Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 2 из 2

Положение интеллигенции в это время очень жалко. Мне, конечно, возразят: «А почему же? Надо вывести героя-интеллигента, который героически всему этому противостоит». Но обратите внимание: в литературе 20-х годов совершенно нет положительного образа интеллигента. Так, в 1930-м появляется ненадолго Скутаревский у Леонова, не очень достоверный, не очень симпатичный, прямо скажем. Нету героя, в котором можно было бы увидеть простое человеческое содержание.

Дело в том, что эпоха уцелела в ее пошлости, в ее мерзостях. Поэтому все с таким наслаждением накидываются на Зощенко – тоже один из важных смысловых источников Ильфа и Петрова. Все читают Зощенко с наслаждением. И, кстати говоря, именно зощенковским сказом в последней главе «Двенадцати стульев» – «Сокровища» – сторож рассказывает историю: «Тут, милый человек, посыпались-то все эти висюльки и стекляшки из стула…» Это зощенковский сказ. Он полон именно дореволюционного штампа. И именно поэтому все с таким наслаждением читают про пошляков, которых живописует Зощенко, и умиляются этим пошлякам. Потому что обыватель – это последнее живое, что осталось, это последний таракан.

Бендер в некотором смысле – это последний привет из русского Серебряного века. Вот что с ним стало. Бендер – это, вообще говоря, классический персонаж Серебряного века. Это женолюб и любимец женщин. Это бродяга. Это авантюрист. Он разговаривает цитатами из «Нивы», из «Чтеца-декламатора». Это гимназист из числа тех же, откуда происходил, как вы помните, и Сереженька Кастраки, которому купили часы в день сдачи экзамена на аттестат зрелости («половой» – нацарапали рядом с гравировкой Сереженькины друзья). Он из тех же самых гимназистов, из которых происходили дореволюционные одесские гимназисты Ильф и Петров, с их шестилетней, но тем не менее почти не замечавшейся ими разницы.

Вот в этом-то и заключается главная трагедия. Нами оставляются от старого мира только папиросы «Ира». Нами оставляется от старого мира только вор, жулик, в известном смысле пошляк – а Бендер, конечно, пошляк. Но на фоне нелюдей 20-х годов он так мил, так человечен, в него влюбляется Грицацуева, ему несут свои жалкие приношения и свои восторги граждане из «Союза меча и орала», в него влюбляется зицпредседатель Фунт и пикейные жилеты, более того, когда несчастному Воробьянинову все время снятся советские сны, «все тот же сон, все тот же сон», Бендер навевает ему «сон золотой» о заседании Государственной Думы. Потому что Бендер – это медиатор между ними и страшным миром, который их обступил. Бендер ведь, в сущности, тоже из «бывших», но он из тех «бывших», которые наиболее жизнеспособны.

И отсюда вторая, еще более важная миссия этого героя, миссия, надо сказать, довольно страшненькая, ведь Бендер на самом деле – это не просто посредник между миром «бывших» и миром «новых», Бендер – это вполне еще сильный волк, который готов оказывать мелкие услуги «бывшим», создавать им иллюзию, что они еще живы и нужны, а на деле-то ведь он их истребляет. Вот в чем заключается его главная и самая страшная миссия.

Мне вообще не хотелось бы совать пятой спицей в эту колесницу собственные литературные труды, но когда я писал «Остромова», такой своеобразный «наш ответ» Бендеру, попытка проследить его генезис и будущее, а может, чем черт не шутит, и написать третий роман о Бендере, то я с ужасом заметил, что при всем обаянии Бендера типологически этот герой именно волк.

Смотрите: он помогает советской власти в истреблении этих бывших за то, что она будет его терпеть. Он провоцирует «Союз меча и орала». И провоцирует довольно подло. Он гнусно ведет себя с Воробьяниновым, которого абсолютно за человека не считает. Он с Грицацуевой поступил – мы понимаем как. И не случайно в мюзикле «Двенадцать стульев» Грицацуева была прелестной женщиной, а Бендер – романтическим злодеем. «Унес», – куковала вдова. Но жалко же вдову. Представьте, что это не комическая Крачковская, а кто-нибудь более симпатичный, молодой и свежий. И вам станет очень жалко эту вдову.

Бендер – это именно истребитель «бывших» людей, который жирует на этом гумусе, который выживает с помощью того, что этих, уже истребленных, уже обманутых, он доламывает до конца, но делает это так очаровательно, что они готовы в этом поучаствовать.

Я сказал бы и большее: с этикой в этом романе, в этой дилогии очень серьезные проблемы. Мы в этом убедимся, когда чуть позже будем делать экскурс в область «Мастера и Маргариты», которая, конечно, претендует быть третьим романом о Бендере, – как замечательно показано в книге «Мастер Гамбс и Маргарита» Бар-Селлы, Бендер есть, собственно, подступ к Воланду. А Воланд – это инкарнация Бендера. Вся свита Воланда достаточно точна списана с публики из «Золотого теленка».

Но в «Мастере» есть, по крайней мере, очень любопытный эпиграф из «Фауста»: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо». Так вот Бендер тоже, может быть, иногда творит добро, когда он фактически уничтожает Воронью Слободку или когда он появляется перед Зосей Синицкой – и в первом варианте романа он на ней женится в конце концов. Может быть, он даже творит добро, когда утешает Воробьянинова или спасает Паниковского с гусем. Но по большому-то счету Бендер желает зла.

Мы должны помнить, что Бендер – это обаятельное зло, очаровательный дьявол, который пришел, чтобы отнять у «бывших» людей последнее, отнять у них, условно говоря, чайное ситечко, с помощью которого он обделывает дела, а ведь это ситечко – последняя деталь, напоминающая о старом быте. Вспомним, что Бендер разламывает стулья – это в высшей степени символический жест. Разламывает эту мебель, эту обстановку, этот гарнитур, в котором таятся сокровища. Бендер пришел доломать старый быт. И в этом смысле он волк вполне полезный. В этом смысле до известного предела Советская власть может пользоваться его услугами, как пользовалась она услугами совершенно реального Астромова-Кириченко, пока он бывшим масонам давал свои абсолютно фальшивые фокуснические уроки.

Что еще чрезвычайно важно в облике Бендера? В своей ненаписанной, к сожалению, но, судя по оставшимся фрагментам, гениальной и исключительно откровенной книге «Мой друг Ильф» Петров, на три года переживший Ильфа, все время повторяет свою любимую и страшную мысль. Он говорит: «Вместо морали – ирония. Она помогла преодолеть эту послереволюционную пустоту, когда неизвестно было, что хорошо и что плохо». И это верно – любая этика была отменена. В мире «Двенадцати стульев» и отчасти в мире «Теленка» господствует даже не релятивизм, господствует великолепный, молодой, здоровый цинизм.

Все эти книги о смерти. Смерть постоянно ходит рядом. Даже повествование начинается со смерти, с выставки гробов, с похоронного бюро. Мы видим, что весь город и, более того, все герои, не только Старгород, не только Черноморск, но и Бендер во второй части, – все они ведут посмертное существование. Ведь это очень важно, что Бендер воскресает во втором томе, что у Бендера всегда наливается розоватой краской шрам на горле. Все они живут в посмертии. А в посмертии ни одна вещь не имеет своего истинного веса. Объектом тотального осмеяния, тотальной иронии становится всё.

В этом смысле особенно жестоко выглядит пародическая функция этих романов, потому что жесточайшим образом пародируется не только современная литература, но и русская классика.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.