Страница 8 из 26
– Войдите! – крикнули за дверью, и бейлиф распахнул ее и отступил в сторону, пропуская меня.
Нет ничего удивительного в том, что комната мирового судьи была малость получше других помещений, которые мне пока что показали в суде. В очаге горел огонь, на столе стоял поднос с обедом старого негодяя – чашка супа, блюдо с мясом. Мистер Хендерсон, заткнувший за воротник детский слюнявчик, сидел за столом, расправляясь с едой. Едва я увидел ее, как желудок мой пробудился и заявил о своих правах; я вспомнил, что не ел с самого утра, а пережил с тех пор многое.
– Тот самый мальчишка, – сказал мистер Хендерсон. – Входи, входи, мошенник, и веди себя благопристойно, пока я с тобой разговариваю. Спасибо, бейлиф, – произнес он, повысив голос и посмотрев на ярыжку. – На этом пока все. Можете закрыть дверь.
Бейлиф так и сделал, а мировой судья всосал в себя остаток супа, вытер слюнявчиком губы и вытянул его из-под воротника. Затем он откинулся на спинку кресла, прищурился, сложил пальцы домиком и вперился в меня, облизываясь. Уж не числюсь ли я следующим блюдом его меню? – подумалось мне.
– Джон Джейкоб Тернстайл, – после длительной паузы произнес он, выговаривая каждый слог моего имени так, точно оно было стихотворной строкой. – Ну и прохвост же ты.
Я собрался было опровергнуть это голословное утверждение, однако тело мое пронизала дрожь, какую чувствуешь, когда в комнату впархивает привидение или кто-то прогуливается по твоей могиле, – я ощутил присутствие рядом кого-то еще. Я стремительно обернулся – и кого же увидел сидящим в покойном кресле за моей спиной и не замеченным мной, когда я сюда входил? Да все того же французского джентльмена, которого избавил в начале этого дня от часов. Обнаружив его здесь, я выругался, в ответ он улыбнулся и покачал головой, а вот мистер Хендерсон терпеть подобные выражения в своем личном покое не пожелал.
– Изволь выражаться прилично, мальчишка, – рявкнул он, и я повернулся к нему и потупился.
– От всей души извиняюсь, Ваше Святейшество, – сказал я. – Я не хотел быть неуважительным, слова эти сорвались с моих губ, прежде чем я успел перехватить самые дурные.
– Это дом закона, – ответил он. – Королевского закона. И я не позволю никому вроде тебя марать его грязными словами.
Я покивал, но говорить ничего не стал. В комнате наступила тишина, я думал, что, возможно, ее нарушит французский джентльмен, однако тот покамест молчал, и возобновить разговор пришлось мистеру Хендерсону.
– Мастер Тернстайл, – в конце концов сказал он. – Знаешь ли ты сидящего позади тебя джентльмена?
Я обернулся, чтобы взглянуть на него еще раз, увериться, что глаза меня не обманули, потом опять поворотился к судье и пристыженно покачал головой.
– К вечному моему стыду, знаю, – сказал я. – Это очень достойный джентльмен, перед которым я покрыл себя нынче утром позором. Потому-то и стою сейчас перед вами, как бесчестный человек.
– Бесчестие – слово слишком слабое для твоего проступка, мастер Тернстайл, – заявил судья. – Слишком, слишком слабое. Ты вел себя как чудовище, как подлейший негодяй, ничем не лучше карманника самого низкого пошиба.
Мне захотелось указать, что я, собственно говоря, карманник и есть, что в таком уж мире я вырос, не изведав поддержки ни отца, ни матери, однако здравый смысл остановил меня, и я придержал язык, понимая, что это не те слова, которые желает услышать судья. И произнес другие:
– Я ужасно сожалею о моем проступке. – И, вновь повернувшись к французскому джентльмену, добавил с несвойственной мне честностью: – Утром вы были очень добры ко мне, сэр. И разговаривали со мной так, что я ощутил себя лучшим, чем я есть, человеком. Если бы я мог исправить то, что совершил, то так и сделал бы.
Джентльмен кивнул, и я решил, что мои слова тронули его, и вдруг, к большому моему удивлению, обнаружил, что сказал правду. Когда начался наш разговор, он слушал меня со вниманием. И разговаривал со мной так, точно между моими ушами находился не просто клубок паутины, – переживание для меня редкое.
