Козырная дама

Эстет, как сказал Максим, ждет его на даче. У него была шикарная квартира в центре города, но жить Эстет предпочитал в пригороде, где построил настоящую крепость, обнесенную забором, с пропускным пунктом и охраной.

Эстет не вышел навстречу гостю. В кабинет, под который была оборудована едва ли не самая большая комната в доме, Фогеля провел Максим. Пропустив гостя вперед, он остановился у двери, ожидая, пока хозяин поздоровается и даст ему знак удалиться или принести угощение, в зависимости от того, как он намерен принять посетителя, какой разговор намечает — радушный, приятный, с чаем-кофеем или, напротив, короткий и жесткий.

На этот раз разговор намечался с застольем.

— Как живется-можется? — спросил вместо приветствия Эстет и кивнул Максиму: — Организуй нам небольшое угощение.

— И живется, и можется, — хохотнул в ответ Фогель и заметил, хохоток получился чуть надсаднее, чем ему хотелось бы.

— А торгуется как?

— Да ничего торгуется… — Фогель отвечал односложно, не зная пока, что стоит за вопросами Эстета.

— Водочка фальшивая хорошо идет? — лукаво сощурился Эстет.

— Водочка? — переспросил Фогель, не удивившись тому, что Эстет, как всегда, знает, что творится в городе. — Откуда дровишки?

— Из лесу, вестимо… От меня, голубчик, не скроешься!

«Это уж точно», — неприязненно подумал Фогель, но вслух сказал:

— Если я и скрываюсь, то не от тебя…

— Да ладно! Не пугайся, я у Слона в осведомителях не числюсь. Это ваши проблемы. — Эстет улыбнулся, помолчал и добавил: — Слышал, в твоих ларьках не только жвачкой и поддельной водкой торгуют… Или ошибаюсь?

Ответить Фогель не успел.

Открылась дверь, и Максим вкатил в кабинет столик на колесах, на котором стояла покрытая капельками испарины бутылка водки, большая кабаретница, разделенная надвое, с черной и красной икрой, блюдо с перламутровыми ломтиками семги и осетрины, вазочка с крупными зелеными оливками. Оливки были любимым лакомством хозяина дома.

— Так что скажешь? — повторил вопрос Мельник, когда Максим вышел.

— Ты не поверишь, но я не имею к этому никакого отношения. Подумай сам, разве за каждой писухой покорябанной уследишь? Ларьки у меня круглосуточные, вот и развлекаются девки по ночам с хахалями. Без греха я, без греха.

— Смотри, какой святой выискался! А обманывать разве не грешно? Думаешь, поверю, будто Фогель не знает, что у него в ларьках делается? Не такой он человек, чтобы не знать этого. Ладно уж, прощу на первый раз, правда, с одним условием — наберешь с завтрашнего дня целок со справками от гинеколога, и если, не дай бог, слушок пройдет, что хоть одна из ларечниц не девственница…

— Да что ты такое говоришь! Где же столько целок найти, если сейчас все с двенадцати лет трахаются.

— А ты поищи! — засмеялся Эстет.

— Придется, — согласился Фогель, мучительно соображая, с чего вдруг хозяин завел этот странный разговор. Не считает же он, в конце концов, его ларечниц конкурентками профессионалкам из нелегальных публичных домов города, которые, как подозревал Фогель, контролируют ребята Эстета. Но вот напомнил зачем-то, ткнул Фогеля, как нашкодившего котенка, — провинился, дескать. Он пристально посмотрел на Эстета, но тот, похоже, потерял всякий интерес к разговору о блудницах.

— Сейчас начнется концерт, — хозяин посмотрел на большие напольные часы в углу кабинета. — Знаешь, что больше всего печалит мою душу? Черные времена настали для русской культуры! — воскликнул он. — Литература больше не служит высоким идеалам! Подавай детектив, эротику! Дескать, эротическая литература связана с культом Богородицы… А изобразительное искусство? Где они, Брюловы, Коровины, Левитаны? Ты заметил, какой пустой и пустынной предстает земля русская в картинах современных художников? Нет созидания! Вообще нет ничего, чем можно было бы гордиться русскому человеку… Да и кому гордиться? Кто придет нам на смену? Молодежь деградирует. Вместо возвышающих душу споров об искусстве — секс. Наступило время повсеместного духовного оскудения… В оперном театре какие-то немытые, нечесаные, похожие на неандертальцев эстрадные группы трясут перед публикой задницами и голыми яйцами. В филармонии показывают стриптиз, а в драматическом театре совокупляются прямо на сцене. Оскорбительно, уродливо и грязно! Нет нравственности, нет духовного совершенствования. Настоящее искусство осталось только дома. Приобщись к прекрасному и ты. Максим недавно раздобыл необыкновенную танцовщицу, исполняющую индийские танцы. Сейчас сам увидишь, сколько в ней изящества… Люблю изящное!

