Страница 15 из 30
Она была похожа на одичавшую голодную кошку, и, если бы ее желтые глаза имели когти, она бы своим взглядом всех нас изодрала до смерти.
— Не сердись, — сказал я ей. — Такая уж наша профессия — допрашивать. Допрашивая, человек дойдет не только до Стамбула, но и за Стамбул. Расскажи-ка нам, что тебе известно об этой квартире. Кто сильнее желал ее получить — Кодов или любовники Дора и Беровский? А кроме того, — продолжал я, — ты ведь знаешь, профессор имел виллу в Бояне и хороший дом в селе? Расскажи, кто на что точил зубы, и ты окажешь нам большую услугу.
— Локоть видите? — Она бесстыдно показывает нам свой остроконечный локоть. — Посмотрите на мой локоть и оставьте меня в покое. Буду я совать нос, куда не следует! — заключает эта ведьма.
Не сумев связаться по телефону с Беровским, Дора отправилась к нему на квартиру, взяла по дороге такси и чуть-чуть не ускользнула от взора Данчева. Но случай оказался благосклонным к моему помощнику — через несколько секунд появилось другое такси, и на нем Данчев успел Дору опередить. Хотя этот инспектор мне и не нравился (мне казалось, он скептически настроен по отношению ко мне и моим методам работы), я похвалил его за сообразительность — перед тем как выйти отсюда, он посмотрел в телефонную записную книжку профессора и на букву «Б» нашел адрес Беровского. Теперь я жалею о том, что я его похвалил. Вместо того чтобы быть довольным, Данчев пренебрежительно улыбнулся и… высокомерно промолчал. Да, эти «профессионалы» с трудом воспринимают выдвижение «теоретика» в «детективы»… Но ничего, проглотят, черт возьми, проглотят! В жизни происходит так же, как и во время футбольного матча: она идет то в одну, то в другую сторону, поворачивается то одной, то другой своей стороной, черт возьми!
Судя по портрету Астарджиева во весь рост, профессор был довольно высоким, крупным человеком и лишь в последние года два начал худеть и стал даже меньше ростом из-за тяжелого сердечного заболевания. Я представлял себе его любовницу женщиной «в соку», какими чаще всего бывают женщины в 36 лет, круглой, грудастой, с крутым, как у откормленной кобылки, задом. Вот почему я удивился и вздрогнул, когда появилась «женщина-розанчик», хрупкая и нежная, как фарфоровая статуэтка, с миловидным лицом и ясными небесно-голубыми глазами. (Эту маленькую мадонну привратница назвала проституткой. Ну и ну!) Женщина эта соответствовала понятию «экономка» так же, как борец сверхтяжелого веса соответствовал бы представлению, например, о лаборанте. Но, руководствуясь принципом «чего только не бывает на белом свете», я принял вещи такими, какими они были, и ничем не выдал своего удивления.
— Кто уведомил вас о трагической кончине профессора? — спросил я Дору Басмаджиеву.
— Надя, дочь профессора.
— В котором часу?
— Думаю, было около шести. Я только что встала с постели — и зазвонил телефон.
— В котором часу вы обычно встаете?
— Около шести.
— Как вы себе объясняете то, что именно вам она позвонила так рано?
— О, очень просто! — сказала Дора, и щеки ее слегка порозовели. — Она потребовала у меня ключ от квартиры. Теперь она чувствует себя законной хозяйкой и считает недопустимым, чтобы кто-либо еще имел ключ от входной двери.
— Что вы ей ответили?
— Ответила, что отдам ключ.
— Ключ, а не «тот ключ», не так ли?
— А имеет ли это значение?
— Отвечайте — я вас допрашиваю!
— Я сказала Наде, что я отдам ей «ключ», и вы совершенно точно поняли смысл, который я вкладываю в это слово.
— Вы отдадите Наде «ключ», а не «тот ключ». Вы чувствуете себя законной наследницей квартиры, по крайней мере такой же, как и дочь профессора. Не так ли?
