Буря на Волге

Когда, наконец, жандармы привели Чилима в судебную камеру, судьи и присяжные уже зевали и нехотя, даже с досадой, поглядывали на подсудимого.

Чилим увидел прежде всего огромный портрет царя в позолоченной раме. Николай второй, в военном мундире со шпагой и широкой голубой лентой через плечо, строго смотрел на подсудимого.

Под этим портретом, в кресле с высокой спинкой сидел председатель суда, по бокам его, в креслах со спинками пониже, сидели остальные члены суда. Ниже ступенькой, на простых деревянных стульях, разместились присяжные заседатели, их было много, и все они позевывали, перешептываясь между собой. Вид у всех был серый, измученный.

Лицо председателя было желтое, точно из воска, маленькая черная бородка подскакивала вверх, когда он говорил что-то, глядя на обвинителя, соседу справа — члену суда. Тот стоял на трибуне и рассеянно перебирал какие-то бумаги, видимо, отыскивая дела Чилима.

Председатель, болезненно наморщив лоб, смотрел на трибуну опухшими глазами, он был не в духе. Не только оттого, что устал вершить дела правосудия, но и оттого, что положенное время для отдыха провел сегодня дурно, обмывая с судейскими друзьями какое-то выгодное дело. Оно бы, конечно, и не совсем было дурно, если бы не продулся вдрызг этому обвинителю.

— Ставлю банк — берет, — жаловался он, — ставлю другой — туда же. Рад, что удалось набить карман...

— Шулер, — посочувствовал член суда.

Тихую беседу их прервал секретарь суда. Он стал зачитывать акт предварительного следствия.

— Подсудимый! — поднялся председатель, — Встаньте! Отвечайте суду, каким образом вы умертвили стражника Сковородкина?

Чилим и не думал кривить душой, да и улики были налицо... Он знал одно, что судья работает за деньги, адвокат хлопочет за деньги, свидетели принимают присягу тоже за деньги. Как же можно искать на суде правды, не имея гроша в кармане? Решил говорить напрямик. И, комкая свой смятый картуз, ответил:

— Господа судьи, да, я, виновен в том, что убил стражника, но я скажу только одно: убийство случилось по ошибке. Я было хотел оттолкнуться от его лодки, а весло соскользнуло, да и ночь была темная, разве впопыхах-то разберешь... Стражника мне жаль, хотя его теперь и нет в живых — дело прошлое, но все же я скажу, что был он человек хороший. Бывало, придет на ватагу: «Ну как, Чилим, спрашивает, рыбку ловишь?» — «Этим, говорю, и кормлюсь, что ловлю». — «Уху, наверное, сваришь?» Ну, мы люди простые, рады гостю, сваришь ему уху, а он опять: «Вот чего, Чилим, сам знаешь, рыба посуху не ходит, жидкость требует». Ну, мы люди простые, понимаем что к чему, и гонишь, бывало, за водкой сына. Стражник нальется доверху, накушается ухи и спит за милую душу там же, на травке под кустиком, Потом, когда очнется, домой собирается. «Вот чего, Чилим, говорит, жена завтра пироги хотела стряпать, неплохо бы и с рыбой». Что же, пожалуйста, и на пироги ему рыбы дам, а там он и уйдет спокойно...

— Ближе к делу. По существу, — предупредил председатель.

— Да я уже все сказал.

— Значит, признаешь себя виновным в убийстве Сковородкина?

— Да.

— Хорошо, садись! — сказал председатель и что-то спросил поочередно у членов суда.

— Свидетель Трифон Сверчок! — крикнул председатель. — Встаньте и отвечайте суду, как было дело.

— Я ничего не знаю, — заявил Сверчок. — Я в этом деле не участвовал, а только ходил подглядывать, куда Чилим поедет рыбачить, и вернулся доложить Пронину, за что получил двугривенный и выпил стакан сивухи. Пронин погнал меня за урядником, но разбудить его не удалось, он был уже мертвецки пьян. Тогда вызвался идти дежуривший в участке Сковородкин. Больше я ничего не могу сказать.

— Хорошо, садитесь, Сверчок. Свидетель Клешнев!

— А что сказать, господа судьи? Человек я подневольный, ведь сказано, если нанялся — значит продался, куда пошлет хозяин, туда идешь и едешь. Кроме всего прочего был выпимши.

