Страница 10 из 15
Монтроз молча смотрел, как она расстегивает крючки корсета, и только когда Маред совсем застывшими пальцами вцепилась в ворот рубашки, разомкнул губы:
— Хватит пока.
А лучше бы сразу. Стоять перед чужим мужчиной в белье, которое покупала год назад для первой брачной ночи, было даже унизительнее, чем голой: ведь не объяснишь, что ушивала рубашку в талии и укорачивала панталоны, чтобы понравиться мужу. Маред перевела дыхание, стараясь делать это незаметно, опустила руки вдоль тела. Взгляд Корсара — привязалось же прозвище — блуждал по ее телу, ощущаясь почти как прикосновение: лицо, шея, грудь, живот, ноги… И назад, снизу вверх.
— Приятно видеть, что я не ошибся с выбором, — уронил он равнодушно. — Расставшись с этим кошмаром цвета больной мыши, вы гораздо лучше выглядите. Кто только придумал одевать молодых женщин и девушек в подобное извращение?
Это он про ее форму? Маред сама удивилась глупой детской обиде, плеснувшей изнутри, но только плотнее сжала губы.
— Лучше бы вы носили траур, — продолжил Корсар все с той же отвратительной размеренной неторопливостью. — Черное идет всем. Ну, почти всем. Вам точно пошло бы. Странно, что такая красивая вдова не нашла новой партии. Давно потеряли супруга?
— Не ваше дело, — прошипела, не выдержав, Маред.
…Короткие каштановые волосы сминаются под ее ласковыми пальцами. Эмильен лезет с поцелуями, и пуговица на его жилете цепляется за вышивку на ее лифе. Эмильен смеется, выпутывая серебряную бусину пуговки из ниток, и его волосы щекочут шею Маред короткими прядями… Они вспыхнули, как бумага, окружая удивленное испуганное лицо жутким ореолом, и крик длился, длился… Тихо, Маред, не надо! Не думай, просто не думай… Этого не было, не было, не было…
Что-то Монтроз у нее на лице все-таки разглядел и даже понял, наверное. Хмыкнул, чуть меняя позу, потягиваясь:
— Пожалуй, не мое. Прошу прощения. А теперь приступим к делу. Иди сюда.
Он протянул руку ладонью вверх, поманил. Маред послушно сделала последние шага три к креслу, так же старательно глядя мимо выступающего из тьмы лица, услышала небрежное:
— На колени.
Она опустилась на колени, чувствуя толстый пушистый ворс ковра. Теперь избегать взгляда стало куда труднее. Так что Маред просто закрыла глаза, когда уже знакомое тепло чужой руки легло ей на подбородок, приподнимая его, и жесткие пальцы погладили по щеке.
— Глаза не закрывай, — послышался совсем рядом ненавистный тихий голос. — Посмотри на меня.
Да чтоб ты провалился! Маред с усилием разлепила мокрые почему-то ресницы, глянула в мерцающие, словно расплавленным серебром наполненные радужки глаз. Близко, как близко… Ладонь Корсара легла ей на спину, обжигая сквозь тонкую ткань рубашки, нажала между лопаток, заставляя согнуться, почти уткнувшись лицом в темные брюки. Маред попыталась было удержаться, но ладонь поднялась выше, пригнула голову, не позволяя отдернуться.
— Ты можешь называть меня мастером, — спокойно и почти ласково сказал Монтроз. — Это достаточно вежливо и не так интимно, как все остальное. Поняла? Тогда повтори.
Маред с удовольствием сообщила бы лэрду пару более подходящих ему названий, вспомнив словечки, которыми обменивались дома пьяные конюхи. Но решила не дерзить. Пусть наслаждается — от этого ее точно не убудет.
— Да… мастер.
— Хорошо.
Ладонь тяжело и властно давила на затылок, второй рукой Монтроз обхватил ее за плечи, прижимая, потом кончики пальцев прошлись по ложбинке позвоночника: нежно, невесомо лаская через ткань, так что мурашки побежали от основания шеи к самой пояснице.
Круги, спирали, дорожки… Маред прикусила губу, чтобы не дернуться от странного ощущения и все-таки не сдержалась:
— А побыстрее нельзя?
В ней словно проснулся злой маленький тролль, как называла это в детстве нянюшка, когда Маред вдруг начинала дерзить и перечить. Подлый тролль выбирал именно такие моменты, когда лучше было бы как раз помолчать. Вот и теперь стыд пополам со страхом рвался из Маред неуместными и даже опасными колкостями. Едва давление ослабло, она отстранилась, подняла голову, с вызовом глядя в прищур серых глаз.
