Страница 3 из 18
Николас глянул на нее и, понизив голос до заговорщицкого шепота, начал:
– Она спросила, что я здесь делаю, и я ответил, что мистер Хендерсон нас впустил, и она сказала, что мы можем осмотреть собор, она не против. Но прибавила типа «что-то я не пойму». А потом…
Он умолк. Окаменевшая Рэйчел не сумела бы и рта раскрыть, но ее неподвижный взгляд, устремленный на брата, требовал, чтобы он закончил.
Николас медленно, с натугой сглотнул и продолжил шепотом уже не таким свистящим, но оттого не менее таинственным:
– А потом она говорит: «Это не мог быть Тедди. Мистер Хендерсон уже лет десять как умер».
Он глядел на сестру, ожидая ее реакции. Рэйчел смотрела на него без всякого выражения, до нее пока не дошел во всей его полноте смысл услышанного. Мысли от ужаса спутались. Но постепенно способность соображать вернулась.
– Значит… Это значит, что он…. – Глаза ее расширились, и она зажала рот ладошкой.
Николас важно кивнул и, не говоря более ни слова, дернул дверную ручку, распахнул дверь и выскочил наружу, в холодный октябрьский вечер. Рэйчел ринулась за ним, они понеслись по дорожке к северным воротам в ограде собора и дальше, в город – к домам, магазинам и нормальной жизни. Николас легко обогнал сестру, и только когда, запыхавшись, остановился у кондитерской, Рэйчел удалось поравняться с ним. Этот спринтерский забег был физическим проявлением страха, смятения и опустошенности, и она тут же забыла об этой гонке. Глядя, как Николас тяжело дышит, согнувшись пополам, она снова захотела обнять брата, прижаться к нему, но что-то ее удержало. Подозрение закрадывалось в душу девочки. Рэйчел пригляделась к брату повнимательнее. Она уже снова могла рационально мыслить, сердце, минуту назад едва не вырывавшееся из груди, билось размереннее. И тут ее осенило. Плечи брата столь судорожно вздымались не от испуга, не от быстрого бега – от смеха. Николас смеялся – беззвучно, взахлеб, не в силах сдержаться. Однако она еще не догадалась, чем вызван этот смех. Его реакция на то, что они совсем недавно пережили, была совершенно необъяснимой.
– Ты чего? – спросила она. – Что тебя так рассмешило?
Николас выпрямился. От смеха у него текли слезы, говорил он с трудом.
– Твое… твое лицо, – выдавил он, брызнув слюной. – Твое лицо, когда я плел эту байку.
– Какую байку?
– О господи, надо же, это было бесподобно. – Смех понемногу отпускал его, и он заметил наконец, что сестра таращит на него глаза в полном недоумении. – Ну, о том малом, что впустил нас в церковь.
– То есть о призраке?
Николас опять расхохотался:
– Да нет же, дуреха. Никакой он не призрак. Я все это выдумал.
– Но та женщина, она ведь говорила…
– Ничего она не говорила, только подсказала, как оттуда выйти.
– Но разве?..
И в этот миг она поняла – не только то, что произошло, но и всю жестокость розыгрыша. Мальчику, которому она доверяла, единственному человеку, у которого надеялась найти утешение, хотелось лишь помучить ее. Из всех сегодняшних ужасов этот был наихудшим.
Она не раскричалась, не разревелась, не обругала его. Но впала в оцепенение и произнесла лишь, едва шевеля губами:
– Ты гадкий, ненавижу тебя.
Повернулась и зашагала прочь, без малейшего представления, куда идет. И по сей день Рэйчел не может объяснить, как она сумела найти дорогу к дому бабушки и дедушки.
2
Парадокс вот в чем: ради сохранения моего психического здоровья я должна признать, что, вероятно, схожу с ума.
Есть ли у меня альтернатива? О да: поверить, что увиденное однажды ночью реально. А если я разрешу себе в это поверить, то наверняка тронусь умом от ужаса. Словом, я в западне. Зажата между тем или иным выбором, между двумя дорогами, и по какой из этих дорог ни пойдешь, уткнешься в безумие.
