История спаги

На маленьком судне теснился народ. Впереди помещалась Фату, она ухитрилась сойти за жену одного из черных стрелков и настойчиво требовала, чтобы ее взяли. Она поднялась на палубу со всеми четырьмя тыквами. За ней человек десять спаги из горейского гарнизона, командированных в эту глушь на время летних маневров. Потом двадцать черных стрелков с семьями. Самое забавное, что в каждой их палатке помещалось: несколько жен и детей, провиант, одежда, посуда, груды амулетов и стадо домашних животных.

При отправлении на палубе была невообразимая сутолока. Казалось, на судне никогда не водворится порядок. Сущее заблуждение: не более чем через час все были уже на своих местах, и воцарилось полное спокойствие. Негритянки спали на полу, завернувшись в передники и так плотно пристроившись друг к другу, что напоминали сардины в банке, а пароход тихо плыл на юг под своды еще более яркого неба, к берегам еще более знойной страны.

XXII

Тихая ночь спустилась над тропическим морем. Слышен легчайший шелест паруса. Временами раздаются сонные возгласы спящих негритянок; в их голосах чудится что-то зловещее. Все оцепенело, как будто сама Вселенная погрузилась в сон.

Ночь смотрится в огромное зеркало горячего моря с молочно-белой искрящейся поверхностью. И кажется, будто плывешь меж двумя зеркалами, отражающими свои бездонные глубины: бездна вверху и бездна внизу. Горизонт исчез, а безбрежные небо и море сливаются где-то в тумане беспредельности. И над всем этим стоит низкая луна — громадный матово-красный шар среди необъятного пространства, насыщенного серными испарениями и светящегося фосфорическим светом.

Такой же покой царил, должно быть, перед началом творения, когда день еще не был отделен от ночи, и Вселенная как бы застыла в ожидании. Так же, наверное, было и во время творения — когда миры только формировались, земля представляла собой расплавленную массу, когда железо и свинец были лишь парами, и материя еще пылала в огне первичного хаоса.

XXIII

Уже три дня длится путешествие.

С каждой зарей мир погружается в золотистое солнечное сияние. А на четвертой заре вдали появляется такая ослепительно-зеленая лента берега, какие встречаются лишь на пейзажах, украшающих драгоценные китайские веера. Это берег Гвинеи.

Приблизившись к устью Диакалеме, судно, везущее спаги, направляется в широкое русло реки. Берега ее такие же ровные, как и берега Сенегала, но природа здесь совершенно иная: это край вечной зелени. Повсюду роскошная тропическая растительность, никогда не блекнущая, с таким изумрудным оттенком, которого наша зелень не имеет даже в разгар июня. Бесконечная, почти ровная лента леса отражается в зеркале неподвижных вод, — это опасный лес с болотистой почвой, кишащей гадами.

XXIV

Здесь царило то же уныние и безмолвие, но тем не менее глаз отдыхал после голой пустыни.

Судно причалило к прибрежному селению Пупубал, выше подняться оно не могло. Пассажиры высадились, чтобы пересесть на шлюпки и пироги, которые должны были доставить их на место.

XXV

В июле в десять часов вечера Жан, Фату и горейские спаги сели в шлюпку с десятью черными гребцами, работавшими под началом искусного лоцмана гвинейских рек — Самба-Бубу, и поплыли к верховью, где за несколько миль отсюда находился их пост — Гадианге.

Ночь была безлунная, но и безоблачная, горячая, звездная — настоящая тропическая ночь. Шлюпка с поразительной быстротой неслась по середине реки вверх по течению, с которым усердно боролись неутомимые гребцы; оба берега тонули в таинственном мраке. Отдельные деревья казались громадными бесформенными тенями, их сменяли сплошные массивы леса.

