Браконьеры

…С криком просыпаюсь и слышу, как во дворе урчат моторы. Кто-то громко стучит в дверь канцелярии, а телефон звонит-разрывается. Хочу подняться и не могу, тело ватное, страшно болят виски, суставы горят, даже до волос больно дотронуться. Бьет крупная дрожь, зубы начинают стучать так, что унять их невозможно. В общем, ясно: я болен, у меня, наверно, высокая температура. Я собираю всю волю и силы, встаю — и тут же заваливаюсь обратно на диван. Однако надо хоть до телефона дотянуться — в гудящей голове только эта мысль. Мне удается взять трубку и, что труднее, удержать ее.

— Алло, — хрипло произношу я не своим голосом и начинаю надсадно кашлять.

— Почему, черт возьми, не отвечаете?! Вымерли вы, что ли, на этой базе?! — свирепо кричит кто-то мне незнакомый.

— Почти умираем… — (Господи, оказывается, есть еще силы юморить.)

— Кто у телефона?

— Боров.

— Боров[8] или Буков, отвечайте — прибыли автобусы с охотниками или нет?

Смотрю на часы — уже больше пяти. Скоро рассвет. Вся база ходуном ходит от топота ног, криков, хлопанья дверей.

— Прибыли. Я слышу.

— Не слышать надо, а принять их и устроить!

— Ладно.

— Поди спроси, как они добрались, и немедленно сообщи!

— Минутку, сейчас вернусь…

Сажусь к столу, с трудом поддерживаю голову ладонями. Она как чугунная. Минуту-две сижу, блуждая в каком-то странном полусне.

— Алло… Они только что вошли на базу.

— У них все в порядке?

— Да.

— Накормите людей, дайте им отдохнуть до семи и только после этого опять посылайте на мороз. Панайотов пусть держит меня в курсе, ясно?

— Ясно, а кто это звонит?

Но тот уже повесил трубку. С трудом дохожу до двери — какие-то кретины так стучат в нее, что она вот-вот сорвется с петель. Едва успеваю повернуть ключ, как в канцелярию врываются злые и мокрые «гости». У них такой вид, будто я должен им миллион и не отдаю.

— Сколько еще мы будем ждать?! Сколько?! — наседает на меня двухметровый гигант с модными начальничьими усами. — Целую ночь мы, как идиоты, мотаемся по ухабам и сугробам, в метель и мороз, а вы тут спите, черт возьми! Лентяи проклятые!

— Оставьте его, товарищ Панайотов, разве вы не видите — он же надрался! — Какой-то подлиза угоднически вылезает из-за плеча гиганта. А я на ногах не стою, перед глазами все вертится, и если бы не держался за притолоку двери — непременно упал бы.

— Кто тут старший на этой базе? Люди должны поесть, обсушиться, отдохнуть!

— Я знаю…

— А если знаешь, почему не действуешь, почему стоишь на месте как истукан?!

И я отправляюсь действовать. На ватных ногах с трудом прокладываю путь среди злобных взглядов, насмешек, оскорбительных замечаний. Едва дохожу до комнаты Васила, как на пороге появляется Марина.

— Что с тобой, Боян? Тебе плохо?

— Нет, нет, ничего… Надо кому-то заняться этими…

Ее холодная ладонь ложится мне на лоб, я испытываю невыразимое блаженство и облегчение. Закрываю глаза.

— Боже мой, да ты весь горишь!

— Ладно, надо встретить людей… Разбуди Васила и других, а я позвоню в Дубравец…

Марина куда-то исчезает и тут же возвращается, в руках у нее чашка с водой и несколько таблеток. Почти силой она заставляет меня проглотить их и запить водой. Глотать мне очень больно, но от холодной воды в голове становится чуть яснее.

— Когда они прибыли?

— Минут пять назад. Видишь, я еще даже не успела одеться.

— Чего же они скандалят! Сделай им чай, а Дяко принесет еду максимум через час…

Снова возвращаюсь в канцелярию, сажусь на диван, прячу лицо в ладони. Голова раскалывается, все тело то и дело обливают горячие и холодные волны, и ужасно клонит в сон. У меня нет сил даже пальцем пошевелить, не то что реагировать на крики, вопросы, гам вокруг. Да так-то лучше, иначе я бы завыл от ярости, как… ну, как одичавшая собака… Пусть делают, что хотят. База ихняя, пусть сожгут ее, изрубят, на куски изрежут. Могут даже выбить дичь своими ружьями, могут взорвать Старцев и стену водохранилища — меня нет! Я далеко отсюда, очень далеко, в каком-то огненном болоте, которое тянет меня вглубь, в кипящую лаву… Где-то рядом есть покой, тишина и забвение, и я, уже совершенно не владея своим телом, которое сплошная боль, заваливаюсь назад, на спинку дивана, пробиваю ее и падаю все ниже и ниже, в серую колышущуюся бездну…

— Эй, парень! Что с тобой?

