Страница 32 из 48
Разумеется, ошибки допускались, но разве в такое время можно было потворствовать недовольству и озлоблению, когда предстояло проделать огромную организационную и боевую работу? Важаров не смог понять этого и в своем стремлении к величию и громкой славе стал центром, вокруг которого объединилась часть партизан, недовольных руководством.
Именно поэтому решение окружного комитета партии о массовом развитии партизанского движения, принятое весной 1944 года, натолкнулось на решительное сопротивление сторонников Важарова. Как мы их не убеждали, чего только не предлагали, лишь бы договориться с ними! А в это время нам нужно было атаковать фашистские гарнизоны в отдельных селах и городах.
После тяжелой зимы сторонники Важарова, словно только что вылупившиеся птенцы, целыми днями грелись на раннем весеннем солнце и горячо спорили о том, как же быть дальше. А в это время настоящие партизаны готовили оружие и снаряжение для новых операций, которые наметили провести за лето. К Слави они относились еще более непримиримо. Возможно, потому, что он больше всего заботился о своем родном крае, где еще в ноябре 1941 года вместе с несколькими товарищами создал первый в Среднегорье партизанский отряд. А может быть, потому, что большую часть времени он провел в Пловдиве? Скорее всего, еще и потому, что он не соглашался ни на какие компромиссы и не делал никаких уступок. Нельзя забывать и о другом обстоятельстве. Многие товарищи, ушедшие в горы, считали, что те, кто остались в городах, только философствуют о восстании против монархо-фашизма.
А я и сейчас уверен, что жить на нелегальном положении и работать в городе, особенно в Пловдиве, было значительно тяжелее, чем находиться в партизанском отряде в горах.
В самом деле, прелести городской жизни оставались все такими же внешне доступными, но они таили в себе для подпольщика и самые опасные неожиданности. Требовалась большая оперативность и гибкость. Нет, жить в городе на нелегальном положении совсем нелегко. Долгие годы жизни в подполье в достаточной мере убедили меня в этом. Хотя в городе я не так уж часто голодал, но чувствовал себя постоянно неспокойно.
Но это трудно было объяснить товарищам из бригады. Большинство партизан пришли из сел, и они не могли себе представить, с какими неприятными неожиданностями приходится сталкиваться в большом городе. Да и бывшие горожане, проведя много времени в горах, уже не могли представить себе, как приходится рисковать подпольщику в таком городе, как Пловдив.
Было много разных суждений, словесных перепалок между командирами отрядов, прежде чем удалось перейти к конкретной, деловой работе. А с чего же начать? Прежде всего пришлось пересмотреть прошлое. Нам предстояло объединить усилия и составить план действий бригады для последнего штурма. Мне и Слави Чакырову поручили обойти все три бригады — имени Христо Ботева, Васила Левского и Стефана Караджи, поднять дух партизан в этих отрядах и убедить их немедленно приступить к активным боевым действиям. Слави должен был остаться в бригаде имени Христо Ботева, а мне с группой товарищей поручили посетить бригаду имени Васила Левского, а затем перебраться в Голямчардакский район, провести мобилизацию людей и перейти к боевым операциям. Сюда же прибыл и Кара, который в 1943 году критически относился к нашей деятельности. Он являлся одним из основателей РМС в Голямчардакском районе, и это обстоятельство меня особенно радовало. Высокий, стройный, с красивым и нежным лицом и всегда смеющимися глазами, он становился любимцем молодежи повсюду, где только появлялся. Почти каждый вечер мы с упоением слушали его песни и мысленно переносились в будущее.
Еще в ученические годы мы были с Карой друзьями, а впоследствии стали неразлучными и вместе мобилизовывали коммунистов и ремсистов в его родном крае.
В группу, которой предстояло пройти вместе со мной по всему намеченному маршруту, включили Гынчо, Спартака, Фантома, партизанку Гену и еще нескольких человек.
Расставаясь с товарищами, мы долго прощались с Голубем. Он пожелал мне бить врагов по-ботевски.
Голубь был честным и обаятельным парнем, немного резким, но всегда справедливым и откровенным. Прощаясь с нами, он так долго гладил мой автомат, как будто это была рука любимой девушки.
