Страница 7 из 18
На волю, во тьму, он шел нехотя, покашиваясь на приезжего и матерясь в душе: "Стерва московская… Зануда… Приезжают люди — как люди. И к ним с уважением, и они… А этот… Накупать бы его, чтоб звал". От одной мысли передернуло. Не дай бог… Сразу — конец.
— Ты, Чугун, осторожнее… — предупредил он, ступая в лодку. — Гляди… А то спьяну…
Но у Славика в голове было уже иное. Он быстро перевез непрошеных гостей, а вернувшись в землянку, с ходу нырнул под кровать бригадира, вынул бутылку водки и оправдался:
— Такое дело… Надо обмозговать. Любарь не будет ругаться.
Он налил себе, выпил. Матвеич тоже не отказался. Дед, с кровати не поднимаясь, цедил сигарету.
— Серьезное дело… — задумчиво произнес он.
— Как менты повернут, — сказал Матвеич. — Мент — залетный, купец раскололся. А грузили мы тонны полторы. Могут защемить.
— Любарь выкрутится, — заверил Славик. — Все в ментовке свои. Сколь они рыбы перетягали. Машинами. И городские кормятся, вплоть до генерала.
Это было правдой. Милиция брала рыбу и себе, и другим. Даже вертолет прилетал порою из города за свежими судачками для генерала.
— Не знаешь ментов, — усмехнулся Матвеич. — Родня до черного дня. С потрохами продадут. На то они и менты, такая порода.
— Любарь с ними в завязке, — убеждал Славик. — Тоже их может наколоть. Надо с утра в станицу смотаться, предупредить.
— Чего предупреждать, утром прибудет.
— В станице телефон. Может, сразу позвонит. Нет, встану пораньше и поеду.
Пили. Прикидывали так и эдак. В конце концов Дед сказал:
— Утро покажет. Спать надо. Завтра работать.
Легли, свет потушили.
Во тьме Дед сказал, вздыхая:
— Раньше в станице Нижнечирской я жил, тоже рыбалили. Отец мой и меня приучал. Поймаем, сдаем. А нынче побесились все: ищут да хватают… А у нас в Нижнечирской…
Старик уходил, как в сон, в далекое свое детство, юность. Там ему было хорошо.
А на воле, в ночи, над теплыми водами займища, над баклушами, мочажинами, полоями гремел слитный лягушачий хор, стоял стон водяных быков. Это был зов весны.
Небо лежало в звездах. В гладкой воде затона отражаясь, пылало серебро огней, ярче небесных.
7
Славик-Чугун собирался рано встать, но проспал. Разбудил его Мультик, приехавший на рассвете.
— Клопа давишь?! А мы гуляли! И про тебя я не забыл. Похмелись.
После ночной гульбы Мультик был помят и черен. Нос его словно напух и сизел большой спелой сливою.
— Клавка твоя была, — докладывал он Чугуну. — Ее Сатана зажал, а она ему по лысине.
Дед с Матвеичем уже поднялись. Грелся на плите завтрак.
Подъехал к стану Любарь. Матвеич поспешил навстречу. Он любил новостями людей удивлять. И теперь, пока бригадир из лодки выходил да чалился, Матвеич рассказывал о вчерашнем. Он говорил с опаской, оглядкой, словно кого-то нужно было побаиваться и здесь.
Любарь все выслушал, прошел в землянку. Он был выбрит, и пахло от него одеколоном ли, духами.
Завтракали. Мультик повествовал о гульбе:
— А Клавка твоя потом нажралась. Моя Зинка…
Славик-Чугун толковал про милицию. Матвеич его поправлял, уточняя.
Любарь переоделся, выпил водки и сказал:
— Кончай базар. Никому мы ничего не продавали. Мы сдаем всю рыбу на приемку, как и положено. Откуда он взял рыбу, у кого, сам поймал или как, это пусть милиция разбирается. И нечего талдычить об этом, чтобы я не слыхал. А то любите языки распускать…
На этом все разговоры кончились. Поплыли работать.
Сделали первый замет. Любарь обычно стоял у лебедки. Здесь легче, и сверху, с неводника, все видать: дуга поплавков-балберок на воде, берег, по которому тянут "пятной" конец невода, а порою держат с трудом — полая вода сильна. Нынче Любарь поставил на лебедку Матвеича, а сам пошел тянуть верхний урез.