— Или у вас ничего иначе не получится?
— Не терпится? — усмехнулись узкие губы. — Ничего, успеешь.
Никак его образ не складывался из отдельных черт, рассыпался, ускользая. Глаза — вот они. Холодные, скучающие, серый лед… Только на дне тлеет опасная безуминка, и лучше не всматриваться, иначе рискуешь всерьез испугаться. Губы — резко очерченные, без малейшего намека на нежность или капризность. Излом бровей, высокие скулы, прямой нос с едва уловимой горбинкой. Вот он весь, королевский стряпчий Монтроз, лэрд Корсар, а взгляни — и целого не видно. «Но я тебя запомню, — пообещала про себя Маред. — Хорошо запомню, и когда-нибудь придет мое время. Ну, чего тянешь, сволочь?»
Словно откликаясь на ее мысли, Корсар снова улыбнулся. Оттолкнул легонько и поднялся, оставив Маред на коленях. Вытянул из своих брюк ремень, сложил его вдвое и похлопал по ладони.
— Розги подошли бы лучше, — сообщил доверительно. — Но кто же знал, что понадобятся? Впрочем, за ними можно послать. Хочешь?
Маред закусила губу, чтоб не ляпнуть еще чего-нибудь. Страх и злость кружили голову, стучали молоточками в висках. Пугаешь, да? Иди ты к демонам, скотина! Я не ребенок, чтобы бояться ремня или розог. Темная глубокая ярость поднималась откуда-то изнутри, грозя перелиться через край, мешаясь с таким же темным ужасом.
Корсар с оттяжкой ударил себя по ладони — силу отмеряет?
Теперь пересохло и во рту. Маред молча встала, повинуясь жесту, подошла к кровати. Чужие ладони бесцеремонно легли на плечи, разворачивая и подталкивая.
— На колени, — подсказал ненавистный голос, который она теперь узнает из тысячи. — Животом на кровать. Тебя в детстве не пороли?
— Нет, — огрызнулась Маред и снова не удержалась: — У меня в семье мужчины были нормальными.
Против ожидания, Корсар не разозлился, из-за спины послышался его тихий смешок.
— Молодец, девочка. Не люблю, когда сразу становятся послушными.
Не дожидаясь повторного приказа, она легла на постель животом, упираясь коленями в ковер, сцепила пальцы перед собой.
— Панталоны, — все так же равнодушно прозвучало сзади. — Сама снимешь, или помочь?
Сволочь. Гад. Мерзавец… Сжав зубы так, что они даже заныли, Маред стянула панталоны, спустив их пониже и уткнувшись горящим лицом в мягкое покрывало.
— Итак, правила такие. Я бью — ты считаешь. Вслух. Громко. И после каждого удара говоришь: «Я никогда больше не буду воровать». Это все-таки наказание, а не игра, если помнишь. Играть будем потом…
И снова на последней фразе он понизил голос, так ласково, обещающе, что Маред передернуло от омерзения.
— Ничего не хочешь спросить?
— До скольки… считать? — выдавила она, чудом не всхлипнув.
— Хороший вопрос. Молодец. Скажем… до семи. По разу за каждый год в Шестромской тюрьме, которой ты избежала. Выгодная сделка, верно? И не вздумай ругаться, кричать и дергаться. Иначе — добавлю.
Воспитатель, чтоб его баргест сожрал! Первый удар обжег так внезапно, что дыхание перехватило. Не от боли даже — боль пришла потом — а от стыда. Потому что проклятый Монтроз вслух заставлял признать то, что хотелось скрыть даже от самой себя, забыть, как случайно сделанную неловкую глупость, притвориться, что ничего не было. А теперь скрыть и забыть не получится. Она воровка. И платит именно за это.
— Считай, — ровно напомнили сзади.
— Раз, — проговорила Маред и, переведя дух, добавила: — Я никогда не буду воровать.
Ремень обжег снова. И еще. И еще. Шипя от боли сквозь зубы, Маред все-таки считала, выкрикивала проклятое признание в воровстве, ненавидя себя за это, а потом снова считала. Потом поняла, что сбилась. Семь ударов оказались совершенно бесконечными. Сволочь, тварь… Это она сказала вслух? Вроде нет.
Корсар хмыкнул, останавливаясь.
— Ты сбилась, девочка. Это не по правилам. Начнем заново?