Проклятие королей

Он пожимает плечами. Придворный из моего мужа никудышный. Он никогда не просил у короля денег, ему всегда платили лишь ту малость, на которую он, по мнению Тюдоров, был согласен. И к тому же в королевские сундуки уходит все больше и больше, а вынимают из них все меньше и меньше. Генрих Тюдор расплатился со всеми, кто служил ему при Босуорте, в первые годы его правления, и с тех пор выцарапывает обратно те земли, которые щедро раздавал в первые горячие дни. Все предатели узнают, что их родовые дома конфискованы, все мелкие преступники завалены требованиями уплатить штраф. Даже за самые незначительные проступки полагаются огромные штрафы, и все, от соли на столе до эля в харчевне, обложено налогами.

– Возможно, вам удастся поговорить с Миледи, когда вы в следующий раз будете при дворе, – предлагаю я. – Всех вокруг вознаграждают лучше, чем вас.

– А вы не можете ее попросить?

Я качаю головой. Я не рассказывала мужу о страшной сцене в покоях Миледи. Думаю, она своего добилась, – я больше не слышала разговоров о том, что король женится на вдовствующей принцессе, – но она никогда не забудет и не простит того, что я не дала письменных показаний под ее диктовку.

– Я у нее не в любимицах, – коротко отвечаю я. – Не сейчас, когда кузен Эдмунд ездит по Европе, собирая против них армию. И кузен Уильям де ла Поул все еще в Тауэре, а кузена Уильяма Куртене только что арестовали.

– Им не предъявляют обвинение, – напоминает он.

– И не выпускают.

– Тогда, может быть, сократите здешние расходы? – раздраженно спрашивает сэр Ричард. – Я не хочу к ней идти. Ее непросто о чем-то просить.

– Я постараюсь. Но, как вы и сказали, у нас четверо детей и пятый на подходе. Им нужны лошади и учителя. Их нужно кормить.

Мы смотрим друг на друга с одинаковым раздражением. Я думаю: как несправедливо! Он не может меня осуждать. Он женился на мне, молодой женщине королевского происхождения, я родила ему детей – из них трое – сыновья! – и никогда не похвалялась своим именем или родом. Я никогда не упрекала его за то, что он низвел меня до положения супруги простого рыцаря, хотя родилась я едва ли не принцессой и наследницей состояния Уориков. Я никогда не жаловалась, что он не попытался вернуть мне титул или деньги, я играла роль леди Поул и управляла двумя его небольшими поместьями и замком, а не тысячами акров, принадлежавших мне по праву.

На самом деле, я должна быть благодарна. Моя безопасность зависела от брака с человеком, чья верность делу была известна всем и который готов был служить им за гроши. Теперь, когда нам приходится жить на гроши, я, по правде говоря, не должна жаловаться.

– Поднимем плату крестьянам, – коротко говорит мой муж. – И скажем, что придется посылать больше припасов в замок.

– Они и сейчас еле могут расплатиться, – замечаю я. – Со всеми королевскими штрафами и новой службой королю.

Он пожимает плечами.

– Придется, – просто отвечает он. – Король этого требует. Сейчас всем нелегко.

Я удаляюсь рожать, размышляя о том, насколько всем сейчас нелегко, и гадая, как так вышло. Двор Йорков был известен своим богатством и расточительностью, веселье и праздники, охоты, турниры и развлечения не прекращались у них весь год. У меня было десять кузенов королевской крови, и всех их великолепно одевали, содержали и женили. Как так вышло, что та же страна, что осыпала золотом Эдуарда IV и оделяла им огромную семью, не может отыскать денег, чтобы заплатить штрафы и налоги одному человеку – Генриху Тюдору? Как так вышло, что королевской семье, состоящей всего из пяти человек, так не повезло, когда все Плантагенеты и Риверсы с родней горя не знали с куда меньшими средствами?

Муж говорит, что останется в Стоуртоне, пока я рожаю, чтобы поздравить меня, когда я выйду из покоя роженицы. Я, конечно, не могу с ним видеться во время родов, но он шлет мне подбадривающие письма, сообщая, что мы продали немного соломы и что он велел заколоть и засолить свинью для пира по поводу крестин младенца.

