Страница 5 из 11
Разумеется, отсутствие в иконографии палеолита достоверных изображений вооруженных конфликтов и иных сцен насилия не означает, что в жизни людей этого времени такие явления тоже отсутствовали. Популярность батальных сцен в искусстве вовсе не обязательно отражает степень воинственности общества. Например, судя по некоторым палеоантропологическим данным, вооруженные столкновения в неолите Италии были более частым (или масштабным) явлением, чем в энеолите (Robb 1997), тогда как оружие и воины встречаются в посленеолитической иконографии гораздо чаще. Таким образом, в данном случае, как, вероятно, и в некоторых других, «воспевание насилия» могло находиться, по выражению Л. Уолкера, «в обратно пропорциональном отношении с его частотой» (Walker 2001: 587).
Острия в костях
В той же статье, цитатой из которой заканчивается предыдущий раздел, Л. Уолкер делает замечание, напрямую связанное с темой этого раздела. «Мы знаем, — пишет он, — что на протяжении преистории многие люди приняли смерть от рук других людей, но име- № 1.2014
ющиеся материалы почти всегда недостаточны даже для грубой оценки того, как частота подобных актов насилия варьировала во времени и пространстве» (Walker 2001: 584). Уолкер говорит о преистории в целом, но вряд ли следует специально доказывать, что особенно ограничены возможности такой оценки для эпохи палеолита. Дело здесь не только в относительной скудости материалов, могущих быть привлеченными для решения рассматриваемой проблемы, и не только в гораздо худшей, по сравнению с более поздними периодами, их сохранности, но и в характере орудий, которые на протяжении большей части палеолита могли использоваться в качестве оружия. От удара камнем или палицей — неважно, брошенными или зажатыми в руке атакующего — на пораженном участке скелета остаются следы, которые гораздо труднее отличить от бытовых травм или посмертных повреждений, чем следы ран, нанесенных колющим оружием, оснащенным острыми каменными или костяными наконечниками (копья, дротики, стрелы, кинжалы). Такое оружие, судя по археологическим данным, появляется не раньше второй половины среднего палеолита, а возможно, лишь в конце среднепалеолитической эпохи. Это значит, что вероятность выявления достоверных следов вооруженного насилия для предшествующих миллионов лет нашей истории очень мала, и что оценивать роль этого явления в жизни гоминид плиоцена, раннего и среднего плейстоцена и впредь в основном придется на основе отдаленных аналогий (привлекая данные приматологии, этологии и т. д.) и отвлеченных рассуждений, а не путем сопоставления фактов.
Для позднего плейстоцена, и особенно его заключительного отрезка, ситуация несколько иная. В это время уже существует и посте — пенно получает все большее распространение ударное и метательное оружие с каменными и костяными наконечниками. Последние, попадая в кость, если и не застревают в ней, то оставляют повреждения, происхождение которых часто можно установить с высокой степенью надежности. По этномедицинским данным, собранным в 70-е и 80-е годы прошлого века на Новой Гвинее, примерно каждая десятая стрела, попавшая в тело человека, оставляет след на костях (остальные поражают только мягкие ткани: Van Gurp et al. 1990). Согласно результатам экспериментов, проводившихся уже в нашем столетии (ко- сти животных поражали стрелами с кремневыми наконечниками), при попадании в све- № 1.2014
жую кость почти в половине случаев наконечники или, точнее, их обломки застревают в ней, хотя нередко они настолько малы, что обнаружить их невооруженным глазом трудно (Smith et al. 2007: 546). Следовательно, можно ожидать, что появление метательного оружия с прочными острыми наконечниками отразится в появлении костяков с вонзившимися в них фрагментами каменных или костяных острий. Как уже говорилось выше, это действительно произошло: для финала позднего палеолита такие находки известны в Европе, Северной Африке и Западной Азии. Но почему они неизвестны для предшествующего периода? Это может объясняться просто случайностью, т. е. малой репрезентативностью имеющихся материалов и недостаточной их исследованностью, это может объясняться также массовым распространением более эффективного вооружения, т. е. сменой копье- металки луком, либо же, наконец, это может означать, что 15–16 тыс. л. н. в жизни части человеческих обществ произошли какие-то изменения, повлекшие рост числа вооруженных конфликтов.
