Страница 154 из 202
Ученики позднее замечали, что Иисус любил уходить в горы для молитвы, поднимаясь порой до рассвета, когда все еще спали (8).
Он был постоянно окружен людьми, но время от времени искал "пустынных мерт", искал тишины и безмолвия. Быть может, и раньше в Назарете Иисус тоже удалялся на вершины холмов и оставался там подолгу наедине со Своим небесным Отцом.
Внизу дремал городок, к горизонту уходила широкая долина, а за ней застывшие волны гор; здесь же были только небо и прохладный, напоенный запахом трав ветер Галилеи...
Во всей полноте мы никогда не постигнем того, что значили для Него эти часы. И все же их не отделяет от нас непроницаемая завеса. Когда Христос говорит: Я и Отец - одно, Он как бы вводит нас в святая святых, приобщает к таинству богосыновства. Ведь для этого Он и пришел в мир.
Личность Иисуса ломает все обычные мерки. В ней парадоксально слиты неисповедимое и близкое, загадочное и открытое, божественное и земное. Все евангелисты говорят о Духе, который действовал в Нем, но никогда мы не видим у Христа признаков исступления, транса, экзальтации. Мужество, ясность, свет присущи Ему. Он прост и естественен, даже когда возвещает о самом высоком. "Никто не говорил так, как этот человек",- будут поражаться потом стражи Иерусалимского Храма.
И действительно, Иисус говорил о вещах, которые ошеломляли Его слушателей. "Я-путь, и истина, и жизнь,-произнося эти слова, Назарянин переставал быть "одним из людей", пусть даже-величайшим. Все духовные вожди-будь то Моисей или Иеремия, Сократ или Заратустра-сознавали свою человеческую немощь и греховность, видели расстояние, которое отделяет их от верховного бытия. Для Христа же этой дистанции не существует:
"Я в Отце, и Отец во Мне". И сказано это не о безликой Стихии пантеистов, а о самом средоточии Божественного и о том, что может быть названо личностной гранью Сущего, которая открывается в лице Иисуса Галилеянина.
"Трудно постичь Отца всяческих",- сетовал Платон, могучий ум, проникший в незримое царство. Для пророков Израиля Бог-Отец был неприступной и грозной святыней. Только Иешуа Ха-Ноцри говорит так, как никто из мудрецов никогда не осмелился сказать: "Видевший Меня - видел Отца".
Будда Гаутама, философ, пытавшийся спасти Вселенную от самой себя, верил в свою победу над преходящим, но он не верил ни в жизнь, ни в ее Творца. Познав в Божестве лишь Безмерное, он не мог "знать Отца". Гаутама гордился тем, что порвал мирские узы; Иисус же, никогда не презиравший жизнь, полный любви и смирения, открывает нам нечто неизмеримо большее, чем индийский аскет.
Он знает, что и прежде Него люди Обретали Бога через природное и человеческое, и все же Он утверждает: "Никто не может прийти к Отцу только как через Меня". Почему? Смысл этого свидетельства в том, что перед нами уже не просто "религиозный опыт" или прозрение духовидца, но Богочеловек, Своей властью соединяющий несоединимое.
Все Мне предано Отцом Моим,
и никто не знает Сына, кроме Отца,
и Отца не знает никто, кроме Сына,
и кому хочет Сын открыть.
Придите ко Мне все труждающиеся и обременные,
и Я дам вам покой,
Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня,
ибо Я кроток и смирен сердцем,
И найдете покой душам вашим,
ибо иго Мое благо и бремя Мое легко.
Мф 11, 27-30
Разум может подойти к идее предельной Реальности, мистическое созерцание - отразить в себе свет Невыразимого, но только единородный Сын выносит из сердца сокровище богосыновства и учит людей молиться "Авва, Отче...".
Вот почему в Евангелии самое главное - не новый закон, доктрина или нравственный кодекс, а именно Иисус, Человек, в Котором воплотилась "вся полнота Божества". Тайна, пребывающая выше всякого имени, обретает в Нем человеческое имя, лик и человеческий голос...
Был ли определенный момент, когда Иисус впервые осознал Свою сверхчеловеческую природу? Об этом мы не только не знаем, но и не можем даже судить. Эта область Его жизни находится по ту сторону наших представлений, и мы должны ограничиваться тем, что Он Сам открыл нам. Будем лишь помнить, что слова св. Иустина о Спасителе, Который "рос, как растут все люди, отдавая должное каждому возрасту", вполне подтверждаются Евангелием (9).
Первое указание на то, что тайна богосыновства уже присутствовала в сознании Иисуса, мы находим в рассказе о посещении Им Храма.
Ему только двенадцать лет, но Он, дотоле живший "в повиновении" родителям, внезапно обнаруживает Свою принадлежность к сверхчеловеческому бытию. "Вот отец Твой и Я ищем Тебя",- говорит в волнении Мария, а в ответ слышит слова, звучащие как будто издалека, слова об истинном Его Отце, в доме Которого надлежит быть Сыну...
Впрочем, этот эпизод единственный. Нет указаний на то, что в назаретские годы Иисус обнаруживал перед другими Свой внутренний мир.
Каким же Он был, когда скрывал Свой свет в Назарете? Бесспорно, таким, каким Его видели ученики: стремительным и тихим, мягким и суровым, строгим и снисходительным, живущим одновременно с людьми и с Богом. Эта органичная полнота характера убеждает, что и "возрастание" Его протекало в полной душевной гармонии, без тех конфликтов, которые с детства отравляют извращенную грехом человеческую природу. Он, конечно, страдал ребенком и юношей, страдал взрослым человеком, но страдал только потому, что сталкивался с проявлениями зла вокруг Него. Чем чище душа, тем острее переживает она темные стороны жизни. Богочеловек же должен был мучительно ощущать всю боль тварного мира. Есть не записанные в евангелиях слова Христовы, которые указывают на крест, принятый Им задолго до Голгофы: "С немощными Я изнемогал, с алчущими алкал, с жаждущими жаждал" (10).
И была еще в земной жизни Сына Человеческого трагедия, глубину которой мы едва ли можем вообразить. Вспомним загадочные для многих слова Паскаля: "Иисус одинок в этом мире".
Но разве св. Лука не говорит, что Иисус рос, окруженный любовью? Когда в Иерусалиме родители поняли, что их Иешуа потерялся, они, придя в отчаяние, "с болью искали Его". Наверно, Его и не могли не любить. Дальнейшие события показали силу притягательности Иисуса: по одному Его слову многие бросали все и шли за Ним. Да, Его любили, но это не значит, что понимали.