Однажды вечером он присылает мне короткую записку.

У меня лихорадка, я отдыхаю в постели. Я велел, чтобы детей ко мне не пускали. Не падайте духом, жена моя.

Я чувствую лишь раздражение. Некому будет проверить, как мажордом собирает плату на Михайлов день, или собрать ученическую плату с молодых людей, которые в эту четверть года начали работать. Лошадей начнут кормить запасенным сеном, и некому будет проследить, чтобы их не перекармливали. Мы не можем себе позволить покупать сено, нужно распределять запас на зиму. Я ничего не могу с этим поделать, разве что проклинать наше невезение, из-за которого я сейчас в родах, а муж заболел. Я знаю, что наш мажордом, Джон Литтл, человек честный, но Михайлов день – важнейшая пора для прибыльного управления землями, а если ни я, ни сэр Ричард не сможем смотреть Джону Литтлу через плечо, проверяя каждую цифру, что он записывает, он точно будет беспечен, а то и хуже, щедр к крестьянам: станет прощать им долги или продлевать неоплаченные договоры.

Два дня спустя, вечером, я получаю еще одну записку от сэра Ричарда.

Стало много хуже, посылаю за врачом. Но дети по воле Божьей здоровы.

Непривычно, что сэр Ричард болеет. Он не раз воевал за Тюдоров, он объезжал ради них три королевства с сопредельными землями, в любую погоду. Я пишу ответ:

Вы больны? Что говорит врач?

Он не отвечает, и на следующее утро я посылаю свою даму, Джейн Маллет, к постельничему мужа, чтобы узнать, что с ним.

Едва она входит в мои покои, я вижу по ее потрясенному лицу, что новости дурные. Я кладу руку на свой округлившийся живот, где моему младенцу тесно, как селедке в бочке. Сквозь натянутую кожу я чувствую каждое движение – и внезапно младенец тоже затихает, словно, как и я, готов выслушать дурные вести.

– Что случилось? – жестким от тревоги голосом спрашиваю я. – Что такое, из-за чего вы так бледны? Говорите, Джейн, вы меня пугаете.

– Хозяин, – просто отвечает она. – Сэр Ричард.

– Да знаю, глупая! Я догадалась! Он очень болен?

Она склоняется в реверансе, словно почтение смягчит удар.

– Он умер, миледи. Умер ночью. Мне так жаль, что именно я вам это говорю… его больше нет. Хозяина больше нет.

Из-за того, что я в родах, все делается только хуже. Священник подходит к дверям и шепчет в щель слова утешения, словно нарушит обет безбрачия, если увидит мое залитое слезами лицо. Врач говорит, что лихорадка сломила силы сэра Ричарда. Ему было сорок шесть, изрядный возраст, но он был силен и деятелен. У него была не потливая горячка, не оспа, не корь, не малярия и не антонов огонь. Доктор так долго перечисляет, чем не была болезнь, что я теряю терпение, говорю, что он может идти, и велю прислать ко мне мажордома; тому я, услышав шепот под дверью, велю сделать все, как подобает, установить гроб с телом сэра Ричарда на ступенях алтаря в Стоуртонской церкви и выставить стражу. Велю звонить в колокол, собрать пожертвования с крестьян, одеть плакальщиков в черное и похоронить сэра Ричарда со всеми подобающими ему почестями – но как можно дешевле.

Потом я пишу королю и его матери, Миледи, сообщая, что их достопочтенный слуга, мой муж, скончался, будучи на их службе. Я не указываю на то, что он оставил меня почти ни с чем, что на руках у меня четверо детей королевской крови, которых надо поднять на гроши, и я жду еще одного ребенка. Миледи мать короля и так это поймет. Она поймет, что они должны мне помочь, немедленно выделить денег, а потом пожаловать еще немного земли, чтобы я могла содержать себя и детей, поскольку у нас теперь не будет платы за работу моего мужа в Уэльсе или на других постах. Я их родственница, я из старого королевского дома, у них нет выбора, кроме как позаботиться о том, чтобы я жила достойно, кормила и одевала детей и домашних.