Адамов мост

— Мне опротивело все это, Морис, до последней крайности; это самое мрачное занятие, какое только можно придумать. Я имею много оснований быть благодарной Мариусу, мы были близки друг другу, но теперь, — голос Зиты зазвучал страстной решимостью, — но теперь мы квиты! Живого, полуживого или мертвого, я более не желаю ни знать, ни видеть его. Морис, — продолжала она, — пусть смерть будет такой, какая она есть, — самым отвратительным и самым загадочным из событий, с которыми связан человек, но с меня довольно этой игры с нею. Вызывайте Гюйенна и пусть он вместе с вами, а лучше бы без вас, принимает меры к воскресению, соединению, или как там еще, Мариуса; я остаюсь пассивной и если бы не вы, Морис, я, невзирая ни на какие последствия, сегодня же бежала бы из этого проклятого дома!

Я понял, что струны уже сильно натянулись и порадовался, что еще вчера, учитывая настроение Зиты, телеграфировал к Гюйенну о немедленном прибытии; затем я опять обратился к Зите.

— Сейчас утро, Зита, и утро уже шестого дня; с другой стороны, я понимаю ваше состояние; но оба мы — я некогда, а вы недавно — дали Мариусу торжественные обещания и мы не должны об этом забывать. Гюйенн вот-вот появится и, конечно, все необходимое будет предпринято для облегчения Мариусу возврата к нормальной жизни, хотя, в существе дела, это зависит, собственно, от него. Жаль, однако, обрывать опыт, когда столько уже пройдено и я спрашиваю вас, действительно ли и совершенно ли угас в вас психический стимул, необходимый для поддержания той связи с Мариусом, от которой вы отказываетесь. Зита, — настаивал я — если это не так, то сделайте еще одно усилие в сторону исполнения желания Мариуса и, в крайности, пусть оно будет последним. Я очень прошу вас, — нам необходимо быть безупречными по отношению к воле Мариуса.

— Это будет трудно для меня, Морис, и было бы невозможно, если бы не ваша просьба.

— Но ваша просьба… — подчеркивая свое согласие, протянула Зита.

— Вот это хорошо, и позвольте вас сердечно поблагодарить, дорогая, — вырвалось у меня, когда я целовал ее руку.

— Вот это хорошо, сказали вы, но над хорошим есть прекрасное, не так ли? — поставила она странный вопрос.

— На каком основании назвали вы меня «дорогая» и почему ваш поцелуй еще горит на моей руке? — поставила она второй и третий.

Я молчал, но глаза мои говорили.

С непередаваемой нежностью зазвучал опять голос Зиты, но в нем звенели и решительные ноты.

— Морис, чаша жизни полна сейчас чудесным напитком и мы — это я говорю вам, — мы напьемся из нее. Законна смерть, законна и любовь, расцветающая хотя бы на могиле; на то место упали ее семена и повинен в том ветер!

Как ослепительно ясно все стало! И наступил финал первого действия, в таких мрачных условиях вспыхнувшей, нашей любви.

Мариус, все великие возможности, все угрюмые знаки вопроса слились в одно легкокрылое облачко, осевшее волнующим туманом в крови.

Резко, повелительно, как сама судьба, прозвучал условный стук в двери — стучал Гюйенн.

XIV КАТАСТРОФА

— Что случилось? — Гюйенн обвел нас взглядом своих проницательных глаз.

— Пока ничего, но все может случиться и потому я вызвал вас, — было моим ответом.

В дальнейшем я охарактеризовал положение дел.

— Я согласен с вами, — заявил Гюйенн, — пусть еще сегодня Зита исполнит, что ей полагается, а там — конец; иначе, я вижу, нельзя и Мариус не должен быть в претензии — хватит с него на сей раз и почти семидневной прогулки.

Мы сделали осмотр Мариуса — все было по-прежнему; затем наступил и урочный час.

Полная тишина водворилась в доме, как вдруг последовал легкий, но исполненный ужаса вскрик, что-то тяжелое с грохотом упало и Гюйенн бросился в комнату Мариуса, а вслед за ним и я.

На полу в бессознательном состоянии лежала Зита!

Я, как безумный, подскочил к ней, схватил в объятия, стремительно вынес в соседнюю комнату и стал звать Гюйен-на на помощь.

Последний через минуту явился, сунул мне флакон с нашатырным спиртом и сурово заявил:

— Ни звука, это может погубить Мариуса!