— Пусть стреляет без осечки, как под Войнягово а у Марицы!
День догорал.
Солнце скрылось за лесами на Буковой могиле. И только синеватые очертания гор еще освещались пурпурными отблесками заката. Ветер из долины шелестел в листве зеленого шатра, а вокруг, в защищенном от ветров месте, деревья стояли не шелохнувшись. Они как будто слушали старинные гайдуцкие песни и легенды, которые им рассказывала Букова могила.
«До свидания, товарищи Голубь, Доктор, до новой встречи! Возможно, здесь, а может быть, после победы, в Пловдиве!»
Около Калофера мы простились и с тамошними чабанами, с кошарой деда Кольо Чонкова, с местами, где мы вели бои. Перейдя вброд Свеженскую реку, мы остановились на возвышенности пад рекой Стряма, протекавшей неподалеку от села Долни-Домлен.
Долни-Домлен! Долни-Домлен! Даже теперь, когда я прихожу к плотине огромного водохранилища, то вижу, как на севере резко вырисовываются очертания темных вершин Среднегорья, а в холодной воде отражаются Букова могила и гора Кадрафил. Вместе с ними там отражается наш боевой путь. И когда я мысленно отправляюсь по дорогам нашего прошлого, то никогда не забываю, зачем живу.
Мы остановились в каком-то овраге и решили захватить село Долни-Домлен, возле которого, точно образуя большой и правильный круг, ярко зеленело пастбище. Это было большое село. Но мы не знали, есть ли там полиция или солдаты. Это обстоятельство усложняло выполнение нашего плана. Гынчо, отличавшийся смелостью и ловкостью, предложил молниеносно атаковать село и захватить его.
— Послушайте, товарищи, я знаю это село. Знаю старосту и одного полицейского, которых надо уничтожить, и тогда все будет в порядке.
— Но не забывай, что нас всего девять человек, а там могут быть солдаты.
— Не страшно, — настаивал Гынчо. — Если действовать дружно, можно горы свернуть.
Спартак поглаживал бороду, которая была у него, как у Ботева. Посмотрев в сторону села, он солидно произнес:
— Подожди, вот подумаем еще немного и непременно возьмем его!
Кара советовал более трезво обдумать создавшееся положение, потому что трудно вдевятером овладеть целым селом. В самом деле, это был первый случай в Среднегорье, когда ранней весной 1944 года столь малыми силами мы решались на такую дерзость.
Неожиданно наш пост, находившийся в пятидесяти метрах впереди, подал сигнал тревоги:
— Стой! Руки вверх!
Перед нами возникла массивная фигура домленского лесного сторожа.
Наша Гена, маленькая ростом, с короткой берданкой в руках, подбежала и встала перед ним.
Лесной сторож был одним из тех негодяев, которые водили жандармов по партизанским тропам. Говорили, что он один из самых верных слуг фашистской власти и этом крае. Вот как он стал предателем.
Однажды, обходя лес, он прилег в тени старого дуба. Какая-то торжественная тишина царила в молодом лесу, напоенном солнцем и ароматом цветов. От теплого и влажного воздуха сторожа разморило и начало клонить ко сну. Он почти уже задремал, когда тихие, легкие шаги заставили его вздрогнуть. Он вгляделся в просвет меж деревьями, и у него замерло дыхание: высокий парень в выцветших брюках-галифе медленно спускался по склону, держа в руках карабин. На поясе висела граната. Алчность обуяла сторожа, и, хотя руки его дрожали, он выстрелил. Партизан покачнулся и упал. Какое-то скотское наслаждение овладело убийцей. Он уже предвкушал, как ему вручат 50 000 левов — обычная награда за убитого партизана. Так он стал предателем.
Гынчо вышел из себя:
— Ватагин, отдай его мне, я с ним расправлюсь. Он виновник гибели моего брата!
Любчо, младший брат Гынчо, был чудесным парнем. Осенью он погиб вместе со Штокманом — командиром бригады имени Васила Левского. Нам не удалось точно узнать, как погибли эти прекрасные люди, но мы знали, что в их гибели повинна рука предателя.