– Ну, что скажете, мистер Зулус? – спросил, взглянув на француза, мировой судья. – Подходит вам такой?
– Зелес, с вашего дозволения, – устало произнес джентльмен, и я сообразил, что, оказавшись здесь раньше меня, он не раз уже вынужден был вносить эту поправку. – Я не африканского происхождения, мистер Хендерсон. Я родился в Париже.
– Прошу прощения, сэр, – сказал судья.
По тону судьи было ясно, что происхождение француза его нимало не заботит, он просто хочет, чтобы этот разговор как можно скорее пришел к счастливому завершению. А я, взглянув на джентльмена, погадал, кем может он быть, чтобы иметь такую власть над бешеным псом вроде мистера Хендерсона.
– Да, он похож на то, что я ищу, – сказал мистер Зелес. И спросил у меня: – Какого вы роста, мальчик?
– Чуть выше пяти футов, сэр, – ответил я, слегка покраснев, потому как всегда находились люди, говорившие, что я коротковат, и это бремя мне приходилось нести всю мою жизнь.
– А лет вам, если не ошибаюсь, четырнадцать?
– Ровно четырнадцать, – сказал я, добавив, впрочем: – И два дня.
– Идеальный возраст, – сказал он, а затем встал и подошел ко мне. Мужчиной он был красивым, ничего не скажешь. Высоким, худощавым, элегантным, с добрыми глазами, которые говорили, что он не из тех, кто может испортить человеку жизнь. – Надеюсь, просьба открыть рот вас не затруднит? – спросил он.
– Затруднит? – взревел мистер Хендерсон и захохотал. – Какая разница, затруднит его что-нибудь или не затруднит? Открой рот, мальчишка, делай, что велит тебе джентльмен!
Я решил не обращать внимания на его хриплые вопли, но сосредоточиться на французе. Он способен помочь мне, подумал я. И открыл рот, а он взял мою нижнюю челюсть в ладонь – она там целиком поместилась – и осмотрел зубы. Как будто коня выбирал.
– Зубы очень здоровые, – миг спустя объявил он. – Как удается пареньку вроде вас сохранять их в таком прекрасном состоянии?
– Яблоки ем, – сообщил я и заметил, что в моем голосе прибавилось уверенности. – Столько, сколько удается раздобыть. Они очень полезны для грызалок, так мне, во всяком случае, говорили.
– Что же, дело свое они определенно сделали, – сказал он и легко улыбнулся мне. – Вытяните перед собой руки, мальчик.
Я вытянул, и он сжал ладонями мои бока, потом грудь, но сделал это на манер доктора, а не человека, которого подобные штуки распаляют. На такого он нисколько не походил.
– Думаю, мальчик вы здоровый, – сказал он. – Хорошего сложения, с крепкими костями. Немного коротковаты, но это не беда.
– Спасибо, сэр, – ответил я, решив проигнорировать последнее замечание. – Вы очень добры.
Мистер Зелес кивнул и, повернувшись к мистеру Хендерсону, весело произнес:
– По-моему, он более чем подойдет.
Для чего? Для немедленного освобождения? Я переводил взгляд с одного из них на другого и гадал, что меня ожидает.
– Ну, тогда тебе повезло, парнишка, – объявил мистер Хендерсон и, взяв с тарелки кость, принялся высасывать ее таким отвратительным манером, что у меня мурашки побежали по коже. – Как бы тебе понравилось избежать двенадцати месяцев тюрьмы, э?
– Очень понравилось бы, – ответил я. – Клянусь, я раскаялся в моих прегрешениях.
– Ну, раскаялся ты или нет, значения тут не имеет, – сказал судья и, взяв с тарелки кусок мяса, оглядел его, соображая, с какой стороны он вкуснее всего. – Мистер Зелес, вы не желаете объяснить мальчику, что его ждет?
Французский джентльмен вернулся в свое кресло, окинул меня взглядом, явно что-то обдумывая, а затем покивал, словно приняв окончательное решение.
– Да, все правильно, – сказал он скорее себе, чем кому-либо другому. И спросил меня: – Скажите, мальчик, вы когда-нибудь выходили в море?
– В море? – усмехнулся я. – Нет.
– А не желали бы попробовать, как вам кажется?
Я ненадолго задумался, а затем опасливо произнес: