Страница 67 из 102
— Как так нет? — проговорил я растерянно. — Ведь десять тысяч — это не так уж много…
— Больше того, это мало, — сказал он, — но нужно их иметь. — Тут его как будто осенило, он обернулся к стойке и крикнул: — Саверио, нет ли у тебя десяти тысяч лир? Джиджи просит взаймы.
Саверио был беден и обременен семьей. Он, конечно, ответил:
— Синьор Марио… откуда у меня десять тысяч?
Тогда Марио, обернувшись ко мне, сказал:
— Знаешь, кто может тебе одолжить? Эджисто… У него ведь магазин, который приносит большой доход… Эджисто тебе, конечно, одолжит.
Я ничего не ответил: я просто онемел. Я выпил из приличия чашку кофе и хотел заплатить сам. Марио все понял и сказал:
— Я очень сожалею, ты знаешь…
— Ну, что ты, что ты, — ответил я и вышел.
Эджисто был одним из тех близких друзей, с которыми я виделся каждый день вот уже несколько лет подряд. На следующее утро я рано вышел из дому и отправился к нему. У него был магазин подержанной мебели на виа Парионе, что за площадью Навоны. Когда я подошел к магазину, я сразу же через стеклянную дверь увидел Эджисто. Он стоял среди нагромождения стульев и скамеек, перед комодом — в пальто, воротник поднят, руки в карманах. Внешность у Эджисто была самая заурядная: не большой и не маленький, не худой и не толстый, лицо благообразное и недовольное. На веках у него то и дело вскакивали ячмени, и от этого глаза были всегда красные и полузакрытые; он постоянно грыз ногти, и они у него все были обкусаны. Хотя я уже не был так восторженно настроен, как прежде, все же, когда я окликнул его: «Эджисто» — в моем голосе еще был радостный трепет. Он холодно ответил:
— Привет, Джиджи!
Но я не обратил на это внимания, так как знал его сдержанный характер. Я вошел и решительно сказал:
— Эджисто, я пришел просить тебя об одолжении.
Он ответил:
— Прежде всего закрой дверь, а то холодно.
Я закрыл дверь и повторил свои слова. Эджисто прошел в глубь магазина, в темный угол, где стоял старый письменный стол и кресло, и, усаживаясь, сказал:
— Ты был болен… Расскажи мне, что с тобой было?
Я понял по его тону, что он хочет говорить о моей болезни, чтоб уклониться от разговора об услуге, о которой я собирался его попросить. Я оборвал его, сухо ответив:
— У меня было воспаление легких.
— Да неужели? И ты так просто об этом говоришь? Да ты расскажи подробнее…
— Я хотел поговорить с тобой не об этом, — сказал я, — у меня к тебе просьба… мне срочно нужны пятнадцать тысяч лир… Одолжи мне их, а через месяц я тебе верну.
Я увеличил сумму, потому что теперь Марио был не в счет и оставались только два человека, у которых я мог занять денег.
Эджисто начал тотчас же грызть ноготь на указательном пальце, потом принялся за средний. В конце концов оп сказал, не глядя на меня:
— Я не могу одолжить тебе пятнадцать тысяч лир… но я могу указать тебе способ заработать без особого труда пятьсот и даже тысячу лир в день.
Я, признаюсь, посмотрел на него почти с надеждой:
— Каким образом?
— Он выдвинул ящик стола, вытащил оттуда вырезку из газеты и, протянув ее мне, сказал:
— Прочти это.
Я взял и прочел:
«От пятисот до тысячи лир в день вы можете без труда заработать, сидя дома, изготовляя художественные изделия, посвященные празднованию «святого года» *. Вышлите пятьсот лир по адресу: почтовый ящик номер такой-то…»
* «Святой год» или «юбилей» — одно из средств, придуманных папами для привлечения в Рим паломников. Отмечается каждые 25 лет. Последний «святой год» праздновался в 1950 году. — Прим. перев.
В первый момент я так и остался сидеть с разинутым ртом. Нужно сказать, что я еще раньше слышал об этом объявлении. Таким путем некоторые провинциальные аферисты ловили на удочку простаков. Вы посылаете пятьсот лир и получаете взамен бумажный трафарет. Если положить его на открытку и обвести тушью, то появляется силуэт собора Святого Петра. Потом открытки нужно было распродавать, и, по утверждению аферистов, благодаря большому наплыву паломников можно было легко сбывать от пятидесяти до ста открыток в день по пятьдесят «лир за штуку. Я вернул газету Эджисто со словами:
— А я-то считал тебя другом…
Теперь он обгладывал ноготь на безымянном пальце и, не поднимая глаз, ответил:
— А я и есть твой друг.
