Страница 2 из 93
Красота этого создания была поразительна: недаром ее прозвали Прекрасной в этой стране, которая так изобиловала красивыми женщинами. В лице ее отражались благородство и беспредельная кротость. Голубые глаза, казавшиеся почти черными из-за длинных ресниц, были устремлены на строгое лицо задумавшейся женщины.
В такой позе сидела Хильда, язычница, и ее внучка Эдит, христианка.
– Бабушка, – проговорила молодая девушка тихо, после длинной паузы, причем звук ее голоса до того испугал служанок, что они все сразу оставили свою работу, но потом снова принялись за нее с удвоенным вниманием, – бабушка, что тревожит тебя? Не думаешь ли ты о великом графе и его прекрасных сыновьях, сосланных за море?
Когда Эдит заговорила, Хильда как будто пробудилась от сна, а выслушав вопрос, она выпрямила свой стан, еще не согнувшийся под бременем лет.
Взор ее передвинулся от внучки и остановился на молчаливых служанках, занимавшихся своим делом с величайшим прилежанием.
– Да! – воскликнула она, ее холодный, надменный взгляд загорелся мрачным огнем. – Вчера молодежь праздновала лето, а сегодня вы должны стараться возвратить зиму. Тките как можно лучше; смотрите, чтобы основа и уток были прочны. Скульда[7] находится между вами и будет управлять челноком.
Девушки побледнели, но не посмели взглянуть на свою госпожу. Веретена жужжали, нитки вытягивались все длиннее и длиннее, и снова наступило прежнее гробовое молчание.
– Ты спрашиваешь, – обратилась Хильда, наконец, к внучке, – ты спрашиваешь, думаю ли я о графе и его сыновьях? Да, я слышала, как кузнец ковал оружие на наковальне и как корабельный мастер сколачивал крепкий остов корабля. Прежде чем наступит осень, граф Годвин выгонит нормандцев из палат короля-монаха, выгонит их, как сокол выгоняет голубей из голубятни... Тките лучше, девушки! Обращайте больше внимания на основу и уток! Пусть ткань будет крепкой, потому что червь гложет беспощадно!...
– Что это они будут ткать, милая бабушка? – спросила Эдит, в кротких глазах которой изобразились изумление и робость.
– Саван Великого...
Уста Хильды крепко сомкнулись, но взор ее, теперь горевший ярче прежнего, устремился в даль, и белая рука ее как будто чертила по воздуху какие-то непонятные знаки. Затем она медленно обернулась к окну.
– Подайте мне покрывало и посох! – приказала она внезапно.
Служанки мигом вскочили со своих мест: они были от души рады, что представился случай оставить хоть на минуту работу.
Не обращая внимания на множество рук, спешивших услужить ей, Хильда взяла покрывало, надела его и пошла в таблиниум и затем в перистиль, опираясь на длинный посох, наконечник которого представлял ворона, вырезанного из черного крашенного дерева. В перистиле она остановилась и после непродолжительного раздумья позвала свою внучку. Эдит не заставила долго ждать себя.
– Иди со мной! Есть одно лицо, которое ты должна видеть всего два раза в жизни: сегодня...
Хильда замолчала; видно было, как выражение ее сурово-величавого лица смягчилось.
– И когда еще, бабушка?
– Дитя, дай мне свою маленькую ручку... Вот так!... Лицо омрачается при взгляде на него... Ты спрашиваешь, Эдит, когда еще увидишь его? Ах, я сама не знаю этого!
Разговаривая таким образом, Хильда тихими шагами прошла мимо римского колодца и языческого храма и поднялась на холм. Тут она осторожно опустилась на траву, спиной к кромлеху и тевтонскому жертвеннику.
Вблизи росли подснежники и колокольчики, которые Эдит начала рвать и плести из них венок, напевая при этом мелодичную песенку:
Не допела еще Эдит последнюю строфу, как послышались звуки множества труб, рожков и других духовых инструментов. Вслед за тем из-за ближайших деревьев показалась блестящая кавалькада.
Впереди выступали два знаменосца; на одном из знамен были изображены крест и пять молотов – символы короля Эдуарда, потом прозванного Исповедником, а на другом виден был широкий крест с зазубренными краями.
Эдит оставила свой венок, чтобы лучше рассмотреть приближающихся. Первое знамя было ей хорошо знакомо, но второе она видела в первый раз. Привыкнув постоянно видеть возле знамени короля знамя графа Годвина, она почти сердито проговорила:
– Милая бабушка, кто это осмеливается выставлять свое знамя на месте, где должно развеваться знамя Годвина?
– Молчи и гляди! – ответила Хильда коротко.
За знаменосцами показались два всадника, резко отличавшиеся друг от друга осанкой, лицами и летами; оба держали в руках по соколу. Один из них ехал на молочно-белом коне, попона и сбруя которого блистала золотом и драгоценными нешлифованными каменьями. Дряхлость сказывалась в каждом движении этого всадника, хотя ему было не более шестидесяти лет. Лицо его было изборождено глубокими морщинами, и из-под берета, похожего на шотландский, ниспадали длинные белые волосы, смешиваясь с большой клинообразной бородой, но щеки его были еще румяны, и лицо замечательно свежо. Он, видимо, предпочитал белый цвет всем остальным, потому что верхняя туника, застегивавшаяся на плечах широкими драгоценными пряжками, была белая, так же как и шерстяное исподнее платье и плащ, обшитый широкой каймой из красного бархата и золота.
– Король! – прошептала Эдит и, сойдя с холма, остановилась у подножия его с глубокой почтительностью. Скрестив на груди руки, стояла девушка, совершенно забыв, что она без плаща, а выходить без них считалось крайне неприличным.
– Благородный сэр и брат мой, – произнес по-французски спутник короля, – я слышал, что в твоих прекрасных владениях находится много этого народца, о котором наши соседи, бретонцы, так много рассказывают нам чудесного, и если б я не ехал с человеком, к которому не смеет приблизиться ни одно некрещеное существо, то сказал бы, что там, у холма, стоит одна из местных прелестных фей.
Король Эдуард взглянул в направлении, указанном рукой говорившего, и спокойное лицо его слегка нахмурилось, когда он увидел неподвижную фигуру Эдит, длинными золотистыми волосами которой играл теплый майский ветерок. Он придержал коня, бормоча латинскую молитву; по окончании ее спутник короля обнажил голову и произнес слово «аминь» таким благоговейным тоном, что Эдуард наградил его слабой улыбкой, причем нежно сказал: «bene, bene, Piosissime!».
После этого он знаком подозвал к себе молодую девушку. Эдит вспыхнула, но послушно подошла к нему. Знаменосцы остановились, так же, как и король со своим спутником и вся остальная свита, состоявшая из тридцати рыцарей, двух епископов, восьми аббатов и нескольких слуг.
– Эдит, дитя мое! – начал Эдуард на французском языке, так как он не очень хорошо изъяснялся по-английски, а французское наречие, сделавшись языком придворных со времени его восшествия на престол, было чрезвычайно распространено между всеми классами. – Эдит, дитя мое, я надеюсь, что ты не забыла моих наставлений: усердно поешь псалмы и носишь на груди ладанку со святыми мощами, подаренными тебе мною?
Девушка молча наклонила голову.
– Каким это образом, – продолжал король, напрасно стараясь придать своему голосу строгое выражение, – ты, малютка... как это ты, мысли которой уже должны бы стремиться единственно к Пресвятой Деве Марии, можешь стоять одна на дороге, подвергаясь нескромным взглядам всех мужчин!... Поди ты, это не хорошо!
7
Одна из древнескандинавских богинь судьбы.