Со мною в ад

Я остался один. Створки окна были широко раскрыты — может быть, она хотела броситься вниз (с девятого этажа…), но в последний момент испугалась. За дверью валялся низкий деревянный стульчик, пропитанный влагой, над дверью проходила труба парового отопления, и на ней я увидел обрывок того самого пояска от больничного халата. Счастье великое, что поясок был сшит не из сплошного куска материи, а из двух половинок, и шов не выдержал тяжести тела Невены.

Я вышел из душевой, миновал весь коридор, где еще толпились больные (сестры безуспешно пытались загнать их в палаты), и в кабинете Ташева быстро набрал нужный мне номер.

— Попросите к телефону Томанова.

— Его нет, — прозвучал краткий ответ.

— Когда будет?

— Не знаю, — еще резче ответили мне, и я понял — сейчас на том конце положат трубку.

— Это говорят из министерства! — тоном, не допускающим возражений, заявил я — и подействовало.

— Он… Он звонил и сказал, что ему разрешили не приходить сегодня… У него есть причины… Может быть, какое-то задание. — Коллега явно пытался защитить прогульщика, но я избавил его от необходимости врать дальше.

— Благодарю! — и положил трубку.

Я позвонил начальнику оперативной группы и дал подробное задание сегодня же до вечера обнаружить Гено Томанова и доставить его ко мне. Дома, на работе, у Данчо в автосервисе — где угодно! Кажется, меня поняли.

Его привели в шесть тридцать. Нашли именно у Данчо. Я ждал в кабинете.

— Что случилось? — спросил он, едва переступив порог. Судя по выражению его лица и голоса, он был встревожен и, пожалуй, даже испуган.

— А? Ничего не случилось. Садитесь.

Я старался успокоиться, но давалось это мне с трудом. Во-первых, я был твердо убежден, что поступок Невены был безусловно связан с его утренним посещением, и раздражение, накипавшее во мне с каждой минутой, готово было в любую секунду прорваться наружу. Ну а во-вторых, почему я должен ради этого типа сидеть здесь допоздна, у меня были гораздо более приятные перспективы провести вечер…

— Я не понимаю, товарищ следователь, сколько раз вы будете вызывать меня? — тут же перешел в наступление Гено, подбодренный моим спокойным тоном. — Если вы думаете, что у меня кроме этого нет дел, то вы очень ошибаетесь. По-моему, я рассказал вам все подробно, и вам должно быть яснее ясного…

— Вот тут наши представления о вещах расходятся, — прервал я его. — Нам, наоборот, кажется, что в ваших показаниях, да и в вашем поведении тоже, очень много неясного, и это мы сейчас, с вашей помощью конечно, попытаемся прояснить.

— Опять?

— Да, опять!

На этот раз я вынул блокнот из ящика и положил его перед собой. Маневр удался — Гено со страхом посмотрел на блокнот, потом на меня.

— Но вы садитесь, садитесь! — настойчиво напомнил я ему. — Итак: во время наших с вами прежних встреч вы ни словом не обмолвились о ваших интимных отношениях с Антоанетой Пановой…

Он помедлил.

— А вы меня об этом не спрашивали… И потом, я думаю, это не ваше дело — вмешиваться в интимные отношения людей…

— В принципе вы правы, но в этом конкретном случае вопрос приобретает особый смысл.

Он снова помолчал, глядя куда-то в сторону.

— Это все в прошлом… Уже два года, как я уладил семейные отношения и больше такими делами не занимаюсь.

— А заявление о разводе? Тоже входит в понятие — «уладить семейные отношения»?

На этот раз его молчание было особенно долгим.

— Не было этого, — произнес он медленно и тихо. В голосе его была некоторая неуверенность.

— Это не так трудно установить! — отпарировал я, пристально глядя на него.

— Такого заявления нет, — повторил Томанов, выдержав все же мой взгляд.

А я так и не успел проверить — есть ли заявление, поверил Зорке…

— Четырнадцатого числа этого месяца, вечером, — продолжал я, быстро перейдя на другую тему, — то есть за день до… несчастья, у вас были гости. Кто к вам приходил?

— Никто к нам не приходил! Никаких гостей у нас не было! — выкрикнул Томанов довольно нагло, но тут же поправился: — Человека, который врывается в дом, когда его не зовут и не желают видеть, нельзя назвать гостем!

