Страница 32 из 35
Созревающие травы блестят в раннем утреннем освещении, грациозные птицы проносятся почти вплотную к земле. Большинство из них — береговые ласточки Riparia riparia, однако я часто вижу амбарных ласточек Hirundo erythrogastra. Древесные ласточки Iridoprocne bicolor тоже мелькают в общей толпе. В начале восьмого птицы рассеиваются.
В течение дня над дюнами можно увидеть одинокую птицу, залетевшую подкормиться, но массовое нашествие случается лишь по утрам. Береговые ласточки (с беловатым брюшком и темной поперечной полосой на груди) гнездятся севернее Нозета в глинистых пластах обрывистого берега; древесные и амбарные ласточки живут в глубине полуострова, устраиваясь поближе к фермам. Говорят, что береговые ласточки гнездятся и в дюнах. Однако я ни разу не встречал их гнезд, устроенных в сыпучем песке; впрочем, птицы способны и на это. Время от времени приходится изумляться той легкости, с какой животные и пернатые используют песок, словно это обыкновенный грунт. Недавно на вершине большой дюны я видел, как кроты умудрились изрыть песок туннелями глубиной до шести-семи футов.
Обыкновенная морская ласточка Sterna hirundo, называемая на Кейп-Коде макрелевой чайкой, — хозяйка пляжа в светлое время суток. Здесь обитают три-четыре тысячи таких чаек; они строят гнезда на естественных площадках, усыпанных гравием, посреди заболоченных островов в районе Орлинса. Днем я слежу, как они пролетают мимо моих окон, используя попутный воздушный поток или сражаясь со встречным бризом. Они начинают носиться вдоль бурунов задолго до захода солнца — белые птицы, летящие на фоне порозовевшего неба и океана, отливающего ночной синевой. Они мелькают словно маленькие призраки. Бывают дни, когда я живу посреди крылатого облака, звенящего от птичьего гомона. Sterna hirundo — обыкновенная морская ласточка (кое-кто называет ее морской ласточкой Уилсона) — очень изящная птица. Она окрашена в белый и жемчужно-серый цвета, ее крылья изогнуты, а длина достигает тринадцати−шестнадцати дюймов. Птица знаменита черным капюшоном, кораллово-оранжевым клювом, черным на самом кончике, и яркими красно-оранжевыми ногами и лапками. Если верить моему слуху, ее крик напоминает карканье, сопровождаемое пронзительным скрипом. Каким бы грубым это звук ни был, он не режет слуха, потому что отличается глубокими эмоциональными модуляциями. Недавно, совершая прогулку на юг, я дошел до того места, где ласточки-родители пересекали песчаный бар, возвращаясь с добычей в свои жилища. Завидев сородичей и своих желторотых, они разражались криками, трогательно выражавшими стихийную, грубоватую родительскую нежность. В прошлый понедельник утром, когда я, сидя у окна, что-то писал, до моего слуха донесся непривычный крик морской ласточки. Выглянув из окна, я увидел птицу, преследовавшую самку болотного ястреба, о чьих визитах я уже говорил. Я слышал впервые боевой клич морской ласточки. «Ке-ке-ке-асу», — вопила она. В этом грубом, трубном крике звучали гнев и тревога. Крупная птица хлопала крыльями, словно они были сделаны из бумаги (опускаясь вплотную к земле, ястреб иногда машет крыльями на манер бабочки), и не издавала ни звука. Она медленно снизилась и, раскинув крылья, отдыхала долгие полминуты на дне песчаной впадины, усыпанной ракушками, в каких-то сорока футах позади «Полубака». Сидя на земле совершенно неподвижно, ястреб представлял собой отличную мишень. Не переставая браниться, морская ласточка преследовала врага до самой земли, затем взмыла в небо, откуда принялась пикировать на ястреба, как при рыбной ловле. Тот продолжал сидеть не двигаясь. Это была невероятная сцена. Выравнивая полет лишь над самой головой ястреба, ласточка взмывала вверх и ныряла снова. После третьего пике ястреб поднялся в воздух и полетел над самым дном впадины. Сражение переместилось в дюны, и последнее, что я видел, было поспешное отступление ястреба, уже избавившегося от преследования, в сторону болот.
