Страница 7 из 30
— Мой тесть лежал на полу, на правом боку, между телефонным столиком и дверью, ведущей в коридор. На линолеуме темнела лужа крови. Увидев такое, я просто, как говорится, ошалел! И кто не ошалел бы на моем месте, спрошу я вас?
— Да, разумеется, — сказал я. — А что же было с ножом, ветчиной и вином?
— Выронил я их. Я сперва подумал, что у профессора кровоизлияние в мозг или нечто подобное. Он в последнее время себя плохо чувствовал. Это может подтвердить уважаемая моя супруга, его доченька. Верно, Надя? Он чувствовал себя плохо.
— Ну и дальше? — прервал я зловещее молчание, которое вдруг воцарилось в гостиной. — Вы выронили нож, ветчину и вино?
— Мать их!.. Простите! Прости, Надя! — Красимир Кодов бросил на меня тяжелый, полный ненависти взгляд. — Если будете продолжать, — сказал он и потряс головой, — об этом ноже, о кувшине с вином, об этой ветчине — я и вам скажу то же самое. Черт возьми, не придет же вам в голову спросить о другом! Почему все время об этом?!
— Да, да! — сказал я. — Значит, вы их выронили. Когда? В ту же секунду, как вошли, или…
— В моем недоученном мозгу, — продолжал Красимир, не обращая внимания на мой вопрос, — представление о кровоизлиянии всегда связывалось с представлением о крови. Изо рта, из носа, из ушей — не знаю, но непременно течет кровь, понимаете? «Инсульт!» — сказал я себе и, встав на колени, попытался поднять его голову — вообще как-то поднять его, чтобы увидеть, жив ли он… Не знаю! Я просто хотел, наверное, понять, в чем дело, помочь… И тогда заметил, что кровь течет не изо рта. И не из носа. Из спины, из-под левого плеча… Мне стало ясно как дважды два: кто-то ударил его ножом!.. Я вбежал сюда и кричу: «Профессор убит!» И только потом увидел, что весь в крови.
Снова воцарилось молчание. Затем я спросил доктора Беровского:
— Где именно вы были, когда гражданин Кодов крикнул с порога: «Профессор убит!»?
— В полушаге от него, — с готовностью ответил доктор. — Когда он произнес эти ужасные слова, я был в коридоре, между кухней и гостиной, так что хорошо его слышал. Когда вошел в гостиную, он все еще стоял на пороге — просто не мог сдвинуться с места.
— Это так и было? — обратился я к лаборанту Веселину Любенову.
— Да… почти, — ответил тот уклончиво.
— Объясните, — попросил я. — Почему «почти»?
— Доктор Беровский хочет сказать, что был на расстоянии одной-двух секунд от Красимира Кодова, когда Красимир Кодов произносил свою фразу «Профессор убит». И поэтому он слышал его. А по-моему — во всяком случае, так мне кажется, — доктор Беровский вошел в гостиную спустя семь-восемь секунд после того, как Кодов произнес свою фразу.
— Твои секунды, паренек, слишком уж длинны! — улыбнулся Беровский снисходительно, а может, и презрительно.
— Хотите сказать, товарищ Любенов, что доктор вряд ли мог слышать товарища Кодова? — спросил я как можно более спокойно, хотя в ушах у меня звучали гимны в исполнении ста оркестров по сто человек в каждом. — Подумайте, — сказал я. — Ваше «почти» может бросить тень на доктора Беровского…
— Какую тень? — поднялся доктор Беровский. Лицо у него вытянулось и стало напряженным, даже злым. — Какую тень могут бросить на меня россказни этого парня?
— Давай лучше я тебе объясню! — Красимир Кодов встал между ним и мной. — Если ты пришел спустя семь или восемь секунд после того, как я сообщил страшную новость, ты, естественно, не мог слышать меня. Вопрос в следующем: если ты не слышал меня, то кто сообщил тебе об убийстве? Как ты вообще узнал, что мой тесть убит?
— Если у тебя заскок, — сказал Беровский, сев в кресло и закинув ногу на ногу, — то это меня нимало не удивляет: ты достаточно выпил вечером. Но меня поражает этот парень — Любенов! В его возрасте не иметь чувства времени… И ведь он — лаборант, который должен ощущать даже доли секунды, не говоря уже о самой секунде как единице времени. Протекание бактериологических процессов… — Он развел руками, изображая бесконечное, горчайшее недоумение.
