Римские рассказы

Она протянула мне руку, я надел ей часы, а рядом запечатлел горячий звучный поцелуй, как это и полагалось влюбленному супругу. А про себя подумал: «Да, я целую тебя, но поцелуй Иуды вряд ли был более лживым!» Надо сказать, что в тот день, вероятно, чувствуя угрызения совести за все, что она мне наговорила, Валентина была очень мила и нежна со мной. Но меня это теперь мало трогало: внутри у меня пружина любви была сломана, и тут уж ничего нельзя было поделать.

Спустя некоторое время я начал осуществлять свой план. Не проходило дня, чтобы я не дарил ей что-нибудь. В лавке, даже не выслушивая, что спрашивают покупатели, я сразу же объявлял им: «Продажи нет». А между тем счет в банке все уменьшался. Полмиллиона лир — не такая уж крупная сумма, и месяца через два у меня почти ничего не осталось. Валентина ни о чем не догадывалась. Она по-прежнему читала журналы, курила американские сигареты и ходила в кино со своими подругами. Только иногда, принимая очередной подарок, она говорила:

— Видишь, я была права, не поверив, что у тебя не осталось денег. Теперь ты тратишь гораздо больше прежнего. И если я не могу еще назвать тебя щедрым, то во всяком случае ты уже не так скуп, как раньше, у тебя уже не надо выпрашивать деньги, ты сам тратишь их.

Я промолчал, но в голове у меня пронеслось: «Не торопись праздновать победу!»

И вот, наконец, наступил день, когда я взял в банке последние пять тысяч лир. Почти на все деньги я накупил американских сигарет, так что у меня осталось не больше трехсот лир.

Было еще раннее утро, и вместо того чтобы отправиться в лавку, я вернулся домой, прошел в спальню и, не раздеваясь, как был, в ботинках и одежде, растянулся на своей еще не убранной постели. Валентина спала, она повернулась на другой бок и сквозь сон спросила;

— Ты дома? Разве сегодня воскресенье?

И опять заснула.

Дожидаясь, пока она проснется, я курил сигарету за сигаретой. Она проспала еще около часу, потом проснулась и, не успев открыть глаза, спросила:

— Так, значит, сегодня праздник?

— Да, праздник, — ответил я.

Она встала и начала медленно одеваться. Одевалась она молча и только несколько раз повторила: «Но какой же сегодня праздник?» — как будто предчувствовала, что это совсем не праздник.

Я ждал того момента, когда она попросит денег на расходы; несмотря на всю свою лень, она покупала продукты сама, а готовить ей помогала приходящая прислуга.

Валентина прошла в ванную комнату, потом кончила одеваться и направилась в кухню, чтобы приготовить кофе и поболтать с прислугой. Я тоже встал и вышел на кухню. Мы молча выпили кофе. Но, как видно, мысль о празднике не выходила у нее из головы, потому что она снова спросила меня:

— Но скажи, какой все-таки сегодня праздник?.. Лючия говорит, что никакого праздника нет и все магазины открыты.

— Сегодня мой праздник, — просто ответил я и, вернувшись в спальню, снова растянулся на постели в костюме и ботинках.

Валентина, о чем-то разговаривая с прислугой, пробыла еще некоторое время на кухне, как мне кажется, больше для того, чтобы показать мне, что не принимает мое поведение всерьез. Наконец она появилась на пороге и, подбоченившись, проговорила:

— Ты можешь не работать — это твое дело. Валяйся, пожалуйста, на кровати… Но если ты хочешь есть, давай деньги на продукты.

Я пустил дым в потолок и ответил:

— Деньги? У меня нет денег.

— Как это, у тебя нет денег?

— Вот так, нет!

— Слушай, что это еще за капризы? Что ты задумал? Ведь если ты не дашь денег, я не смогу купить продукты, а если я не куплю продукты, нам нечего будет есть.

— Да, я тоже так думаю, что нам нечего будет есть.

— Вот что, — сказала она, — я не собираюсь терять с тобой время. Деньги положишь на ночной столик.

Я продолжал курить, а когда она вернулась через несколько минут, сказал:

— Валентина, я говорю тебе совершенно серьезно, у меня нет больше денег… У меня осталось всего триста лир… и это все.

