Воля богов!

   Очаровательный мальчик Эрот по своему характеру мог бы работать наёмным убийцей. Впрочем, когда надо, он им и был. За это Афродита прощала сынку все его мелкие пакости. Вот и сейчас он успешно расправился с семьёй Тиндарея, выполняя заказ матери и на радость ненавидевшей эту семью ревнивой Гере.

   "В чём я провинился? Чем я разгневал богов? - стонал Тиндарей. - Сколько горя и позора в один день: Елена, Кастор, Полидевк!"

   Рядом плакала его жена Леда. Годы и горе лишили её былой красоты. Сейчас никто бы не поверил, что когда-то, не так уж давно, ей восхищались боги, и даже сам громовержец Зевс готов был пуститься с ней в любовную интрижку.

   "А ты-то! - вдруг закричал на неё муж. - Как ты смогла... Почему ты тогда не свернула шею этому дрянному лебедю?!"

   Он вскочил и с воем закусил кулак, испугавшись своих святотатственных слов.

Безумный Одиссей

   "Неужели Леда повесилась?!" - поразился Одиссей.

   Некоторое время он и его гость помолчали, мысленно помянув мать Елены Прекрасной.

   В гостях у царя Итаки Одиссея был царь Аргоса Диомед. Они познакомились, когда сватались к Елене. За прошедший с того времени год они оба поженились, а у Одиссея уже родился сын Телемах.

   -- Леду жалко, - задумчиво сказал Одиссей. - Кастор и Полидевк - они погибли как герои. К тому же они сами виноваты. А Леда-то за что?

   -- Столько несчастий сразу, - ответил Диомед. - Никакая женщина не выдержит. Видать, сильно они чем-то богов прогневали. А Менелай-то как переживает!

   -- А он-то чего? Ему как раз повезло. Не тогда повезло, когда он на Елене женился, а сейчас, когда он от неё избавился. Она, конечно, красавица, но он её прелестями уже насладился, Тиндарей после смерти своих наследников сделал его царём Спарты, и теперь Менелай может жениться на нормальной девушке. Парис этот гадёныш, конечно, но он себя сам наказал. А я, вот, рад, что эта история меня миновала. С женой мне повезло, вот уже и сын родился. И, хвала богам, меня всё это больше не касается.

   -- Думаешь, не касается? А как же клятва, что все женихи пойдут войной на любого, кто помешает семейному счастью Менелая и Елены?

   -- Но ведь речь шла только о женихах Елены. Париса там не было, значит клятва к нему не относится.

   -- Ничего подобного. В клятве не говорилось, что воевать надо обязательно с женихом. Со всяким, а значит, и с Парисом. Забыл что ли? Ты ведь сам эту клятву придумал.

   Одиссей усмехнулся.

   -- Ну да, придумал на свою голову. Тогда мне казалось, что это очень умно. А вот такого оборота и не предусмотрел. Обидно. Я думал, что эта клятва сможет предотвратить войну, а теперь, значит, выходит, что из-за неё война и начнётся. А что, Менелай действительно хочет собрать всю Элладу против Трои?

   -- Менелай, может, и не стал бы. У него бы, пожалуй, не хватило упорства. А вот его старший брат Агамемнон - он это дело так не оставит. Семейная честь, понимаешь ли.

   -- Агамемнон? Этот действительно не оставит. Он ради чести ни перед чем не остановится. Настоящий благородный герой. Таких, как он, надо убивать при рождении или обожествлять при жизни.

   Диомед рассмеялся.

   -- Это ты верно сказал. Постоянно с кем-нибудь воюет. Соседям житья от него нет. Я и сам был на него в обиде: когда меня не было дома, он захватил Аргос. Если бы я там был, никто бы напасть не решился, а он выждал момент, когда я уехал, и захватил. Но сейчас, когда понадобилась моя помощь, вернул мне мой город и даже извинился. Видишь, как его припёрло. Ну, мне после этого ему никак нельзя отказать, тем более, что клятва. Я согласился, но, прежде чем ехать на сборный пункт, решил предупредить тебя.

   -- За это спасибо. Мне сейчас на войну идти совсем не время. Сына растить надо. Думаешь, они меня не забудут? Зачем я им? Мало ли в Элладе героев - молодых, отважных, жадных до славы? Эти ведь, пожалуй, и сами сбегутся, только позови.

   -- Не забудут. Точно говорю. Я слышал, как Паламед говорил Агамемнону, что тебя обязательно надо позвать. Ты ведь самый умный - без тебя как воевать? Копьём махать действительно много умельцев и любителей, а головой работать могут немногие.