— Прощай, Эджисто.
— Прощай, Джиджи.
С виа Ларионе я пошел на проспект Виктора Эммануила, сел в автобус и направился на виа деи Куатро Санти Коронати. Там жил Аттилио, еще один мой приятель, у которого я рассчитывал занять денег. Он был третьим и последним, на кого я надеялся, потому что все остальные товарищи из нашей компании были бедняки и, даже если бы захотели, не смогли бы ссудить мне ни одного чентезимо. Я все заранее обдумал и рассчитал, вы сами можете в этом убедиться: Марио владел баром, где всегда бывало много посетителей, Эджисто наживался неведомо как на своем магазине подержанной мебели, а Аттилио тот просто занимался мародерством в своем гараже, отдавая напрокат машины и ремонтируя их. Мы с Аттилио тоже были вроде как братья, я был даже крестным отцом его дочки. Когда я вошел, Аттилио лежал под машиной, голова и грудь его не были видны, только ноги торчали наружу.
— Аттилио, — позвал я, но на этот раз в моем голосе уже не было никакого трепета.
Он повозился там еще немного, а потом осторожно вылез, вытирая залитое маслом лицо рукавом комбинезона. Это был коренастый мужчина с мрачным лицом цвета непропеченного хлеба, с маленькими глазками, низким лбом, со шрамом над правой бровью. Он тотчас же сказал:
— Знаешь, Джиджи, если ты пришел насчет машины — ничего не выйдет, они все заняты, а большой рыдван сейчас в ремонте.
Я ответил:
— Да нет, дело не в машине… Я пришел просить тебя об одном одолжении: дай мне взаймы двадцать пять тысяч лир.
Он хмуро посмотрел на меня, потом сказал:
— Двадцать пять тысяч лир… Сейчас я тебе их дам… подожди.
Я был поражен, потому что больше уже ни на что не надеялся. Он медленно подошел к куртке, висевшей в гараже на гвозде, вытащил из кармана бумажник и, подойдя ко мне, спросил:
— Дать тебе бумажками по тысяче или по пять тысяч лир?
— Как тебе удобнее, мне безразлично.
Аттилио пристально посмотрел на меня. В глазах его появилась какая-то непонятная угроза. Он продолжал настаивать:
— А может быть, ты хочешь получить частично в сотенных бумажках?
— Большое спасибо, в бумажках по тысяче лир было бы в самый раз.
— Так, может быть, — сказал он, как будто осененный догадкой, — тебе дать тридцать тысяч? Если нужно, скажи, не бойся.
— Да, ты угадал, давай тридцать тысяч… мне как раз нужна такая сумма.
— Давай руку.
Я протянул ему руку. Тогда он отступил на шаг назад и сказал свирепым голосом:
— Скажи, курицын сын, ты что, и вправду решил, что деньги, которые я зарабатываю с таким трудом, я должен тратить на бездельника, вроде тебя? Ты так решил, да? Но ты ошибся.
— Да я…
— Да ты болван… Я не дам тебе и сотни лир… Нужно работать, взялся бы лучше за дело, вместо того чтобы проводить время в кафе…
— Мог бы сразу это сказать, — разозлился я, — кто же поступает так…
— А теперь проваливай, — заявил Аттилио, — уходи сию же минуту… Скатертью дорога.
Я не мог больше сдерживаться и сказал:
— Мерзавец!
— Что? Что ты сказал? — закричал он, схватив железный ломик. — А ну-ка повтори!
Словом, мне пришлось спасаться бегством, иначе бы он меня избил. Вернувшись в то утро домой, я почувствовал себя постаревшим лет на десять. Мать из кухни спросила меня:
— Ну, одолжили тебе деньги твои друзья?
Я ответил:
— Я не застал их.
Но за столом, видя, что я расстроен, мать сказала:
— Признайся: они ведь не захотели одолжить тебе денег… К счастью, у тебя есть мать… вот, возьми.
Она достала из кармана три бумажки по десять тысяч лир и показала их мне. Я поинтересовался, где она их раздобыла, и мать ответила, что у бедняков есть один друг — это ломбард; оказалось, что она заложила там кое-какие вещи, чтобы добыть мне эти деньги. Она и до сих пор еще не может выкупить золотые вещицы, которые отнесла туда.