Маленькая женщина нисколько не смутилась от моих слов. Она пожала плечами и спокойно ответила:
— В данный момент не могу вам сказать ничего определенного. По всей вероятности, профессор при жизни позаботился о том, чтобы выразить свою волю по этому вопросу.
— Почему вы не ночевали здесь, а уходили домой?
— Потому что я была экономкой профессора, а не его женой.
— Но, если вы были только экономкой, вряд ли вы можете иметь претензии на квартиру.
— Я не была женой профессора. А почему надеюсь, что имею права на квартиру, — мое личное дело.
— Вы, возможно, не были законной женой профессора, но фактической…
— Я была экономкой. Получала зарплату, с которой профсоюз удерживал взносы в пенсионный фонд. А была ли я фактической женой — это вопрос интимного характера, на который я вовсе не должна отвечать! Можете думать что угодно, меня это не интересует!
— Какое у вас образование?
— Изучала французскую филологию, но не закончила.
— С этим образованием вы могли бы работать в государственном или общественном секторе. Почему вы выбрали частный?
— Наше общество считает любую трудовую деятельность достойной уважения, товарищ!
— Ответьте, пожалуйста: работа экономки носит «частпромовский» характер или я ошибаюсь?
— Это зависит от обстоятельств. Если профессор не был полезным членом общества, моя работа у него была «частпромовская». Но профессор очень активно работал на общество, он был очень полезным человеком, а я помогала ему, чтобы у него не было забот бытового характера. Так что моя работа у него не носит вульгарного «частпромовского» характера.
В области социальных отношений я был королем, но она прижимала меня к стенке. Надо было изменить тактику. Я сказал ей:
— Скажите-ка, ваш покойный супруг и профессор были друзьями?
— Мой супруг был первым помощником профессора в его работе!
Тут инспектор Манчев многозначительно кашлянул.
— А вы с профессором не были друзьями?
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать: не были ли вы другом профессора до того, как умер ваш муж?
— Я и муж были друзьями профессора. Профессор был нашим другом.
— Дружба вашего мужа с профессором меня не интересует. Я проявляю интерес к ВАШЕЙ дружбе с профессором.
— Все, что нужно было сказать по этому вопросу, я уже сказала! — Дора отвернулась и рассеянно посмотрела в окно.
— Хорошо, — сказал я, — оставим-ка до дальнейшего выяснения вашу дружбу с профессором. По той или иной причине вы были уверены, что эта квартира или ее часть станет вашей собственностью. Я хочу знать: не произошло ли в последнее время каких-либо изменений?
— Нет.
— Какое-нибудь сомнение, что профессор может отказаться от своего обещания и оставить вас на бобах?
— Я никогда не сомневалась в честности профессора, товарищ!
— А если в завещании он не упомянул вас в качестве наследницы?
Она не ответила, только улыбнулась.
— Не допускаете?
— Нет.
— Но представьте себе, что его дочь воспротивилась, что его сын воспротивился, что они вдвоем повлияли на него и в последний момент он изменил завещание!
Она опять улыбнулась.
Эх, если бы я мог разгадать эту улыбку! Но я изучал право в университете, специализировался по криминалистике, а науку об улыбках не изучал… Наука об улыбках! Надо бы иметь в криминалистике по крайней мере раздел об улыбках, потому что улыбка — это нечто самое сложное, самое трудное и наиболее неразгаданное в этом мире. Ну, не во всех случаях, разумеется! Есть простые улыбки — нечто похожее на четыре арифметических действия. Человек с начальным образованием умеет складывать и вычитать, умножать и делить. А дальше? Есть улыбки, которые невозможно расшифровать даже с помощью элементарной психологической алгебры! Есть улыбки, в которые в состоянии проникнуть только высшая математика.
Такой была улыбка этой хрупкой, как фарфор, невозмутимой женщины.
И так как я ничего не понимал в высшей математике, а владел лишь арифметикой, я, увы, решил изменить курс нашей учтивой беседы, чтобы чувствовать себя более уверенно.
— Послушайте, — сказал я, — вчера утром в котором часу вы сюда пришли?
— В половине девятого.