Это же я…

С пяти лет я ходила в музыкальную школу. Как вы помните, сначала я мечтала доказать, что шестой палец – это не приговор для пианиста, и на этом топливе проскочила три класса, честно получая серьезное образование. Но потом интерес стал постепенно угасать. Немало способствовал этому преподавательский подход – необоснованно жесткий, жестокий, я бы даже сказала. Такое ощущение, что каждого из нас готовили как минимум к консерватории, а то и к Карнеги-холлу. Преподавательница моя, большая тучная суровая женщина, орала на меня, била линейкой по пальцам, лупила по спине, стоило мне чуть-чуть сгорбиться и нарушить осанку. В какой-то момент я стала замечать, что на занятиях все чаще присутствует моя мама. Сначала я думала, что она контролирует меня, но потом поняла: она там была для того, чтобы защитить меня от нападок очень уж агрессивной учительницы. Разумеется, ни о какой любви к музыкальной школе речь тогда идти не могла. Но окончить-то надо… Начали ведь… К тому же у меня были явные музыкальные способности. Появились и первые поклонники. Мы тогда жили на первом этаже, и когда я садилась за пианино музицировать, к нашим окнам все время приносило соседку – молодую и вечно поддатую женщину трудной судьбы. Она садилась на корточки, прикуривала сигаретку и хриплым голосом просила: «Поиграй еще!» Я чувствовала, как она растет над собой, вслушиваясь в мои экзерсисы, и не могла ей отказать. Я была ее духовным проводником в мир прекрасного.

…ни о какой любви к музыкальной школе речь тогда идти не могла. Но окончить-то надо… Начали ведь…

Развитие мое было в высшей степени разносторонним. Мама помимо детского сада вела еще самые разнообразные кружки и курсы и, чтобы я была под присмотром, частенько брала меня с собой. И я училась плести макраме, вязать крючком, рисовать бабочек, делать поделки из папье-маше и прочую подобную лабуду, которая, как вы догадываетесь, никаким боком не могла вползти в круг моих интересов. Ситуация резко поменялась, когда мама решила отдать меня в балет. Она прикладывала массу усилий, чтобы из пацанки сделать хорошую примерную девочку, и категорически не хотела отдавать меня в спортивную секцию. «Если уж тебе некуда девать свою энергию – пожалуйста, танцы», – объявила она мне. И мы пошли. Приходим в досуговый центр, подходим к дверям актового зала, видим, как прилежные девочки в купальничках старательно тянут носочки, стоя у станков. «Прекрасно! То, что надо!» – кивнула мама и отправила меня к этим девочкам. Но на следующий день она по обыкновению доверила меня брату, который занимался в том же досуговом центре карате. Это был провал! Брат довел меня до класса, сдал с рук на руки балетной учительнице, а сам побежал к себе. «А где ты был?» – спросила я его после занятий. Надо ли говорить, что уже на третье занятие я даже не дошла до своего класса, а завернула на карате вместе с братом да так там и осталась. По нашей старинной партизанской традиции родителям мы ничего не сказали, все держали в строжайшем секрете. Полгода мама даже не знала, за что отдает свои денежки: ребенок уже пояс получил, а она все продолжала думать, что у нее растет будущая балерина.