Проблема в тишине. В безмолвии и пустынности. Это и довело меня до ручки в прямом (я же взялась за перо) и переносном смысле. Я и представить не могла, что в столь огромном городе есть дом, погруженный в такое безмолвие. Правда, уже не первый месяц я вынуждена мириться с шумом, что производят рабочие на участке, долбя землю и копая, копая, копая. Впрочем, работы подходят к концу, и по вечерам, по завершении рабочего дня, на дом опускается тишина. Тогда-то и разыгрывается мое воображение (это действительно лишь мое воображение, нельзя отступать от этой мысли), и в темноте и тишине я начинаю слышать всякое: звуки, но совсем иные. Скрип, шорохи. Шевеления в брюхе земли. Что же касается виденного мною той ночью, это длилось считанные секунды – когда в глубине сада мелькнули черные тени, а потом очень ясно и четко я увидела некое существо, не то человека, не то зверя… Но такое же не могло случиться на самом деле. Это было видение, скорее всего навеянное каким-то воспоминанием, вернувшимся, чтобы терзать меня. Вот почему я решила порыться в своей памяти, посмотреть, не извлеку ли я из нее что-нибудь полезное, и тогда, может быть, пойму, что за послание она хочет мне передать.
Имеется еще одна причина, и довольно банальная, по которой я «пачкаю» эти страницы: мне скучно, и эта скука – конечно, скука, и ничто иное! – доводит меня до безумия, провоцируя идиотские галлюцинации. Нужно чем-то занять себя, реальным делом (естественно, я полагала, что буду занята с утра до вечера, работая в этой семье, но мои обязанности здесь довольно странные, не совсем те, на какие я рассчитывала). И я придумала: буду писать. Последний раз я всерьез занималась сочинительством на первом курсе в Оксфорде, хотя Лора незадолго до отъезда говорила, что я должна продолжать писать, и что ей нравятся мои сочинения, и что она считает меня талантливой. В устах Лоры это много значило. Необыкновенно много, если не всё.
Лора добавила также, что для писателя очень важна дисциплина. Начинать нужно с начала и описывать все по порядку. Думаю, она исходила из того же принципа, когда рассказывала мне о своем муже и Хрустальном саде. Я же пока только и делаю, что перескакиваю с одного на другое.
Ладно, пора заканчивать с бессвязной болтовней и приниматься за рассказ о втором визите к дедушке и бабушке летом 2003 года. На сей раз я приехала в Беверли не с братом, но с Элисон, моей любимой подругой Элисон, которую я вновь обрела после многих лет отчуждения, наступившего по абсолютно загадочным для меня причинам, и теперь наша бесценная дружба возрождается. Это наша история, исключительно наша, о том, как мы сблизились и подружились, пока неведомые – если не сказать кретинские – силы не вмешались и не развели нас. А кроме того, речь здесь пойдет о…
Нет, стоп, нельзя выкладывать все и сразу. Давайте-ка вернемся к самому началу.
3
Тело доктора Дэвида Келли, инспектора ООН по вооружению, было обнаружено в 8.30 утра в пятницу 18 июля 2003 года. Полиция Оксфордшира нашла его примерно в миле от деревни Лонгворт, на холме Хэрроудаун, в лесу, куда добраться можно только пешком и где доктор Келли иногда прогуливался после обеда, о чем знали многие. Власти поспешили вынести вердикт: смерть в результате самоубийства.
Смерть эта привлекла огромное внимание. Желая поддержать американское вторжение в Ирак, Тони Блэр старался убедить британцев в том, что режим Саддама Хусейна представляет серьезную угрозу безопасности Британии. В досье, подготовленном правительством, кроме всего прочего, утверждалось, что Саддам Хусейн располагает оружием массового поражения, которое можно нацелить на Великобританию за каких-нибудь сорок пять минут. После беседы с доктором Келли журналист Би-би-си выразил сомнения в истинности этого утверждения, отметив, что досье излишне «драматизировано» с целью оправдать британское участие в войне. Все знали, кто такой доктор Келли – ведущий британский эксперт по вооружению, и после этого интервью он мигом сделался фигурой противоречивой и политически неудобной.
Не знаю даже, почему я так часто вспоминаю о смерти Дэвида Келли. Наверное, потому, что в мои тогдашние десять лет на меня впервые произвела впечатление новость государственного масштаба. А еще, возможно, потому, что это известие породило в моем воображении жуткую картину: одиночество смерти, покойник, найденный спустя много-много часов в глухом лесу, куда мало кто захаживал. Либо меня подстегнула реакция бабушки и дедушки: они не сомневались, что это необычная смерть, что она чревата последствиями и от нее, как от камня, брошенного в воду, рябь беспокойства и недоверия распространится по всей стране. Британия уже не будет прежней: в ней поселятся тревога и подозрительность.