Я не без труда привел в чувство Зиту, безмерно обрадовался и, держа ее в объятиях, все шептал — «тише, тише». Тем не менее, в эти минуты я почти забыл о Мариусе.

— Что это было, Морис?

— Конец, дорогая, какой бы то ни было, конец всей этой истории.

Через несколько времени появился Гюйенн и опять его проницательные глаза скользнули по мне и Зите; она полулежала на кушетке, а я сидел подле и, уже без всякой надобности, смачивал ее виски одеколоном.

— Всему свое время, о влюбленные, а теперь будем серьезны: наш общий друг испытал только что — я почти уверен в этом — величайшее из возможных затруднений и, кажется, не смог его преодолеть. Час-другой и мы будем знать точно.

Зита приняла это сообщение довольно безучастно, а я, наконец, встряхнулся и явственно осознал, что доктор говорит о вероятной кончине Мариуса.

— Почему вы так думаете, Гюйенн, все ведь может свестись лишь к скорейшему возврату Мариуса в нормальное состояние; это вполне вероятно.

— Пойдем, — коротко отрезал Гюйенн.

Полчаса, не более, протекло с момента обморока Зиты, но его, да, его, по-видимому, роковые последствия были уже налицо — Мариус представлял собою труп, о чем бесстрастно и заявил Гюйенн, окончив обычное медицинское констатирование факта смерти.

— Как жаль, как жаль, — задумчиво заметил он, — такой чудесный опыт, и мы были почти на рубеже успешного его завершения и кто еще, смелый, решится повторить подобное; да, узки двери второго плана вселенной для сознательно туда проникающих. Но Зита, Зита; признаться, я никак не думал, что она сдаст так скоро и до такой степени.

При этих словах Гюйенн как-то укоризненно вскинул на меня глаза.

— Но, Гюйенн, разве не должны были мы поступить так, как поступили; указания Мариуса…

— Ах, не в этом дело, — раздраженно прервал он меня.

— Мариус сейчас мертв и, пожалуй, многим перестал интересоваться, но вот что странно и достаточно необычно…

Гюйенн взял меня за руку, подвел к телу Мариуса и произнес:

— Видите… и это менее чем через час после смерти!

Я вгляделся и с ужасом и отвращением заметил признаки начинавшегося разложения.

— Если это пойдет таким же темпом, то при жаре, какая стоит, он не далее как через сутки будет совсем готов; нам нужно торопиться с этими дурацкими формальностями.

Вы здесь чужой и я все устрою сам, а вы понаблюдайте за Зитой и пусть она не мешается более в это дело, — свирепо кинул встревоженный Гюйенн.

Он действительно все устроил, несмотря на трудность положения, и через 48 часов тело Мариуса, в цинковом гробу, было предано земле на кладбище Saint-Pierre. Провожали я и Гюйенн, Зита наотрез отказалась.

На возвратном пути я спросил Гюйенна, что за причина столь быстрого разложения; не стоит ли она в связи с внезапным, вероятно, разрывом флюидической ленты, так называемой астральной пуповины, соединяющей тело с аст-росомом в случаях расщепления личности.

— Отчасти да, но вы не должны забывать, что раз опыт Мариуса окончился его смертью, то выходить, что Мариус был как бы в отпуску у этой милой особы в течении шести дней; вот она и наверстала потерянное. А кстати, не узнали ли вы от Зиты, что, собственно, предшествовало ее обмороку?

— Зита крайне неохотно говорит на эту тему, и я ничего от нее не добился.

Гюйенн потер по своей привычке лоб, а затем уже давнишним, свойственным ему насмешливым тоном заявил:

— Скверно поступила она со своим великодушным патроном; такая нервность, а ведь, кажется, достаточно были знакомы!

— Прощай, старый друг, до вероятной встречи и не поминай нас лихом! — полувоскликнул вдруг Гюйенн, повернувшись лицом к еще видневшемуся кладбищу.

— Пора, однако, — начал он опять, — ликвидировать всю эту печальную историю. Для меня в ней оказались одни потери. Ваше положение много лучше, и вот почему: Мариус оставил вам круглую сумму, она при мне, в конверте, собственноручно запечатанном и надписанном Мариусом; никаких хлопот, никаких формальностей, а вы сумели еще увеличить наследство, так блистательно, как я заметил, поладив с Зитой.