.
Довелось нам сражаться и под Бризигеллой. У нас был приказ захватить оба берега реки Сенио. На одном берегу стояли мы, на другом — немцы. Мы сражались с 4-й парашютной дивизией, которой командовал генерал Генрих Треттнер, а его солдаты были настоящими бойцами.
Генерал Мак-Крири, командующий Восьмой Британской армии, организовал совместную операцию с американцами. Нашей бригаде отдали приказ выбить немцев из Фантагуцци. Если бы все прошло успешно, нам предстояло соединиться с другими подразделениями, и всем вместе двинуться на Болонью.
Американские бомбардировщики без отдыха бомбили окрестности, чтобы облегчить нам путь.
Генералы разрабатывали план боевых действий, водя карандашом по карте, но для солдат, рискующих жизнью, чтобы реализовать этот план, изящные линии нарисованных на карте рек обернулись непроглядной толщей ледяных черных вод, готовых поглотить живьем.
За несколько месяцев боев Давид Розен стал моих лучшим другом, о каком я только мог мечтать. Всегда храбрый, великодушный, готовый прийти на помощь. В минуты самого горького отчаяния именно он делал все, чтобы заставить меня улыбнуться.
— Мне стыдно быть немцем, — признался он однажды.
— Так ты же не немец, ты — еврей, — ответил Бен.
— Я немец, Бен, самый настоящий немец. Я разговариваю, думаю, мечтаю на немецком языке. Я плачу, люблю, смеюсь как немец. И я воевал не только потому что еврей, но и потому, что немец. Я люблю свою страну, и мне небезразлична ее жизнь и будущее.
Это заявление глубоко тронуло всех нас. Бен ободряюще похлопал его по спине, а я в растерянности промолчал, не находя слов.
На войне время течет с какой-то непостижимой медлительностью. Ты ни на секунду не перестаешь думать о смерти, ибо сама жизнь вокруг — сплошная непрерывная смерть. Однако рано или поздно наступает момент, когда мысли о смерти перестают тревожить.
Ты осознаешь, что для того здесь и находишься, чтобы убивать или, при ином повороте судьбы, погибнуть самому, и в конце концов, начинаешь действовать, подобно автомату. Там, в Италии, я понял, почему так важна царящая в армии дисциплина. Тебя заранее готовят к беспрекословному повиновению — как раз для того, чтобы ты потом на автомате, не задумываясь, выполнял каждый приказ, каждую команду, даже убийство.
Капитан или сержант отдает приказ «Готовьсь!» — и ты встаешь на караул. При этом никого не волнует, насколько ты устал и не болит ли у тебя что-нибудь. Ты встаешь на караул, зная, что твой долг — нести службу и повиноваться. Ты знаешь, что никто не спрашивает твоего мнения, и будет лучше, если ты преодолеешь искушение его высказать.
По вечерам мы с Беном частенько вспоминали Вади. Где он теперь? Мы слышали, будто многие палестинские арабы сражаются на севере Африки, и сражаются храбро. В этом я не сомневался. Но душа у меня все равно была не на месте, и дело было не только в том, что иерусалимский муфтий снюхался с Гитлером, а в том, что ему удалось склонить к этому многих достойных людей. Так, например, 13-ю дивизию Ваффен-Гебиргс СС «Хандшар» составляли исключительно мусульмане из разных стран, главным образом, из Хорватии и Боснии.
И вот настал момент, когда боевые действия прекратились. Война издыхала в последних судорогах. Мы получили известие о казни Бенито Муссолини и Клары Петаччи, затем — о самоубийстве Гитлера в его бункере. Фюрер выстрелил себе в рот — исключительно для того, чтобы советские войска, занявшие Берлин, не захватили его живым.
8 мая сдались немецкие войска, которые еще оставались в Италии. Война для нас закончилась, и мы могли в любую минуту вернуться домой, однако мне предстояло выполнить данное маме обещание: выяснить, что сталось с отцом и Далидой.