Каратисты меня поразили с первой же минуты. Когда я вошла в зал, моему взору предстала следующая картина: группа сидела кружком, все в позе лотоса, а в центре круга располагался учитель (сенсей), который читал что-то вслух. Я прислушалась и поняла, что это детская Библия. Минут пятнадцать он читал, потом начал задавать вопросы по прочитанному, дети рассуждали, анализировали… И это было так здорово, что мне сразу же захотелось остаться, влиться в коллектив, тоже слушать и обсуждать. И не смущало даже то обстоятельство, что у меня не было кимоно. Я заявилась к каратистам в каких-то колготках (справедливости ради надо сказать, что одежды для занятий балетом у меня тоже не было и там я щеголяла в тех же колготках, и в этом смысле ничего не потеряла). В общем, я присоединилась к каратистам. Хорошо помню, как поймала на себе первый раз взгляд сенсея. Он прожег меня насквозь. Я сразу поняла, что это великий человек. Не знаю, почему так решила. Он был очень жесткий, мы его одновременно боялись, уважали, любили, ненавидели – все чувства в одном флаконе. Сенсей объяснял с порога всем новичкам: «Ты сюда не драться приходишь и не приемчики изучать, это спорт. Ты изучаешь свое тело и характер, а в драках наши уроки тебе вряд ли дадут какое-то преимущество». Сенсей жил с нами в одно время, в одном городе, ходил по одним улицам и видел, что там творится. Как дети изнывают от ничегонеделания, как от скуки идут «стенка на стенку» и как быстро улица может сгубить подростка. Он стремился не столько накачать наши мышцы, сколько вложить хоть что-нибудь в наши головы и души. Мы это ценили и не пропускали ни одного занятия. Самое интересное, что его уроки не прошли даром. У нас сложилась огромная группа, занятия были весьма популярны, но ни один из нас не пропал, не сгинул, все нашли себя и стали достойными людьми. Взять хотя бы Алису Селезневу, диджея «Русского радио». Она занималась вместе с нами, была замечательной веселой девчонкой. Мой брат Макс ее очень любил. Но я вам этого не говорила! Это секрет.

В общем, тренировки надолго стали смыслом моего существования. Я начала быстро расти, набирать очки, получать пояса. Да и как могло быть иначе? Тренер, проходя мимо меня, всегда говорил: «Ну, с этой все понятно, у нее дома коричневый пояс лежит». Имел в виду пояс моего брата. Максим взялся меня готовить к соревнованиям и, как всегда, ответственно подходил к делу. Говорил мне: «Ты что, позорить меня собралась? Ты же моя сестренка, ты – мое лицо!» И мне приходилось соответствовать. Когда я получала желтый пояс, пришла даже мама, которая к тому времени все-таки узнала правду (брату моему, конечно, влетело). Первый раз увидев меня на татами, мама сразу поняла, что карате – это не баловство, а серьезное занятие, увидела мою радость оттого, что все получилось. И махнула рукой. Отныне аргументация в спорах была такой: «Получишь двойку в школе или музыкалке – не пойдешь на свое карате». Или: «Не научишься вывязывать изнаночную петлю в кружке вязания – никаких тренировок». И я шла исправлять двойку или упражняться со спицами. А что делать?

Каратисты, друзья Макса, поначалу, конечно, посмеивались надо мной. Я долгое время была единственной девочкой в команде, да еще и на несколько лет младше всех. «Что можно ожидать от этой пигалицы?» – решили они поначалу. Но потом прониклись моим упорством и преданностью делу. И дошло даже до того, что мой брат остался летом в городе сдавать экзамены, а я с его друзьями отправилась в спортивный лагерь. Они тогда стали уже помощниками сенсея, так называемые сэмпаи, а я была лидером в команде девочек (их уже к тому времени набралось шесть человек) и получила красный пояс. Но все равно брат просил мальчишек за мной присмотреть, и они согласились. Я снова была «сыном» полка и снова в мальчишеской компании.

В школе постепенно недоброжелатели и задиры от меня отстали. Поняли – издеваться бесполезно. Слез от меня не дождешься, а если что – я могу и в глаз двинуть так, что мало не покажется. Правда, у меня, выросшей и воспитанной в мужском коллективе, появилось одно незыблемое правило – девочек не бить! Общество вокруг меня всегда было мужское и отношение к дамам – соответствующее. Я легко заводила дружбу с пацанами, с девчонками же долгое время общих тем найти категорически не могла, тяжело мне было с ними. Да и сейчас, признаться, я лучше понимаю мужскую психологию, чем женскую. Вела я себя с друзьями как свой в доску парень – могла кулаком в плечо ткнуть, приобнять, потрепать по голове, пенделя отвесить по-дружески, в конце концов. И для меня было настоящим шоком, когда кто-то из моей, проверенной годами компании вдруг начинал проявлять ко мне какие-то другие чувства.

Вела я себя с друзьями как свой в доску парень – могла кулаком в плечо ткнуть, приобнять, потрепать по голове, пенделя отвесить по-дружески, в конце концов.