Наблюдая за ястребом, пережидавшим злобное нападение, как бы сидя на корточках в песчаном углублении, и серой морской ласточкой, я вспомнил изображения птиц и животных в Древнем Египте. Этот ястреб в лощине напоминал Хоруса[20] древних египтян — та же поза, скрытая ярость, величие. Чем дольше я живу здесь, наблюдая за птицами и животными, тем больше восхищаюсь творениями художников древности, которые тысячи лет назад чертили, живописали, творили из камня в удушливой тишине фараонских гробниц, изображая на их стенах нильских уток, домашний скот, проходящий по деревенской улице, солнечных грифов, змей и шакалов. На мой взгляд, никакие иные изображения птиц и животных не могут сравниться с работами тех мастеров. Меня восхищает не тщательность рисунка или его живописные достоинства (хотя древние египтяне копировали модель очень точно), я поражаюсь уникальности изображения, обобщенности образа птиц и животных того или иного вида. Это качество рисунков Древнего Египта наиболее ярко проявляется в изображениях птиц. Ястреб, высеченный в гранитной стене храма, несет типичные черты всех ястребов. Более того, в этих древних творениях животные не наделены человеческими чертами. Они отвлечены, погружены в свои заботы, отчуждены, как и подобает обитателям первичного мира.
Морские ласточки — эти мелкие чайки — чувствуют себя настолько полновластными хозяевами пляжа, что не прочь прогнать вторгшегося туда человека. Они набрасываются на меня во время моих прогулок в Нозет. Три ласточки напали около двух часов пополудни, когда я шел на север, тяжело ступая по горячему, сыпучему песку. Больно и смешно чувствовать себя затравленным птицами. Они гнались за мной по пятам вдоль пляжа, немедленно повисая в воздухе, стоило мне остановиться, и по-рыбьи вибрировали хвостовым оперением, скроенным, как у обыкновенных ласточек. Примерно каждые полминуты одна из этой тройки забиралась повыше, футов на двадцать — тридцать, заходила мне в тыл, пританцовывала в воздухе секунду-другую, а затем падала вниз с раздраженным криком. Атака заканчивалась стремительным взлетом чуть ли не в футе от моей головы. Птицы подняли такой шум, что создавалось впечатление, будто меня застали за кражей яиц из их собственных гнезд. В действительности я находился на расстоянии нескольких миль от их колонии. Тот, кто отваживается потревожить морских ласточек на их гнездах, подвергается немедленному нападению дюжин птиц, как я это описал, а иногда может испытать силу ударов их энергичных клювов. Я подозреваю, что та ястребиха собиралась совершить рейд по чаячьим гнездам. Впрочем, мадам ястребиха, вероятно, тоже высиживала яйца, потому что появлялась в дюнах довольно редко с тех пор, как однажды весной прекратила свои дневные набеги.
В середине лета морские ласточки чувствуют себя особенно хорошо. Приступив к высиживанию птенцов, с подходом рыбы они только тем и занимались, что носились между морем и гнездами. Когда я распахивал дверь на заре, ласточки уже проносились мимо «Полубака» или летали на высоте двадцати−тридцати футов над курчавыми волнами, спешащими к берегу. Час за часом птицы следовали двумя встречными потоками: одни направлялись на рыбную ловлю, другие возвращались с уловом домой. Так без конца, тысячами в час, когда рыба обильна и находится «под рукой». Каждая возвращающаяся птица, за редким исключением, несла серебристую рыбку, ухватив ее клювом поперек туловища. Но в отличие от вороны из хорошо известной басни морская ласточка продолжает кричать, не выпуская добычу.
Подавляющее большинство этих птиц — самцы, добывающие пропитание для своих подруг или новорожденных. Обычно улов состоит из трех-четырехдюймовых угрей, но иногда можно увидеть птицу, сгибающуюся в полете под тяжестью молодой макрели. Порой появляется чайка, ухитрившаяся схватить клювом двух угрей сразу.
Неделю назад днем, в начале третьего, все птицы кинулись со всех сторон в полосу прибоя. Скаты снова устроили облаву на племя угрей. Стояла высокая вода; волны набирали силу, и самые мощные из них сотрясали пляж. Птицы падали дождем сквозь толщу прозрачного воздуха в причудливые гребни, подвижные зеленые склоны зыби, в толчею белого кипения, перемешивавшего желтый песок. Они атаковали добычу — стремительную, как стрелы. Воздух был иссечен крыльями и пронзен страстными, голодными, резкими криками. Птицы ныряли, словно свинцовые грузила, поднимая водяные фонтанчики. Встревоженная рыба перемещалась на юг, и ласточки следовали за ней; через час я увидел уже с помощью бинокля, что ловля продолжается севернее и мористее отмелей.
20
Хорус — древнеегипетский бог Дня с головой ястреба.