Первую версию ответа на поставленный вопрос рассматривать бесполезно: время, как говорится, покажет. Вторую версию позволяют оценить две следующие группы фактов. Во-первых, хотя в отдельных районах лук мог появиться еще в середине верхнего палеолита и даже раньше, повсеместное его распространение приходится именно на финал этой эпохи. Во-вторых, сравнение результатов поражения мишеней одинакового размера с одинаковых расстояний посредством лука и ко- пьеметалки современными спортсменами показало, что первый вид оружия дает гораздо большую точность и кучность стрельбы, причем разница в его пользу растет по мере увеличения расстояния до цели. (Bettinger 2013: 119–121). Кроме того, скорость стрельбы лучников намного выше. Копьеметалка же «не только медленнее: бросок с ее помощью, подобный теннисной подаче, почти наверняка вспугивает дичь, так что повторный бросок становится бесполезен, тогда как гораздо более тихий лук часто позволяет сделать второй и даже третий и четвертый выстрел» (Bettinger 2013: 121). Таким образом, вторая версия в свете имеющихся археологических и экспериментальных данных кажется вполне правдоподобной. Она, однако, совсем не противоречит третьей. Есть ли способ как- то проверить третью версию? Ответ на этот вопрос можно получить, сопоставив данные, приведенные в таблицах 1 и 2.
В таблице 1 сведена имеющаяся в литературе информация о находках в Старом Свете человеческих костей с вонзившимися в них фрагментами наконечников. В таблице 2 представлена информация по аналогичным находкам костей животных. Для увеличения размера выборок в обе таблицы включены не только палеолитические, но и мезолитические объекты такого рода. Какие-то находки, возможно, были упущены из виду (особенно это вероятно для костей животных), но вряд ли таких пробелов много. При составлении таблиц использовались данные из более ранних сводок (Cordier 1990; Vencl 1991; Нужний 2008), сопоставлявшиеся, ког — да это было возможно, с первоисточниками и дополненные, естественно, новыми сведениями, опубликованными в последние годы.
При сравнении таблиц обращают на себя внимание, прежде всего, два обстоятельства. Во-первых, это полное отсутствие человеческих костей с вонзившимися в них наконечниками в период ранее 15 тыс. л. н.[5], при относительной многочисленности таких ко — стей животных (как минимум 10 костей от 10 особей с 9 памятников западной и восточной Европы, западной Азии и Сибири). Во-вторых, это резкое изменение количественного соотношения двух групп находок в период после 15 тыс. л. н., т. е. в конце позднего палеолита и в мезолите: 29 костей 27 индивидов с 17 памятников против 56 костей (32 из них с одного памятника) 20 с лишним особей c 18 памятников. Приблизительное равенство цифр в данном случае поразительно. Не может же быть, чтобы в конце палеолита люди вдруг стали охотиться на себе подобных так же, как на животных! Конечно, отчасти столь странная картина может объясняться тем, что антропологические материалы изучают обычно гораздо тщательнее, чем фаунистические. Часть засевших в ко — стях животных обломков оружия наверняка осталась незамеченной (особенно в коллекциях из старых раскопок). Однако крайне маловероятно, что дело лишь в этом. Ведь общее количество раскопанных на палеолитических и мезолитических стоянках костей
Таблица 1.
Находки костей палеолитических и мезолитических людей с вонзившимися в них наконечниками на археологических памятниках
Старого Света
5
Р. Гатри пишет о плохо сохранившемся черепе из Boil-Blu, Франция, «вероятно, ориньякского возраста, с маленьким кремнем, вонзившимся в височную кость» (Guthrie 2005: 422), но это, скорее всего, недоразумение. Ни других упоминаний о такой находке, ни даже упоминаний об ориньякском памятнике с таким названием найти не удалось.