Воля богов!

   -- Нам не по пути! - резко ответила царица богов. - Сам отправляйся в Тартар! Пешком!

   -- Да мне не к спеху, девчонки! - весело ответил Гермес.

   Он подпрыгнул, захлопал крыльями на сандалиях и, изобразив в воздухе антраша, исчез. Колесница развернулась, и унылые богини отправились домой.

   А Гермес соскользнул с облака обратно на Гаргар и уселся, скрестив ноги, у походного трона Зевса.

   -- Ну как? - спросил, не поворачивая головы, громовержец.

   -- Передал. Поехали обратно.

   Зевс вздохнул.

   -- Мало она у меня ремня в своё время получала. Ох, мало!

   -- Кто?

   -- Афина, конечно, не Гера же. Гера всегда такая была, её не переделаешь, а Афину я распустил. Взрослая она родилась, то есть вроде бы поздно уже воспитывать.

   Когда солнце закатилось, Зевс с Гермесом вернулись на Олимп. Первое, что они увидели - сидящие на ступенях дворца Зевса его жена и дочь. Обе выглядели так, что художник мог бы с них писать аллегорию мрачности.

   -- Что пригорюнились? - спросил их громовержец. - Вам радоваться надо. Ведь если бы вы сегодня помогли грекам, то обратно на Олимп уже бы не вернулись.

   Афина отвернулась и промолчала, ответила Гера:

   -- Что ты нам это рассказываешь? Я ли тебя не знаю? Мы не собирались воевать - мы только хотели спасти хоть кого-нибудь из греков, которые целый день гибли только ради твоего самодурства.

   -- Гибли, - кивнул Зевс. - Целый день гибли. И завтра можешь посмотреть, как они целый день будут гибнуть. И ничем ты им не поможешь, потому что я так решил. И нечего так на меня глазами сверкать. Ты хоть иссверкайся вся, хоть до Тартара от злости дойди - ничего ты этим не изменишь, и никакого впечатления на меня не произведёшь.

   День закончился поражением греков. Троянцы загнали их за ров и стены, защищавшие лагерь. Гектор распорядился не возвращаться на ночь в город, а оставаться на месте и жечь огни, следя, чтобы греки ночью не спустили на воду корабли и не сбежали домой.

   Гектор был, конечно, выдающийся воин. Но не стратег. Из него получился бы плохой царь. Если бы он отбросил эмоции и возбуждение, охватившее его в успешной битве, то понял бы, что надо не мешать грекам уплыть, а наоборот помочь им спустить корабли на воду, оттолкнуть их от берега и помахать вслед платочком. Ведь троянцам было важно спасти свою землю от нашествия, а не уничтожить всех врагов.

   Но Гектор этого не понимал. Ослеплённый удачей, которую ему принесла поддержка Зевса, он вообразил, что теперь с помощью громовержца достигнет всего, чего пожелает. Он думал, что Зевс помогает ему потому, что троянцы много молились, приносили богатые жертвы, потому, что они благочестивы, а их дело правое. Он думал, что теперь Зевс должен помогать ему и дальше. Обычное заблуждение смертных. Единственное, что они могут знать о богах, это то, что боги никому из них ничего не должны.

   Гектор не знал ни о сложном многоходовом плане громовержца, ни о его разговоре с Фетидой, ни о его взаимоотношениях с женой и дочкой. Не зная этого, видя только, что Зевс помогал Трое один день, Гектор всё же думал, что может предсказать действия властелина богов завтра или послезавтра. Безумец сам вынес себе приговор.

   Никогда нельзя полагаться на милость сильных мира сего. Мы для них слишком мало значим - их не интересуют наши планы, а их планы нам неизвестны.

Делегация

   Вопреки обычаю, Агамемнон созвал совещание штаба тихо, почти секретно. Глашатаи не бегали по лагерю, громко сообщая всем о предстоящем собрании, а подходили к каждому члену военного совета и тихо приглашали к командиру.

   События прошедшего дня лишили душевного равновесия даже самых мужественных героев. Все были мрачны, но хуже всех выглядел Агамемнон. Не сдерживая слёз, он говорил:

   -- Друзья мои! Я предан! Меня опять обманул этот старый хрыч, имя которого я тут даже не хочу называть. Он посылал мне знамения и вещие сны, обнадёживал, обещал, и что теперь? Не знаю уж, какую жертву Гектор с Приамом ему принесли, но теперь этот гад помогает троянцам, а нам только и остаётся, что бежать отсюда, надеясь лишь на то, чтобы сохранить свои жизни. Надо уходить. Нам Трою не взять.

