Страница 90 из 103
В 19.00 закончили переправу, уложили лодки и успели сделать еще один переход. Настроение у всех, даже у Юры, было прекрасным. Свой мокрый верхний костюм из плащ-палатки он выбросил и теперь щеголял в красном: в капроновых штанах и анораке.
Опростоволосился Мельников — переправились-то все семеро, а он требовал отправиться с лодками на ту сторону еще один раз. Себя не посчитал, а стоящий колом на льду костюм Хмелевского издали принял за человека. Все весело подтрунивали над Толей.
2 мая. У Хмелевского много работы — он главный штурман и считает себя ответственным за точный выход на Северный полюс; он следит, чтобы все были сыты и продуктов хватало до сброса; как научный руководитель Юра контролирует выполнение всеми участниками научно-практических заданий, которые мы получили и стремимся педантично исполнить; наконец, пишет корреспонденции для газеты «Правда». У Хмелевского несколько тетрадей: штурманские и по питанию. Алгоритмы записей и вычислений составлены им загодя, и поэтому, когда Юра заполняет свои журналы, создается впечатление, что никаких слов он не пишет, а только цифры и знаки арифметических действии. Жизнь у Хмелевского непростая, потому что в ней есть понятие «надо», но нет понятий «удобно» и «неудобно», то есть он полностью пренебрегает личными удобствами и неудобствами.
Многие обязанности распределены между нами. Володя Рахманов изучает льды. Мельников описывает ледовые препятствия и способы их преодоления. Шишкарев хронометрирует действия группы и выполняет простейшие гидрометеорологические наблюдения. Давыдов следит за нашим здоровьем и под нажимом научного руководителя и начальника выполняет научную медицинскую программу. Леденев отмечает особенности эксплуатации снаряжения и одежды. В связи с программой «Выживание на дрейфующих льдах» передо мной тоже стоят небольшие задачи — фиксировать кризисные, аварийные ситуации и действия группы в них...
Самое изнуряющее препятствие, конечно, торосы. Падения ужасны главным образом тем, что после каждого приходится снимать, а потом надевать рюкзак. Влезть под рюкзак, когда он весит больше сорока, трудно, сил на эту операцию уходит много, и часто на десятиминутных привалах ребята ищут ледяные «полочки», на которые можно было бы поставить рюкзак, не стаскивая его с плеч, а потом, после привала, сразу пойти с ним. Кажется, только мы с Юрой не прибегаем к подобным ухищрениям, и оба, наверное, исходим более из философской, чем практической позиции: проще не сосредоточиваться на поисках полочки, а в очередной раз вскинуть на спину тяжелый груз. К тому же эти удобные бугры, карнизы, шишечки или что-либо другое, годящиеся как подставка для рюкзака, — дело случая, и иной раз бывает досадно смотреть на то, как самую удобную полочку занимает тот, кто быстрее до нее добрался.
«Торосы — изощренная пытка, — говорит Вадим. — Выкручивают сразу и ноги, и ступни, и руки». Однажды он буквально потряс всех, сказав, что планирует количество падений, а точнее — сколько раз за день придется надевать рюкзак.
— Надевать рюкзак для меня — чистая мука, — объясняет Давыдов. — Утром я узнаю у Димы, сколько будет переходов. Раз 10, значит, страдать минимум 10 раз. Да еще в среднем четыре падения за день. На первом привале я говорю себе: если не упаду, то осталось девять; на втором: если не упаду, то осталось восемь...
Все смеются и убеждают Вадима, что четыре падения — цифра непонятная, сильно заниженная: «Откуда ты ее взял, Вадик?» Но он относится к ней серьезно и если на одном из этапов падает дважды, то не огорчается, будучи уверен, что впереди его ждет как бы награда — переходы, на которых он ни разу не упадет.
Каналы, покрытые льдом, совсем иное препятствие. Тут проверяются не крепость лыж и ног, не координированность и физическая сила, а что-то другое — нервная система, воля, смелость, хладнокровие.
Делаешь шаг по пленке ниласа, и она прогибается, будто идешь по натянутой материи.
На льду мы придерживаемся двух правил: осторожность и быстрота, при этом быстрота почти синоним смелости. Если можно пройти полынью с ходу, то надо это делать. Однако стоит одному из семерых «окунуться», и мы оказываемся будто бы отброшенными назад, драгоценная ставка — время — безнадежно проиграна. Осторожность складывается из дисциплины и личной ответственности.