— А остальные тоже были пьяны? — спросил председатель.

— Да, навеселе...

— А стражник?

— И он что-то мигал глазами, тоже, знать, был под зарядом... Я, правда, и не заметил, как Сковородкина ткнули, только потом гляжу — сапоги торчат из воды, кверху подошвами, а сам он, стало быть, воткнулся головой в тину. Мы скорехонько с Синявиным выдернули за ноги его оттуда, а он, значит, уже того — наглотался тины и, надо полагать, утоп, а не убит. Больше сказать ничего не могу.

— Хорошо, садитесь, Клешнев.

— Свидетель Пронин! Встаньте и отвечайте суду, чем была вызвана поездка ночью. Говорите только правду.

— Видите ли, господа судьи, тут вышла такая история.

— Историю нам не рассказывайте, мы не историки, а судьи... Отвечайте на заданный вопрос по существу. Чем вызвана ваша погоня за рыбаком Чилимом?

— А тем и вызвана, — начал, выпрямившись, Пронин. — Ловил он рыбу в моих собственных водах, улов не сдавал и деньги за аренду не платил.

— А почему вы не потребовали через полицию и-судебные органы?

— Не хотел утруждать, да и кроме того, сами знаете, везде нужны деньги...

— Днем разве не могли отобрать у него снасти?

— В том-то и дело, что не мог, — пожаловался Пронин. — Мы с Лукичом уже тыкались, и не один раз, да попусту...

— Кто этот Лукич? — спросил председатель.

— А это представитель теньковской власти — урядник Чекмарев.

— Хорошо, садитесь, — сказал председатель, повернулся в левую сторону — к рыжему толстяку и что-то шепнул ему на ухо...

— У меня есть вопрос, — обратился толстяк. — Скажите, Пронин, велик ли ваш плес и сколько рыбаков на нем занято?

— Можно отвечать? — спросил Пронин председателя.

— Да, пожалуйста, только покороче.

— Плес у меня на двадцать верст с заливными лугами, озерами и затонами. Рыбаков в прошлом году было тридцать лодок мелкоснастников и один крупный — с неводом и рабочими.

— А не скажете, как фамилия вашего крупного?

— Расщепин Яким Петрович, очень порядочный человек...

— И еще, будьте любезны, не можете ли сказать, сколько дохода дает ваше хозяйство?

— Да так, в общем, примерно тысяч восемь — десять в год.

— Хорошо, у меня больше вопросов нет, — сказал толстяк, поправляя пояс и усаживаясь поудобней в кресле.

Председатель шепотом обратился к члену суда, сидящему справа. Тот отрицательно покачал головой.

Тогда председатель дал слово Чилиму.

— Что вы можете сказать?

— Господа судьи, я уже сказал: убийство случилось по ошибке, — ответил Чилим.

Затем выступил обвинитель, Он был в приподнятом настроении и произнес короткую, но внушительную речь. В назидание другим обвинитель требовал кары преступнику по всем строгостям закона... Уставшие заседатели перешептывались, удивляясь: «Ишь, как сегодня разошелся наш Мудролюбов...»

Председатель, не забыв обиды, шарил по карманам, желая во время перерыва «пропустить еще одну чарочку», и сердито косился на обвинителя: «Тоже мне, распинается от радости...»

Загремели стулья — присяжные ушли в совещательную комнату.

Чилим, сидя на скамье за перегородкой, между двумя жандармами, державшими наготове шашки, не мог расслышать, о чем говорили присяжные. Он услышал позже только приговор. Председатель суда произнес последние слова этого приговора очень внятно:

— И сослать в каторжные работы сроком на пять лет!

Глава третья

В те годы шло строительство великой Сибирской железной дороги от Урала до границ Китая. На эту стройку и гнали всех осужденных.

В мае 1903 года препроводили туда же и Чилима. Из города вместе с Чилимом вышло человек двести, а к месту назначения прибыло намного меньше. Дорога дальняя, получилась, как выражались конвойные, «усушка»: одних пристрелили при побеге, другим удалось «улизнуть», а некоторые просто не сумели дотащить до назначенного места свои кандалы. Кузнецу пришлось трудиться в дороге — снимать с покойников цепи. «Это вещь казенная,— говорил он,— за нее придется отвечать перед начальством...»