Это было правдой.

Эстет Мельник любил изящное. Даже в начале своего восхождения вверх по криминальной лестнице он предпочитал придерживаться изящных методов работы. В то время, когда по городу рыскали толстомордые потные качки в грязных майках, Эстет в каждый вновь открывшийся кооператив посылал элегантно одетых молодых людей, которые без ругани и угроз предлагали заплатить дань. Естественно, вновь испеченный коммерсант не соглашался. А вскоре с ним или его близкими происходило что-нибудь такое, что заставляло с нетерпением ждать второго визита вежливых мальчиков.

— Но самое высокое, самое изящное из всех искусств — балет, — продолжал Эстет. — Знаешь, Эдик, что в балете самое красивое?

— Что же? — отозвался Фогель.

— Смерть. Да-да, именно смерть. Ничто так не притягивает к себе человека, как смерть. Но нигде не умирают так красиво, эффектно, изысканно, как в балете.

В последнее время богатые люди и легализовавшиеся криминальные авторитеты стали заводить себе крепостные театры. Собственную балетную труппу держал и Эстет, переманивший лучших солистов из городского театра оперы и балета. Удовольствие было дорогое, но Эстет денег на содержание домашнего театра не жалел, собираясь даже выстроить для него в городе специальное здание. Пока же сцена была устроена в одной из комнат его дома.

Иногда же, как сегодня, отдельные танцевальные номера демонстрировались прямо в большом кабинете хозяина.

Танцовщица, высокая, тоненькая, совсем еще девочка, позвякивая браслетами на маленьких голых ступнях, танцуя, подошла к Эстету, затем к Фогелю. Он смотрел на ее прелестный пупок и думал: раз не отпустил его Эстет, оставил смотреть танцы, значит, разговор не закончен. О чем он будет? О чем?

Танцевальное представление закончилось. Эстет поблагодарил девушку, погладил ей животик и отпустил. Наполнив рюмки водкой, повернулся к Фогелю.

— Развлеклись немножко, теперь поговорим. О моей последней стрелке с чернотой знаешь?

— Слышал, — честно признался Фогель.

— Да? — улыбнулся Мельник, но его серые насмешливые глаза смотрели холодно. — Впрочем, я и не сомневаюсь, что слышал, не такой уж большой секрет… А вот, что сейчас расскажу, думаю, впечатлит тебя. Ублюдки Вагита доставили недавно в город, в наш с тобой город, — сделал ударение Эстет, — партию товара. Травка разная, кокаин, опий-сырец. А откуда у них опий-сырец, знаешь? Из Афганистана опиек, из того самого Афганистана, где наши пареньки когда-то клали буйны головушки. Но вернемся к нашим баранам. Как помнится, ты в молодости начинал в бухгалтерии?

— Было дело…

— Вот и примени бухгалтерский опыт, посчитай, сколько это будет, если в Афгане этом душманском один килограмм опия-сырца стоит всего сто долларов, а у нас за тот же килограмм цена вырастает почти до десяти тысяч «зеленых». И килограммов этих, при том что партия наркотиков не самая большая, по ценам черного рынка миллиардов на восемь потянет.

— Ого! — Фогель, кажется, начинал понимать, куда клонит Эстет.

— А знаешь, что нехорошо, дорогой мой Эдичка? Нехорошо то, что не мы с тобой подсчитываем эти денежки, а лаврушники поганые, пиковая масть. Занимались бы цветами и фруктами! Нет же, захватили город, думают, все им можно, они здесь хозяева… Не обидно тебе? А мне обидно! Мне, русскому человеку, это очень обидно и оскорбительно!

О вражде Эстета и Вагита Фогель знал. Она была давней и тем более непримиримой, что в свое время Эстет был вынужден уступить кавказцам, склонить перед ними голову. Было это, когда Вагит со своими ребятами только появился в городе. Эстет сделал попытку не пустить их на свою территорию, отбить новое, перспективное дело с наркотиками, но Вагит с вооруженной до зубов бригадой заявился тогда к Эстету домой.