   Воцарилась гнетущая тишина. Некоторое время ораторский жезл пролежал без внимания. Наконец его взял Диомед.

   -- Ну, раз никто ответить не хочет, скажу я. Ты, Атреич, недавно шутил по поводу моей смелости и сравнивал меня с сушёным сверчком. Ну, я тогда тоже пошучу: Зевс тебя действительно недолюбливает, если, дав корону, не дал того, на чём её носят. Иначе не стал бы ты нам делать таких предложений. Ты что, действительно думаешь, что мы сейчас побежим из Трои, станем посмешищем для всего мира? Тебя никто не держит. Беги, если тебе охота. А мы все останемся и будем воевать, пока не разгромим врагов. Я, по крайней мере, останусь. Даже если все греки окажутся такими же трусами как ты, я со своими аргивянами останусь здесь и сумею защитить честь Эллады.

   Присутствовавшие зашушукались, удивляясь дерзости Диомеда. Агамемнон чуть было не вспылил, но, вовремя вспомнил, к чему приводят эти вспышки, и сдержался.

   Слово взял Нестор. Как обычно, хорошенько прокашлявшись, он сказал:

   -- Ты, Диомед Тидеевич, воин славный, герой всеми уважаемый, в бою тебе равных нет, и умён не по летам, потому и в совете даже самые почтенные люди к твоим словам прислушиваются, и никто тебе никогда не заметит, что Агамемнон твой командир и в отцы тебе годится. Никому и в голову не придёт указывать тебе, что яйца курицу не учат, что молоко у тебя не губах ещё не обсохло, что время вспоминать прежние обиды ты выбрал совсем не подходящее. Всё ты хорошо сказал и правильно, но если бы ты ещё и дело сказал, то вообще цены твоим словам не было бы. Так что уж позволь и мне старику от себя добавить и мысль твою разумную до конца довести. Ты, Агамемнон Атреевич, полководец выдающийся и царь великий. Всем тебя Зевс Кронович в жизни наделил: и умом государственным, и властью огромной - ни у кого ещё такого войска под началом не было, и знамениями, и снами вещими он тебя балует как никого другого из смертных. Одна вот только у тебя беда: вспыльчив очень, а как вспылишь, меры в своём гневе не знаешь. Зря ты героя нашего Ахилла Пелеевича обидел. Он ведь из всех воинов самый выдающийся. И мать у него богиня, связи у неё на Олимпе, не то что у нас. Вот и гневаются на тебя теперь боги, и Ахилл обижается. Помириться бы тебе с ним. У него характер крутой, легко он обиду не забудет, так что отбросил бы ты свою царскую гордость и попросил прощения, и дал бы ему подарки ценные ради общего дела.

   Вежливая речь Нестора была Агамемнону так же неприятна, как и грубые слова Диомеда, но не признать правоты обоих он не мог. Сейчас, когда гнев не застил ему разум, он мог рассуждать вполне здраво и понимал, что, как ни велико его войско, как ни много славных героев состоят под его началом, его успех целиком зависит от маменькиного сынка Ахилла и от папенькиной дочки Афины. Ради общего дела приходилось с этим мириться. Агамемнон, насколько мог, отбросил царскую гордость, смиренно склонил голову и ответил:

   -- И не говори, Нелеевич. Не знаю уж теперь, что на меня нашло. Видать, действительно блат есть на Олимпе у Ахилла и его мамаши. Вот он и отыгрался. Ладно, я готов извиниться. Дам ему золото, треножники новые, коней, что мне на скачках уже немало призов принесли, верну ему его пленницу, к которой я, кстати, ни разу не притронулся, и ещё семь таких же красавиц добавлю. А после победы отдам ему столько троянского добра, сколько его корабль сможет увезти. И двадцать троянок любых, какие ему самому понравятся, кроме только Елены Прекрасной. А когда домой вернёмся, выдам за него любую свою дочь. У меня их ещё три или четыре осталось, и дам в приданое семь городов, и сделаю своим наследником. Надеюсь, этого будет достаточно, чтобы он перестал на меня злиться? Я готов пойти ему навстречу, пусть уж и он мне навстречу пойдёт. Я ведь всё-таки старше и по возрасту, и по званию.