К полюсу!

Вероятно, наш приход спас палатку. Все было в целости, хотя медведь растрепал и бросил в снег буйволовые кожи и пеммикан. Мы лишились только двух фланелевых мешков.

Большого труда стоило нам укрепить палатку; влезши в мешки из северных оленей, мы заснули крепким, хотя и полным сновидений сном часа на три. Когда же я проснулся, моя длинная борода примерзла к буйволовой коже, и Годфрей был вынужден отрезать ее ножом.

До прибытия остального общества нам удалось превратить в воду несколько кусков льду и сварить суп. Прибывшие в пять часов девять человек были в добром здоровье и хорошем расположении духа. В этот день не было ветра, и солнце ярко озаряло землю. Все утолили голод приготовленным нами супом; укутав снова больных, мы отправились в путь.

Нам стоило громадных, даже отчаянных усилий проложить себе дорогу: мы часто совершенно обессиливали и даже теряли сознание. Не было возможности удержаться от искушения поесть льду; рот жгло невыносимо; многие даже не могли говорить. На наше счастье, воздух согрелся, термометр поднялся до -20°. В противном случае мы должны были погибнуть от морозу. Привалы делались чаще и чаще; мы, полусонные, измученные, на этих привалах падали в снег. Мне пришло в голову сделать опыт, который удался сверх ожидания. Попросив Рослея разбудить меня через три минуты, я заснул. Он исполнил это. Почувствовав хорошие следствия нового опыта, я побуждал и других испытать его. Спутники садились на полозья, их будили по прошествии трех минут, и они становились гораздо бодрее.

Около восьми часов мы выбрались из ледяного лабиринта. Вино, неоценимое сокровище при подобных обстоятельствах, было еще раньше выпито до капли. Теперь, отдохнув и подкрепив себя пищею, мы достигли наконец, в час утра, корабля. Об этом прежде не смели и подумать.

Я говорил вам, как мы обессилели; это лучшее доказательство того, как мы страдали.

Мы ходили тогда совершенно как во сне. Как мы после убедились, странствование наше шло зигзагами. Ни у кого не сохранилось даже воспоминания о путешествии; верно, нами руководил инстинкт. Бонзаль, посланный вперед, отвечал на корабле именно так — что «бог весть как дошел до него». Он шатался и спотыкался. Двое людей вышло нам навстречу с собаками; придя, все попали в руки доктора, который щедро угостил нас втираньями и морфием. Он признал наше умственное расстройство неопасным и предположил, что оно произошло от слишком сильного истощения; предписал нам только покой и пищу. Лишь Ольсен остался на некоторое время слепым, да у двух признано необходимым отнять отмороженные пальцы на ногах. И все-таки двое путников вскоре умерли, несмотря на все старания. Спустя четыре дня я был совершенно здоров и в полном рассудке, только болели сочленения. Из приведенных нами больных не все еще вне опасности, но их благодарность в самом деле очень трогательна.

За этим начались для меня дни заботы и страха; почти весь отряд занемог; спасители и спасенные лежали больные и измученные холодом; одни выдержала ампутации, другие стонали с ужасными признаками болезни северных стран — цинги.

На другой день известила нас палубная стража, что какие-то странные люди приближаются к кораблю. Я отправился на корабль, сопровождаемый всеми, кто в состоянии был взобраться по лестнице, и в самом деле увидел несколько страшных, диких, но человеческих существ. Люди эти, окружив корабль, кричали что-то, но нельзя было разобрать их слов; из всего можно было только расслышать: «Хоэ-хе-кэ, ке!» Оружием они не махали, и, насколько я мог заметить, их было очень немного, и совсем не огромного роста, как это некоторым показалось. Я был уверен, что это туземцы, и позвал поэтому к себе Петерсена как толмача.