   При имени Паламеда Одиссей поморщился. Паламед славился своим умом, а Одиссей хотел во всём быть первым, потому его недолюбливал. Паламед к Одиссею относился примерно так же и хвалил его Агамемнону, очевидно, с недобрым умыслом.

   -- Вот ведь как, - печально произнёс Одиссей, - стараешься всю жизнь, зарабатываешь репутацию умного человека, а потом вдруг оказывается, что лучше считаться дураком.

   Несколько секунд он помолчал, задумавшись, а потом вдруг улыбнулся и сказал:

   -- Трудно заработать хорошую репутацию, но, к счастью, очень легко потерять. Раз уж во время войны быть дураком умнее всего - буду дураком. Спасибо, что предупредил, Диомед, не забуду. Желаю тебе военных успехов!

   -- А я тебе желаю мирной жизни, - сказал Диомед, вставая. - Пойду, пожалуй.

   -- Уже пойдёшь? Скоро стемнеет. Не переночуешь у нас?

   -- Агамемнон может тут появиться в любой момент. Нехорошо, если он меня тут встретит или мой корабль в море увидит. Сразу догадается, зачем я сюда приезжал.

   -- Верно. Я что-то не подумал об этом. Видишь, я уже начал вживаться в роль дурака.

   На следующее утро на Итаку действительно прибыли Агамемнон и Паламед. Их встретила жена Одиссея Пенелопа - несчастная, заплаканная, с растрёпанными волосами.

   -- В недобрый час вы приехали, гости дорогие! - воскликнула она, вскинув руки, и зарыдала.

   -- Что случилось? - озабоченно спросил Агамемнон. - Надеюсь, не беда какая-нибудь с Одиссеем.

   -- Беда! Беда случилась с Одиссеем, кормильцем нашим! Горе великое!

   -- Да в чём дело-то?

   Пенелопа снова вскинула руки к небу и громко проревела:

   -- Умом тронулся муж мой возлюбленный!

   Агамемнон огорчённо посмотрел на Паламеда.

   -- Действительно беда, - сказал он. - Если Одиссей ума лишился, то толку от него будет мало.

   -- Ничего, - ответил Паламед, - я доктор - авось вылечу. А можно ли нам посмотреть на больного?

   -- Можно! Смотрите! Сейчас к завтраку сойдёт! - провыла Пенелопа и пошла ко дворцу, на каждом шагу взмахивая руками и громко причитая.

   -- Переигрывает, - тихо сказал Паламед.

   -- В каком смысле?

   -- Смотри, как руками машет - будто на сцене в театре. И слова какие говорит - того и гляди, на стихи перейдёт. Видно, что в самодеятельности выступала.

   -- Думаешь, врёт?

   -- Люди на что только не идут, чтобы от войны отмазаться.

   Агамемнон призадумался.

   -- Нет, - сказал он, - от Одиссея можно, конечно, чего угодно ожидать, но не от Пенелопы. Ты заметил, какие у неё красные глаза?

   -- Да. А ты заметил, как от неё луком разит?

   Пенелопа проводила гостей к столу, и вскоре появился Одиссей. Одет он был крайне небрежно, сутулился, смотрел исподлобья тупым, рассеянным взглядом, из полуоткрытого рта текли слюни. Жена поставила перед ним миску, и Одиссей стал из неё по-собачьи лакать, громко чавкая и похрюкивая. На гостей он не обращал внимания и не узнавал их. Агамемнон смотрел на него с печалью и сочувствием, время от времени поглядывал на Паламеда, взгляд которого при этом ничего не выражал.

   Завтрак прошёл в молчании. Доев, Одиссей встал и, ничего не сказав, вышел на улицу.

   -- Куда это он? - спросил Агамемнон.

   -- Сейчас безумствовать будет! - воскликнула Пенелопа и зарыдала.

   Выйдя во двор, Одиссей подошёл к стоявшим там ослу и быку и стал запрягать их в плуг. "Какое планомерное безумие, - заметил Паламед, - всё уже заранее подготовлено".

   Одиссей вышел в поле и стал пахать его своей странной упряжкой. Время от времени он доставал из сумы на поясе крупные зёрна соли и разбрасывал их как сеятель семена.

   Пенелопа с маленьким Телемахом на руках стояла поодаль и, время от времени громко всхлипывая, смотрела на безумства Одиссея. Лицо Паламеда между тем выражало всё больше уверенности. Неожиданно он подошёл к Пенелопе, со словами "дай малыша подержать" забрал у неё Телемаха и, подойдя к Одиссею, бросил ребёнка под лезвие плуга. Одиссей резко остановился, могучим усилием затормозив упряжку. Он поднял с земли Телемаха и посмотрел на Паламеда полным бешенства взглядом. Тот не отвёл глаз и спокойно спросил: