Страница 59 из 202
Книга Иова свидетельствует о брожении умов и жарких спорах, волновавших Израиль, когда мыслящие люди пытались найти разрешение жгучих жизненных проблем, избегая ссылок на Закон и Св. Историю. В напряженной духовной борьбе сталкивались самые противоположные точки зрения. Но даже и на этом фоне свободных дискуссий Экклезиаст мог показаться книгой вызывающей. Не только отдельные взгляды, но все миросозерцание Кохелета удалялось от исконной библейской традиции, а тому, что он сохранил из нее, он придал совершенно иное звучание.
В лице Проповедника иудейская мысль как бы отреклась от самого заветного и дорогого - от веры в возможность Союза с Богом и поступательную историю Откровения. Кохелет, обратившись к опыту других культур, рискнул сойти с многовековой дороги Израиля. Он принял главную идею языческой метафизики о цикличном движении Вселенной. Как человек, сделавший удручающее открытие и смотрящий правде в глаза, говорит он об этом в прологе своей книги (Экклезиаст цитируется (с некоторыми изменениями) по пер. И. Дьяконова):
Род уходит, и род приходит, а Земля остается навек.
Восходит солнце, и заходит солнце, и на место свое поспешает,
Чтобы опять взойти;
Бежит на юг и кружит на север,
Кружит, кружит на бегу своем ветер,
И на круг свой возвращается ветер;
Бегут все реки в море, - а море не переполняется,
К месту, куда реки бегут,
Туда они продолжают бежать;
Все-одна маета, и никто рассказать не умеет,
Глядят - не пресытятся очи, слушают - не переполнятся уши.
Что было, то и будет, и что творилось, то творится,
И нет ничего нового под солнцем.
Бывает, скажут о чем-то: смотри, это новость!
А это уже было в веках, что прошли до нас.
Еккл 1,4-10*
------------------------------------------------
* Экклезиаст цитируется (с некоторыми изменениями) по переводу И. Дьяконова
Охваченный каким-то жестоким наслаждением, вглядывается поэт в картину вечного круговорота. Кажется, что он забыл все, чему учили и о чем возвещали пророки Израиля. Космос Экклезиаста - халдейский или даже индийский; под приведенными строками подписались бы и Гераклит, и Зенон. Это - мироздание, которое созерцает человек, лишенный света Откровения...
Насколько же сильно была потрясена душа ветхозаветного человека, если он принял столь чуждый ему мир! В этом мире жизнь теряет смысл и значение. Подобно Феогниду и другим греческим поэтам, Кохелет готов даже смерть счесть лучшим уделом:
И прославил я мертвых, - что умерли давно,
Более, чем живых, - что живут поныне,
Но больше, чем тем и другим, благо тому, кто совсем не жил.
Еккл 4,2-3
Отчаяние, которое, как на гребне волны, вынесло Иова к вершинам Богопознания, Экклезиаста заставляет остаться на дне пропасти в бессильной покорности перед судьбой. Такого Израиль еще не знал; слушать Проповедника было для него тяжким искушением.
Кохелет - человек, который, в отличие от Иова, всегда был огражден от невзгод. Но это не сделало его более оптимистичным. По природе отзывчивый и чуткий, он не мог спокойно смотреть на тяжкую жизнь людей. Однако при этом он был уверен, что радикально помочь им невозможно.
Главное, что отличает этику Экклезиаста от этики пророков, это ослабление уз между религией и нравственностью. Пророки черпали в вере силу для проповеди действенного добра. Человечность и вера были для них неотделимы. Кохелет же этой связи столь ясно не ощущает.
У него, зараженного языческим пессимизмом, нет вдохновения, даруемого верой, и ему остается рассчитывать лишь на обычные земные радости.
Но именно тут Кохелет терпит самое жестокое поражение! Все, что манило и соблазняло его, на поверку оказалось "суетой". Хевел, "суета", буквально означает дым, ничтожество, нечто пустое и мимолетное, а "Суета сует", хавел-хавалим, - высшую степень тщеты.
Человек гоняется за счастьем, благами, "пользой". Эта цель выражена еврейским словом итрон. Но как раз итрон - то, чего невозможно достигнуть:
Что пользы человеку от всех его трудов,
Над чем он трудится под солнцем?
Еккл 1,3
Но если итрон - призрачная греза, нельзя ли обрести хотя бы тов, то есть временные блага?
Кохелет последовательно подвергает испытанию все доступные человеку наслаждения. Ведь недаром он "богаче всех, бывших до него в Иерусалиме".
Я сказал себе "дай испытаю весельем,
Познакомься с благом"
Но вот это тоже тщета
О смехе промолвил я "вздор"
И о веселии "что оно творит?"
Еккл 2,1-2
Воображение людей всегда влекут картины роскощи и удовольствий. Кохелет был в состоянии проверить, каковы эти приманки на деле. Он построил себе прекрасные дома, насадил виноградники, цветники, сады, среди которых журчали фонтаны. Он накупил рабов и наложниц, окружил себя певцами и певицами. Глаза его день и ночь радовали сокровища.
Ни в чем, что очи мои просили, я не отказывал им,
Ни от какой я радости не удерживал сердце.
Но оглянулся я на дела, что сделали мои руки,
И на труды, над которыми трудился,
И вот, все суета и погоня за ветром.
Еккл 2,10-11
Этот мрачный припев о суетности лейтмотивом проходит через всю книгу Кохелета. Куда бы ни обращал он свой взор, повсюду видел он одно и то же: желанное улетучивается как дым...
Не случайно Толстой так часто цитирует Экклезиаста в своей "Исповеди". Он сам прошел путь, проделанный иудейским философом, и в конце его неотвратимо встал роковой вопрос: "А что же дальше?" Такова природа человека, он не способен довольствоваться преходящим и жаждет чего-то безмерно большего.
Кохелет пытается найти прибежище в умозрении. Не заключен ли секрет итрона в прославленной мудрости хакамов? Увы, и здесь результат опыта отрицательный. Разум открывает лишь несовершенство мира.
Вот я мудрость свою умножил более всех,
Кто был до меня над Иерусалимом,
И много видело сердце мое и мудрости, и знанья ...
Я узнал, что и это грустное томленье,
Ибо от многой мудрости много скорби,
И умножающий знанье умножает печаль.
Еккл 1,16 сл
Эти слова напоминают сетования Фауста, однако неудовлетворенность Экклезиаста более глубокая. Герой Гете, увидевший на закате дней бесплодность своих знаний, находит в конце концов радость в созидании на благо людей; иерусалимского же пессимиста это не спасает; и не просто потому, что он слишком занят самим собой. Кохелет знает, что человек должен "делать благое" (3,12), но удовлетворение, даруемое грудом, оказываетсся в его глазах лишь субъективным утешением на фоне общего плачевного состояния мира.