Страница 8 из 26
— Скажите честно — небось любите детективы?
Ответ немало удивил меня:
— Нет, не люблю и не читаю. Да они и не попадаются мне. Я люблю читать романы про любовь. Старые романы почти все прочитала, а вот новых нет, не пишут. Я и Венче просила достать, она ведь в читалиште работает, а она говорит — нынешние писатели про другое сочиняют, а про любовь нету… А вы почему спрашиваете?
— Да так просто, к слову пришлось. Пожалуйста, продолжайте дальше.
— О чем?
— Ну хотя бы вот о чем — когда Гено вернулся домой? Как вам показалось — он уже знал о том, что случилось?
— А, Гено? Нет, по-моему, он ничего не знал. Вернулся он вроде бы около семи. На машине «фольксваген», здорово разбитой… Вошел в дом, постоял… А я жду, что будет дальше… Он вышел из комнаты, в руках какой-то пакет, завернутый в газету, оглянулся… Потом подошел к машине, открыл дверцу, положил пакет на сиденье и захлопнул дверцу. Постоял рядом, видно удивлялся чему-то, и вернулся обратно. А я стою в прихожей. Он и спрашивает: «Где Венче?» Тут я ему все и рассказала. Он смотрит на меня во все глаза и будто ничего не соображает… Только спросил: «Она жива?» Ну, я говорю: была жива. Он вышел во двор, сел в машину и уехал.
— А когда вернулся?
— Не возвращался он ни этой ночью, ни на другую ночь… Несколько дней пропадал; где жил, где ночевал — не знаю. А может, приходил, когда я на работе была. Но, думаю, не было его. Я заходила к ним в комнату — все как было, когда Венче забрали.
— Так. А вот еще — вы сказали, что в тот вечер он вынес из комнаты какой-то пакет. Что, по-вашему, там могло быть?
— Не знаю… Что-то завернутое в газету, продолговатое такое, как бутылка…
Она сверкнула на меня глазами и замолчала, будто язык прикусила. Вероятно, хотела сказать, что там была бутылка с маслом, что старуха наверняка успела предупредить его, чтобы он унес отраву, а то ее найдет милиция… Но ничего этого она не сказала — видно, ее детективная фантазия малость притупилась. Однако через секунду-другую она все же добавила:
— Во всяком случае, когда я убиралась там, их бутылки с маслом не было. Нигде — ни на столе, ни между буфетом и печкой, где она обычно стояла. Не было бутылки — и все…
«Выяснить, куда и каким образом исчезла бутылка», — отметил я про себя, так как записей никаких, как обычно, не вел.
Солнце зашло. Из открытого окна потянуло холодом. Где-то поблизости ворчал запоздалый самосвал. Тут ведь идет стройка. Стайка шумных воробьев подняла перепалку на ветках большого каштана. Я вспомнил о том, что на сегодняшний вечер у меня запланировано еще одно дело. Но особенно запаздывать не стоило, потому что поздний приход нашего брата может произвести переполох в любом доме. Да и устав запрещает это.
— На сегодня, думаю, хватит, — сказал я, поднимаясь и глядя на Зорку с неофициальной благодарностью. — Нам с вами еще наверняка предстоит встретиться, я предварительно извещу вас — вы ведь никуда не собираетесь уезжать, не правда ли?
— Пока не собираюсь, а там посмотрим… А когда вы позвоните мне?
— Еще не знаю. Но я найду вас.
Она проводила меня до двери и глядела вслед, пока я пересекал двор. Я обернулся и махнул ей рукой. Она ответила улыбкой и тоже помахала в ответ. Она очень помогла мне, и я был ей благодарен.
Трамвай повез меня мимо советского посольства к улице Незабравка. На эмалевой чернильно-синей табличке, буквально впаянной в ствол старого тополя, значился нужный мне номер. Дом стоял в глубине темного двора, но в углу поближе к ограде под навесом светилась лампочка и мелькала какая-то фигура.
— Добрый вечер.
Человек обернулся. Вид у него был далеко не парадный — старая рубаха, брюки с заплатами, подвязанные веревкой, в руках пустое ведро.
— Добрый вечер, — глухо и неприветливо ответил он.
— Мне нужен Захари Дудов.
— Я Захари Дудов.