По бедра в воде. Стылость пробивает резину, ватники, шерстяные носки и портянки, обжигает ноги. Тянешь урез и тянешь. Холодом сводит пальцы. Недаром у рыбаков болят они и пухнут, вечно в язвах и трещинах, а к старости, как у Деда, костенеют в суставах, становятся словно клешни, ложку в них не удержишь.
Заброс был удачным: лещ, рыбец, много синца. Полную байду рыбой "налили".
Любарь сказал Чугуну:
— Смотайся в землянку. Привези перекусить, завтракал плохо.
— И водки? — зябко передернул плечами Славик.
— Вези.
Невод перебрали, приготовили к новому замету. Славик-Чугун привез сомовьи копченые балыки, своего изделья, шемаечку — ее тоже делали для себя, сухим посолом. Когда-то было много в Дону этой прогонистой серебряной рыбки, оплывающей жиром, нежное мясо ее тает во рту. Много было, да сплыло. Лишь Дед помнил иные времена: донских осетров да севрюг, громадных белуг по пять и более центнеров весом, стерлядочку — рыбку золотую. Все это было и ушло.
Вставал ясный день, солнечный и теплый. Поднялись от воды, в затишек. Выпили, закусили и разлеглись подремать.
Любаря водка не брала: голова была ясной, чуть познабливало. Дрема не шла. Он лежал, закинув руки за голову. Рядом, в глинистой стене обрыва, суматошились скворцы. Они жили там в норах, веселый народ. Звенели жаворонки. Тянуло с берега сладковатым духом молодой зеленой травы.
Душа была неспокойна. Любарь маялся и не мог решить: ехать ему в поселок или нет. Вроде надо бы все узнать. Но не хотелось. Может, обойдется. Такое — не впервой. Каждый год попадаются один ли, двое. На старых бригадирах таких дел, как на кобеле блох. Штрафы, "товарищеский" суд, кому не везет — срок "условный", иной раз и "химия", отработки. Так ведется всегда. Любаря бог пока миловал, с милицией в дружбе жил. Должны помочь и сейчас.
Любарь достал из сумки водку, сделал пару глотков. Проснулась зависть ко всем. К Деду, к Матвеичу, к Славику-Чугуну… Подремывают, и душа не болит. Барыш — поровну, а отвечать — бригадиру.
Дед поднялся, спросил:
— Не спишь? А я дремал. Даже сон привиделся. Вроде старые времена. Станица моя, Нижнечирская, с отцом рыбалили… Я — совсем мальчонок…
Лысая голова с венчиком редких седых волос. В черном провале рта один зуб торчит, единственный. Глубокие морщины. Не верится, что когда-то был молодым и даже мальчонкой.
— Разве ныне работа… — качал головой Дед. — Лебедка, сети капроновые, стоят и стоят. А мы — с нитяными. Отжимай их, суши.
— Пора тебе и на отдых, — сказал Любарь.
— Пора… — вздохнул Дед. — Вот Володька доучится…
Он содержал двух внуков, детей непутевого сына.
Любарь вздохнул, и Дед понял его, сказал:
— Обойдется… Впервой ли… Такая уж наша судьба.
И Любарь, ухватившись за слова Деда, горячо заговорил:
— Конечно… Платили бы по-человечески, и на черта тогда все это: рискуешь, прячешься да боишься всех. А сдавать бы честно и получать как люди.
Он снова потянулся к водке. Глотнул и резко поднялся.
— Кончай ночевать, мужики! Пошли!
Славик-Чугун и Мультик, початую бутылку углядев, тоже к ней приложились. Обычно на работе Любарь своих ребят сдерживал, потому что, дай им волю, день и ночь будут пьяными валяться. Но сейчас промолчал.
Подошли к воде, стали неводник цеплять. А в это время наверху, с горы, засигналила машина, сбегая вниз по извилистой, крутой дороге.
Стояли и ждали ее. Любарь узнал красный "Москвич" двоюродного брата и пошел навстречу. Брат с ходу развернулся и, не бросая руля, высунулся из окна.
— Поехали, надо… Привет, мужики! — крикнул он всем другим, помахав рукой.
— Кто сказал? — спросил Любарь.
— Поехали, — повторил брат. — Все расскажу.
Любарь глотнул на дорожку водки, приказал:
— Матвеич, ты — старший. Возьми пару помощников, ловите и все сдавайте. Я приеду.
Он сбросил клеенчатую робу и брюки-ватники, оставшись в свитере и спортивном трико.
Поехали. Брат объяснил коротко:
— Вроде чего-то копают. Велели тебе переказать, чтоб позвонил обязательно.