— Я высказал свое впечатление! — перебил Любенов. — Почему, интересно, доктор Беровский принимает мои слова так близко к сердцу?
— Вот-вот, почему? — поддакнул Кодов с мрачной иронией.
— Что вы думаете по этому поводу? — обратился я к доктору Анастасию Букову. — Есть у вас мнение по поводу секунд?
— Я считаю, что вопрос этот трудноразрешим, — ответил тихо доктор Буков. — А может быть, и вообще неразрешим!
Ликующий гул ста оркестров в моей душе начал, кажется, стихать. Из ста человек в каждом оркестре остались играть, верно, только десять. «Лиха беда начало, — сказал я себе. — Но вокруг Кодова и Беровского все же закручивается нечто такое, что мне опять запахло хлебом».
— Благодарю, — сказал я доктору Букову. — Вы, конечно, имеете право на свое мнение. Но следствие решит, что трудно установимо, а что неустановимо вообще.
Надя Кодова-Астарджиева сидела, откинувшись на спинку кресла, закрыв глаза. Что думала она о своем муже? «Что бы ты ни думала о нем, — думал я, — не хотел бы я оказаться на твоем месте!»
— Пятнадцать минут отдыха! — сказал я, вставая. — Выкурите по сигарете, разомнитесь. А потом продолжим разговор, но с каждым в отдельности.
Мы с Данчевым вышли на улицу подышать свежим воздухом. На потонувших во мраке фасадах окрестных зданий не светилось ни одно окно. Улица Чехова была пуста, словно вымерла.
Шел мелкий снег.
— Товарищ Кодова, кто, кроме вашего отца, жил в этой квартире?
— Никого с ним не было. С тех пор как мы с мужем переехали в собственную квартиру, он остался здесь один.
— Но ведь у вас есть брат, который работает в Ливии. Может быть, приезжая в Софию, он останавливался у отца?
— Останавливался, но я бы сказала — формально. Большую часть отпуска он проводит… — И Надя передернула плечами.
— Понятно, — сказал я. — Ваш отец жил один. Но жилище его никоим образом не похоже на холостяцкое, правда?
Было заметно, что эта тема ей неприятна, однако, поскольку я ждал, вопросительно глядя на нее, Надя ответила подчеркнуто сухо:
— Отец договорился с женщиной, чтобы она была у него экономкой. В тот же день, как мы выехали.
— До этого он не был знаком с этой женщиной?
— Отец мой был вдовцом двадцать лет!
— Я имею в виду экономку, — настаивал я.
— Она — вдова его бывшего коллеги.
— Значит, это пожилая женщина?
— Я бы не сказала. Дора моих лет.
— Квартира содержится в хорошем состоянии. Но что касается следов присутствия женщины — мне кажется, я их не обнаружил…
— Мой отец дорожил своей репутацией. Он не допускал, чтобы Дора жила у него. — Вдруг ее рот искривился, и она сказала со злостью: — И не будем больше говорить на эту тему!
— Хорошо, — согласился я. — Не буду о Доре. Но я хотел бы знать, есть ли у вашего отца наследники, которые предъявят права на квартиру?
— Кроме меня и моего брата?
— Да.
— Дора. Она не упустит своего!
— На каком основании? Ведь она не была его законной женой?
— Но фактической — была. И поэтому я предполагаю… Я даже уверена, что папа перевел квартиру на ее имя.
— А виллу в Бояне? Мне известно, что у вашего отца есть двухэтажная вилла в Бояне. Может Дора предъявить права и на нее?
— Нет. На виллу — не может. Но вообще дело с этой виллой сложное. Сначала папа хотел перевести ее на мое имя — путем фиктивной продажи. А моему брату завещал свое имущество в сельской местности — дом с двумя декарами приусадебного участка… Потом ему пришло в голову другое — решил «продать» виллу моему брату, а мне и Краси завещать свою усадьбу в селе. Он ожидал приезда моего брата, и если бы дождался — не имею представления, что бы я унаследовала: виллу в Бояне или дом в селе.
Я улыбнулся.
— Если это не личная тайна, что бы вы предпочли?
— У моей дочери малокровие, я предпочла бы проводить с ней месяц-другой подальше от Софии. Но муж не дает мне и заикнуться о селе. — При упоминании о муже лицо ее вновь потемнело. — Не знаю! — Она вздохнула и снова передернула плечами.