— Майор Дамов из следственного отдела УВД, — представился я; правда, удостоверения не предъявил. — Я бы хотел поговорить с вами…
— А что случилось? — Его едва заметно передернуло.
Я надеялся, что он пригласит меня хотя бы в мастерскую, но он стоял не двигаясь и только глядел на меня все пристальнее. Увы, пришлось довольствоваться создавшейся обстановкой.
— У вас есть приятель, Гено Томанов, не так ли?
— Да, есть. А что?
— Вы очень дружны с ним? Часто видитесь?
— Когда придется. А зачем, вам?
— Когда вы виделись с ним в последний раз?
Он помолчал секунду-другую.
— Может, дней десять назад… Вот как случилось это, с тех пор мы не виделись. А почему вы спрашиваете?
— А когда случилось «это» — в ту ночь он у вас ночевал, здесь?
— Да, да, — быстро закивал он головой, — здесь спал, здесь.
— Когда это он спал здесь, черт возьми?! — раздался вдруг позади резкий женский голос, и тут же из-за спины Дудова появилась сама обладательница «музыкального» голоса — толстая, расплывшаяся, с редкими волосами, забранными на затылке в жалкий пучок. Я понял: она все время стояла в тени и подслушивала.
— Здесь он спал, у нас! — еще раз настойчиво повторил Дудов, размахивая пустым ведром — таким образом он, вероятно, хотел предупредить половину, чтобы не болтала лишнего.
— Да как же он спал здесь, когда я его не видела? А я где в это время была?
— Я же тебе говорил — он спал здесь! — Дудов обернулся к жене и зло сверкнул на нее глазами. Потом снова зыркнул на меня.
— А что вам нужно?
— Ничего, — ответил я как мог равнодушно. — Только об этом я и хотел спросить. До свиданья.
И пошел обратно по еле освещенной дорожке к калитке, ведущей на улицу. Дудов сначала шел за мной следом, будто хотел продолжить разговор и уверить меня, что сказал правду, но, увидев мое к нему равнодушие и безразличие, постоял и повернул назад.
С самого утра день захромал. Собственно, даже не с утра, а с ночи. В полтретьего я проснулся от дикой головной боли, и, пока сообразил, что болит зуб, а не голова, было уже три. Проснувшись окончательно, выпил седалгин, стал уверять себя по методу йоги, что «у меня ничего не болит», и попробовал заснуть снова. Мне это удалось, когда уже светало. Встал я, конечно же, поздно, попробовал прогнать металлический вкус во рту горячим кофе, кое-как побрился — и чуть не опоздал на работу.
Мой стол по-прежнему был стерильно чист. Я вообще никогда не веду записей во время допроса, только потом, после ухода обвиняемого или свидетеля, отмечаю в блокноте имена и фамилии людей, о которых только что шла речь, какие-то шероховатости и отсутствие логики в показаниях, которые нужно будет иметь в виду во время следующего допроса.
Да, Гено Томанов идеально подготовил себе алиби. Без сучка и задоринки. Правда и то, что теоретически «железное» алиби всегда внушает подозрение следователю-профессионалу: обдумывая преступление и готовясь совершить его, будущий вор или убийца обдумывает и способ, с помощью которого он сможет выскользнуть из цепких рук правосудия. Это, как правило, целая серия ответов на вопросы, которые ему могут быть заданы, — с его точки зрения, логичные и правдоподобные ответы, доказывающие его «невиновность». Но с другой стороны, опять же теоретически, нет ничего более естественного, нежели готовность действительно ни в чем не виновного человека, на которого по какому-то роковому стечению обстоятельств пало подозрение, точно, логично, исчерпывающе ответить на все вопросы и доказать этим свою непричастность к преступлению.
Ответы Гено Томанова выглядели логично, точно и правдоподобно. Вопреки своей профессиональной бдительности и недоверчивости я был склонен принять их за истину — тем более что в этот момент не располагал никакими другими показаниями, данными и фактами, которые можно было бы сопоставить с ними или противопоставить им. Вообще на первом допросе действуешь обычно почти вслепую, на ощупь, он служит, скорее всего, для знакомства с подозреваемым, получения максимальной информации о нем, составления его, так сказать, социально-психологического портрета. Таково общее правило, обязательное для каждого следователя.