Две руки осторожно ощупывают меня, причиняя боль — особенно болит голова. Ответить я не в силах и все-таки пытаюсь что-то сказать, даже открыть глаза, но нависающие надо мной лица такие уродливо кривые и страшные, что я не могу смотреть на них и снова крепко зажмуриваю глаза. Потом вроде я прошу вынести меня на снег, потому что я сейчас сгорю, потом кто-то кричит мне что-то в ухо так, что лопаются барабанные перепонки, и чьи-то сильные руки поднимают меня как пушинку, несут, и от этого мне становится дико обидно и стыдно, я силюсь встать на ноги и все время внушаю себе: «Ну-ка, Боян Боров, возьми себя в руки, что с тобой стряслось, дружище, — тебя несут, как тряпку…» Когда-то меня так носили, но когда и где — никак не могу вспомнить… Да, носили, но не так. А как? Да-да… Это было мучительно и страшно — толстые веревки, обмотанные грязным бинтом, потное злое лицо, рука в тяжелой рукавице, которая неумолимо стремится попасть мне в подбородок, рука быстро вытягивается, рукавица почти у подбородка — я не хочу, откидываюсь назад, но она настигает меня — вспыхивает яркая молния, и я лечу, лечу в пропасть…

…В комнате нестерпимо светло. Нет, это не лампа горит — свет идет от окна. Белый, снежный… Значит, уже день. Интересно, который теперь час? Поворачиваю голову и вижу над собой чье-то молодое лицо с маленькой темной бородкой. Человек одет в белое, в комнате пахнет лекарствами — как в больнице. Неужто меня сунули в больницу? Резко приподнимаюсь, человек в белом делает напрасную попытку уложить меня обратно, я оглядываюсь. Нет, это не больница, а моя комната. Рядом потрескивает моя печка, у противоположной стены мой гардероб. Это хорошо…

— Ну как? Получше чувствуешь себя?

У молодого человека в белом очень мягкий, добрый голос.

— Который час?

— Ровно два. Тебе нужно лежать. Температура уже падает, ты поспал.

— Сколько было?

— Я же говорю — два. — Человек улыбается.

— Я не про время, а про температуру…

— А-а, температура была приличная — около сорока. Здорово ты простыл, дорогой, но в легких чисто.

— А это хорошо?

— Еще бы не хорошо!

— А вы как попали сюда?

— С охотниками приехал. Это тебе повезло! С тебя магарыч.

— Там в шкафчике есть виски… или водка, возьмите, пожалуйста.

— Да ты что! — доктор от души рассмеялся. — Я пошутил!

— Я быстро выздоровею?

— Температура спадет через день-два. Думаю, что никаких осложнений не будет, но неделю тебе придется обязательно полежать в постели. Я оставлю тебе лекарства, а в пять часов еще успею сделать серию уколов.

Значит, он делал мне уколы, а я и не почувствовал…

— А что делают охотники?

— Еще не вернулись, но с собаками как будто покончено.

От неожиданности я почти сползаю с кровати и смотрю на него во все глаза.

— А… а что — они и вправду были здесь?

— Вправду. Хлынули сюда в заповедник около девяти часов, наши их окружили — в Змеином овраге это было, — и, как говорится, каюк собачкам… Страшная канонада была — как на войне. Даже тут слышно было.

— Значит, все-таки хлынули сюда…

Я все еще не могу поверить, что это правда и я ошибся в своих прогнозах.

— Хочешь есть?

— Может быть… Да.

— Хорошо, сейчас попрошу, чтобы тебе принесли что-нибудь полегче.

Доктор махнул мне рукой и скрылся.

Пробую рукой лоб. Не могу понять — есть температура или нет, но голова кружится, слабость ужасная… Однако сознание в полном порядке. Значит, их согнали в Змеиный овраг, окружили там и уничтожили. Люди наступали цепью, двести стволов против мятущихся от ужаса животных — сколько их там было? Я хорошо знаю, что такое Змеиный овраг, из него нельзя выбраться — вокруг нависают крутые, заледенелые и скользкие, как стекло, скалы. Выстрел — один пес убит, остальные, как безумные, царапают лед, ломая и кровавя лапы, воют… А люди стреляют, стреляют, и собачьи тела сваливаются на дно страшного оврага…

8

Бор — сосна (болг.).