Самба-Бубу был запевалой среди черных гребцов; его унылый звенящий голос давал верхнюю ноту какого-то жуткого тембра и, постепенно спускаясь до самой низкой, переходил в сплошное стенание, медленно и торжественно подхватываемое хором. Эта странная музыкальная фраза, сопровождаемая хором, повторялась в продолжение нескольких часов… Таким образом воспевалась доблесть спаги, их коней и даже собак, затем — гордость воинов из рода сумаре и сабутане, какая-то легендарная женщина с берегов Гамбии. Если усталость или сон умеряли энергию гребцов, то Самба-Бубу начинал свистеть, и этот змеиный свист, подхваченный остальными, оказывал на гребцов магическое действие.

Так скользило судно во мраке вдоль берега священных лесов, развесистые деревья нависали над головами пловцов своей серебристой листвою; угловатые постройки, груды костей и камней возникали на мгновение в свете мерцающих звезд — и исчезали.

К пению гребцов и плеску воды под веслами примешивались зловещие крики обезьян-ревунов и болотных птиц. Эхо повторяло эти тоскливые голоса ночи… Порою доносились предсмертные человеческие вопли, залпы орудий и воинственные звуки тамтама… Кое-где над лесом поднимались зарева пожаров, указывая, что поблизости африканский поселок, где, очевидно, уже идут сражения. Сараколе воевал против Ландумана, Налу против Тубакайи — и вся эта территория была охвачена пламенем.

Затем, через несколько миль, все стихло, и судно снова неслось среди мрака и безмолвия леса. Все то же монотонное пение и всплески весел, разрезающих черную поверхность, по которой быстро скользит лодка, словно уносясь в царство теней, те же силуэты пальм над головами гребцов, те же бескрайние леса.

Лодка, казалось, с каждым часом несется все быстрее и быстрее, река становится все уже и уже и наконец превращается в ручей, уносящий пловцов в лесную чащу. А кругом непроглядная ночь.

Негры продолжают свои хвалебные гимны; Самба-Бубу по-прежнему запевает голосом, похожим на крик ревуна, а хор так же мрачно ему отвечает. Они поют как в экстазе, продолжая неистово работать веслами, будто наэлектризованные лихорадочным стремлением во что бы то ни стало достигнуть цели…

Они плыли теперь между холмами, поросшими кустарником, а впереди на вершине высокого утеса горели огни и, мерцая, сбегали к воде. Самба-Бубу зажег факел и издал условный крик. Обитатели Гадианге поспешили навстречу пассажирам; лодка причалила. Вновь прибывшие, поднявшись крутой тропинкой в сопровождении черных с факелами в руках, расположились на соломенных подстилках в большом доме, приготовленном к их приезду.

XXVI

Продремав около часа, Жан первый открыл глаза и при свете проникшего сквозь щели дощатого здания дня рассмотрел полуодетых молодых людей, спавших рядом с ним на полу, подложив под головы свои красные тужурки. Тут были бретонцы, эльзасцы, пикардийцы — почти все белокурые северяне, и перед пробудившимся сознанием Жана как бы внезапным откровением пронеслись таинственные и печальные судьбы этих одиноких юношей, растрачивающих свою жизнь и ежеминутно подстерегаемых смертью. А рядом с ним лежала стройная женщина, закинув за голову темные руки, украшенные серебряными браслетами, как бы маня его в свои объятия.

Тогда Жан наконец вспомнил, что прошлой ночью он прибыл в гвинейское селение, затерянное в диком краю, что теперь он еще дальше от родины и даже лишен возможности переписываться со своими.

Боясь разбудить Фату и спящих товарищей, он бесшумно подошел к открытому окну, чтобы обозреть незнакомую местность. Перед ним была пропасть в сто метров глубиной, а их дом, казалось, висел в воздухе. У подножия утеса расстилался пейзаж, освещенный бледными лучами восходящего солнца. Вокруг — крутые холмы, густо поросшие невиданной растительностью. Внизу река, по которой он сюда прибыл; сверкая, она вилась серебряной лентой в молочно-белом тумане утренних испарений, и крокодилы, отдыхающие на отмелях, с такой высоты казались крошечными ящерицами. В воздухе носился незнакомый аромат. Усталые гребцы спали там же, где причалили, на дне лодки, подложив под головы весла.