Вот мы подошли к каналу шириной 10—15 метров. Нилас черный, удивительно красивый, покрытый белыми кристаллами соли — «снежными цветами», как их называют в Арктике. Местами он наслоился, а местами по нему бегут трещины. Наш берег высокий, около двух метров. Возможно, из-за этого спускаться на лед особенно страшно. Нилас совершенно не внушает доверия; однако перебраться быстро — значит устроить обед на той стороне, значит можно рассчитывать на полноценную вторую половину рабочего дня.
— Володя, ну как? Пробуй, — говорю Леденеву.
Мне хочется, чтобы он пошел, и хочется, чтобы он сказал; «Нет, нельзя — ненадежно», потому что я боюсь за него.
— Надень спасательный жилет и возьми веревку. Вася, пожалуйста, достань веревку, ты будешь страховать Леденева.
Почему Леденев спускается на лед? Он хочет так же, как я, спасти ходки, вот в чем дело. Он должен вносить свою очень весомую лепту в успех предприятия, и часть этой лепты — его собственное бесстрашие, он самый ловкий среди нас, гимнаст, горнолыжник, он самый легкий, наконец. Он должен подавить в себе страх, потому что сейчас он пример для всех.
Но он боится, видно, что он боится. Долго примеряется, выбирая для себя путь, и быстро переходит. Бежать он не должен — можно испортить лед. Теперь есть веревка, натянутая между берегами реки. Держась за нее, реку переходит Вадим. Лед дышит, играет. Давыдов укрепился на той стороне, взял конец. Теперь Леденев переносит все рюкзаки. Идут остальные. Последним, уже без веревки, бежит Шишкарев, и лед рушится.
19 апреля температура воздуха была -30°, ветер южный. Путь преградило разводье шириной метров триста. Серый нилас у берегов был крепок, но слабел к центру, где оставалась полоска воды шириной от 3 до 10 метров, которая как бы делила весь массив молодого льда на две части, между собой не связанные, независимые. Давыдов, Рахманов и Хмелевский пошли налево; Леденев, Шишкарев и Мельников — направо; я остался на месте, чтобы оценить нилас и вообще всю ситуацию целиком. На востоке метрах в пятистах виднелся торос — отметка для разведчиков, возле него они должны были повернуть. Пройдя сотни две метров, Леденев, Шишкарев и Мельников увидели, что берега разводья как будто смыкаются в дальше лежат паковые поля. Леденев предложил вернуться за рюкзаками, он был убежден, что нам всем надо идти в восточном направлении. Мельников не согласился — нужно продолжать разведку. Он сомневался, что разводье в самом деле закрылось: берега низкие и издалека вполне можно не заметить какого-либо поворота или рукава этой тихой широкой реки. Леденев и Мельников резко заспорили. Толя дальше отправился один. Он добежал до тороса, забрался на него и увидел, что река, не сужаясь, круто уходит на юго-восток, там разливается целое море, и фиолетовый туман стоит в небе. Такие сведения принесла восточная группа. Разведчики, отправившиеся на запад, также не нашли ничего утешительного. В это время началась подвижка, берега «поехали» навстречу друг другу. То есть как было на самом деле, никто не знал: двигались ли действительно оба берега или только один из них, и тогда какой именно — северный или южный? В центре разводья уступы ниласа, примыкающего к северному берегу, наползали поверх уступов нашей стороны, как будто утюжа их. Северные «мысы» были, кстати, потолще, и мы поняли, что, перескочив на «тот берег», будем чувствовать себя в полной безопасности. Относительная скорость перемещения берегов составляла 15 метров в минуту.
Взяли рюкзаки и каждый своей дорожкой, посматривая друг на друга, двинулись к стыку. До края не дошли — лед там был тонкий, как бумага. Стояли на почтительном расстоянии и ждали, когда какие-нибудь два клина — северный и южный — на какие-то секунды перекроют черную воду. Первым перескочил Рахманов и поехал от нас (или мы поехали от него?), потом Хмелевский, Леденев... Последним, пересиливая ужас, прошел Толя — самый неприспособленный для таких переправ. Между ним и Рахмановым расстояние было добрых 50 метров.