Взойдя на борт корабля, эскимосы были нелюдимы, и их нельзя было никак удержать в порядке. Они заговорили между собою по трое и четверо разом, смеялись от души над нашим непониманием их языка и, не обращая на то внимания, продолжали все-таки болтать по-прежнему. Дикари находились в постоянном движении, бегали повсюду, пробовали двери, толкались в тесных проходах между кадками и сундуками, щупали и пробовали все, что им ни попадалось на глаза; все им хотелось иметь; они пробовали даже и воровать. Мне и в голову не приходило, что так трудно будет с ними сладить и что придется их бояться нам, а не им нас. Мне хотелось скрыть настоящие признаки нашего положения и не дать им возможности выискать труп несчастного Бакера; притом если бы никакие переговоры не помогли, то следовало бы употребить даже легкие понудительные средства. Наконец мы решили употребить в дело все наше действующее войско, но едва только оборонительные меры были приняты, как все эскимосы стремительно побежали. Потом гости принялись бегать взад и вперед по палубе, таская собакам съестные припасы и воруя все, что только было возможно. Это продолжалось за полдень, когда наконец утомленные посетители улеглись спать и заснули. Я приказал разостлать для них буйволовые шкуры вблизи вытопленной печки. Выпросив себе чугунный горшок и воды, дикари сварили себе кусок моржа, которого хватило по 3 фунта на человека; потом принялись есть с большою жадностью. При этом выказалась утонченность их вкуса в искусстве, с каким они соединяли куски мяса с салом, Куски того и другого клали попеременно и рот, так что их челюсти были в постоянном движении.

После еды они залегли спать, положив каждый близ себя по куску сырого мяса. Проснувшийся ел мясо и засыпал снова. Спали все они в сидячем положении, наклонив к груди голову, некоторые из них храпели немилосердно.

На другой день, перед их отправлением домой, я заключил с ними форменный контракт, который был следствием последних переговоров; изложен этот контракт был коротко, чтобы они его не забыли; он был выгоден для обеих сторон, и это я сделал с тою целью, чтобы он легче состоялся. Мне хотелось им объяснить, с каким могущественным и богатым господином они имеют дело и как выгодно для них выполнить условия. В доказательств своей благосклонности я купил у них все лишнее моржовое мясо и четырех собак; за это им дал иголок, стеклянных бус и сверх всего этого драгоценность — бочоночную доску. В избытке чувства благодарности эскимосы обещали на другой же день приехать с огромным количеством мяса и привести собак с санями, которых предоставляли в наше распоряжение для северной поездки. С этим я отпустил их.

Почти два года участники экспедиции Кейна прожили рядом с эскимосами, отчасти даже усвоив — в силу необходимости — их образ жизни. В конце записок тон Кейна разительно меняется:

Я мог их всех назвать поименно, и они также хорошо нас знали: мы нашли себе братьев на чужбине. Каждый получил на память ножик, или пилу, или какую-нибудь другую безделицу. Дети — по куску мыла, величайшему из всех лекарств.

Мое сердце горячо бьется для этих несчастных, грязных, достойных сожаления и в то же время счастливых существ, которые так долго были нашими соседями и такими верными друзьями. В их скорби о разлуке нет ничего поддельного. Наши друзья смотрели на нас как на своих гостей. Они ревностно трудились, все — мужчины, женщины, дети, — чтобы только помочь нам.

Когда для них и для нас настали бедственные дни, мы приноравливались к их образу жизни. Никогда не было у нас таких верных друзей, как они.

Кейн сумел оценить накопленный веками опыт эскимосов. Полярные путешественники еще будут осваивать этот опыт. Фритьоф Нансен, Фредерик Кук, Роберт Пири будут учиться у эскимосов. Наш современник Наоми Уэмура, прежде чем отважиться на бросок к полюсу в одиночку, тоже будет жить среди эскимосов.

Все они научатся у маленького северного народа строить снежные хижины — и́глу, которые теплее любых палаток, управлять легкой эскимосской байдаркой — каяком и собачьей упряжкой, скрадывать лежащего на льду тюленя и носить эскимосскую одежду. Они поймут главное — нужно уметь приспособиться к суровой арктической природе.