— Хорошо, назовем его посетителем, — согласился я, чем снова немало удивил его. — Так кто же вас посетил?

— Не помню! — так же резко ответил он, явно пытаясь выиграть время.

— Я напомню вам — посетила вас мать вашей любовницы Велика Панова. Зачем она приходила?

— Откуда мне знать зачем? У нее вообще не все в порядке с чердаком, и я понятия не имею, что ей нужно было!

— А может, ее послала дочь?

— Я сказал вам, что с ее дочерью у меня давно все кончено! У меня есть жена…

— Так ведь и жена ваша стала участницей последующего инцидента.

— Это… это ложь! — выкрикнул Гено, однако я видел ясно — он нервничает и отвечает, лишь бы что-нибудь сказать.

— Я не советую употреблять это слово… особенно вам! — вскипел я, но быстро овладел собой. — Потому что мне придется снова задать вам вопрос — где вы ночевали после случившегося. И попрошу вас не лгать и не говорить мне, что вы ночевали у кассира Дудова! Лучше скажите правду!

Я положил руку на блокнот и увидел, как его крупная фигура обмякла и буквально осела вниз. И тогда я задал ему главный вопрос, ради которого и потребовал его сюда.

— Мне нужна правда, слышите? Только правда — о чем вы говорили с женой, когда пришли к ней в больницу? Не торопитесь с ответом, подумайте хорошо. Вспомните все слова, сказанные вами и ею, все подробности, все детали — как протекала встреча.

Мне показалось, что он стал похож на проколотую шину, из которой выпустили весь воздух, он тяжело сидел на стуле, плечи опущены, голова повернута к окну — как же быстро переходит он от самоуверенной наглости к трусоватой попытке тянуть время и изображать из себя несчастненького, терзаемого извергом-следователем.

— О чем говорили… Ни о чем особенно не говорили, — тихо и рассеянно забормотал он. — Жена обрадовалась, когда увидела меня, хотела встать, руки протянула… Я сел на кровать, нагнулся, она обняла меня… Я принес ей черешню… Как это все случилось, спрашиваю, откуда все это и зачем? А она не отвечает, где, говорит, Димка и Монче, живы ли? Ну что я ей могу сказать… Я знаю, говорит, все, все знаю — и смотрит мне прямо в глаза. Ну, говорю, раз знаешь, что же делать, раз так вышло. Теперь тебе надо выздороветь, и опять спросил, откуда она могла… А она стала белая, как полотно, повернулась к стене и с головой одеялом укрылась. Я спрашиваю, привезти ли ребенка и что дальше делать, а она не отвечает. Лежит так и дрожит под одеялом, похоже, плачет… Я говорю, успокойся, прошу тебя… Вот, думаю, сейчас войдет Ташев, увидит, что она разволновалась, и, скорее всего, больше не пустит меня сюда. Но пришел не Ташев, а сестра, стала ругаться и гнать меня. Потом открыла одеяло и стала выговаривать Венче, что это за фокусы такие, говорит, потом стала пульс ей мерить, а Венче не поворачивается, так и лежит лицом к стене…

Он замолчал, вытащил из кармана большой носовой платок, утер им лысину и шею над воротником.

Я наблюдал за ним и ждал, ждал, что он скажет еще что-нибудь и я наконец пойму причину отчаянного поступка Невены. Но кое-что я уже уловил. Он проговорился о сестрах. Она сказала, что знает об этом. А на самом деле просто обманом заставила его сказать правду. Да и откуда она могла знать? Хотя такие вести быстро разносятся по городу, даже по стране и больничные сестры или санитарки тоже могли что-то сболтнуть. Во всяком случае, только этим можно объяснить дальнейшее ее поведение. Если, конечно, Томанов не врет.

Я все еще ждал. Он убрал платок, облокотился локтями о колени, сжал голову ладонями и застыл так. Я видел — больше говорить он не собирается. Терпение у меня лопнуло.

— Послушайте, Томанов, вы говорите неправду. У меня есть серьезные основания думать, что вы сказали или сделали больше того, о чем сообщили мне. Я не пугаю вас, но заявляю вам самым серьезным образом, что на этот раз вам это так легко не сойдет.