— Но у тебя есть деньги в банке… Что за жадность напала на тебя сегодня?

— Нет, жадность тут ни при чем, просто у меня ничего больше не осталось. Впрочем, вот — посмотри сама.

Я вынул из кармана банковскую книжку и показал ей. На этот раз она не говорила, что ничего в этом деле не смыслит и не просила оставить ее в покое.

Она поняла, что я говорю серьезно, и на лице ее выразился испуг. Посмотрев в книжку, она без сил опустилась на стул.

А я продолжал:

— Ты считала меня скупым, и чем больше я тратил, тем скупее тебе казался. Тогда я нарочно начал транжирить деньги… И я издержал все, что у меня было… Я забросил свою торговлю. И теперь все кончено. Больше у меня ничего нет, нам даже не на что купить себе еды. Но зато теперь ты не можешь сказать, что я скряга!

Тогда она начала плакать — кажется, не столько из-за денег, сколько потому, что поняла, наконец, что я разлюбил ее.

— Ты никогда не любил меня, — сказала она. — А теперь даже не хочешь меня кормить.

— Ничего не поделаешь! — отвечал я. — У меня нет денег.

— Я не могу оставаться с тобой… Я ухожу к маме.

— До свиданья!

Она ушла сначала в другую комнату, а потом вообще из моей жизни. С того утра я больше не видел ее.

Немного погодя я встал с кровати и тоже ушел из дому. Был солнечный день; я купил себе булку и съел ее прямо на набережной. Глядя, как течет река, я вдруг почувствовал себя счастливым и подумал, что эти два года супружеской жизни были всего лишь незначительным эпизодом. И когда я состарюсь, они, вероятно, будут вспоминаться мне не как два года, а как два коротких дня.

Я не спеша доел свою булку и напился воды из маленького фонтанчика. Потом я пошел к своему брату и попросил приютить меня, пока я не найду себе работу. И действительно, через несколько недель я устроился простым электромонтером.

Валентину, как я уже сказал, я больше никогда не встречал. Но знаете, какие слухи распускает она обо мне? Она говорит, что я страшный транжира, которого она не в силах была образумить, и поэтому ей пришлось уйти от меня.

Злополучный день

Бывает же так! Вот многие не верят в приметы, но я вам докажу, что они всегда сбываются. Какой был позавчера день? Вторник, тринадцатое. Что случилось утром, когда я еще сидел дома? Я искал в буфете хлеб и перевернул солонку: Кого я встретил на улице, как только вышел? Девушку-горбунью, с большим родимым пятном, поросшим волосами, на лице. Я всех знаю в нашем квартале, но ее ни разу не видел. А в гараже что получилось? Я прошел под лестницей рабочего, исправлявшего неоновую вывеску. Кто из механиков в гараже первым со мной заговорил? Ну как его? И называть-то не хочется всем известно, что он приносит несчастье своей кривой рожей и злыми глазами. Хватит этого? Так нет, вот вам еще одно впридачу — отправляясь на стоянку, я чуть не раздавил невесть откуда взявшуюся черную кошку, перебегавшую мне дорогу — еле успел затормозить. Скрип раздался дьявольский.

На стоянке, на площади Фламинио, у Витербосского вокзала, мне долго ждать не пришлось. Было часов семь утра; и вот ко мне подбегают вприпрыжку, словно танцуя тарантеллу, мужнина и женщина — сразу видно, что прямо из деревни. Мужчина — низенький, коренастый, в черных штанах, перевязанных на животе кушаком, в жилетке, в рубашке без воротничка. Лицо у него плоское, заросшее черной бородой; он косой: веко одного глаза опущено, другой глаз широко раскрыт. Женщина, должно быть его мать, одета, как цыганка, в черную юбку с черной шалью; лицо желтое, что твой самшит, все в морщинах, а в ушах золотые серьги. Нагружены словно ослы — свертки, пакеты с салатом, узелки с помидорами. Он, ни слова не говоря, протянул мне клочок бумаги, на нем какими-то порхающими буквами, похожими на ноты, был написан адрес: «Площадь Полларола» — это как раз у рынка Кампо деи Фьори. Женщина тем временем ловко нагружала своим добром мое такси. Я повернулся, посмотрел и говорю: