Страница 10 из 12
Мужчина тяжело стукнулся о ближайший ствол. Зловещий хруст то ли дерева, то ли костей резанул слух.
— Гадина! — Пацан бросился на змею.
И она совершила ошибку. Намеренно или случайно, но совершила. Явидь схватила его за горло и приподняла. Сын падальщика захрипел отвратительным прерывистым звуком, который мне суждено запомнить навсегда.
— Ты будешь говорить, — Пашка улыбалась, ей нравились его ломаные судорожные движения, пальцы, бессильно скребущие по чешуе, боль, — или я убью эту падаль, что ты называешь отцом.
Парень дернулся, и она размашистым движением отбросила его к Венику.
Я мало что могла в этой схватке нечеловечески быстрых и сильных существ, одно из которых, как водится, оказалось быстрее и сильнее остальных. Разве что встать на ее пути, закрыть собой мальчишку и Веника, чуть ли не хребтом осознавая, как хлипка эта преграда, и надеясь на то, что змея помнит, какую работу ей поручили в Серой цитадели.
— Не делай этого, — попросила я.
— Сама сказала, щенка убьют. Так есть ли смысл осторожничать?
Она приблизилась одним сильным и плавным рывком. Я почувствовала чужое дыхание, чужое присутствие за спиной. Падальщик встал и был готов к драке, пусть безнадежной и отчаянной, но сдаваться не собирался. Этим вопреки всему он мне и нравился.
Бросок змеи, когда за мгновение до этого, напрягаясь, очерчивается каждая мышца, был бы финальным. Для Веника — без вариантов, для меня — под вопросом, но фатальным для того, что здесь называют дружбой.
Игры кончились! Слава святым, парень тоже это понял и нашел в себе силы достаточно испугаться. Мила соткалась из воздуха чуть правее меня, с той стороны, где за отца цеплялся Марик.
Когда хранитель в своем праве, когда выполняет то, для чего был создан, для чего наша тили-мили-тряндия сохранила жизнь смертному и надела огненные браслеты на руки, он непобедим. Сила всех, кто живет на стежке, собирается в одном-единственном теле. Простая арифметика, один никогда не победит множество.
Змея будто натолкнулась на стену, сдавленно вскрикнула и теперь сама уже, кувыркаясь, отлетела в высокую траву, оставляя за собой вывороченные куски дерна и тонкие разрозненные брызги алой крови на зеленых стеблях и листьях.
Девушка хмуро пошла следом, склонилась над черным телом явиди и уже виденным однажды жестом погрузила руку в грудь. Змея закричала. Крик быстро перешел в кашель, кровь брызгала из легких, свивался-развивался чешуйчатый хвост, лапы силились отодрать смотрящуюся особенно хрупкой на фоне бьющегося о землю тела нелюди руку девушки.
— Останови ее, — прошу я растерянного пацана.
— Еще чего, — отвечает Веник, левого глаза не видно, все лицо залито кровью.
— Он знает того, кто убил тебя! Кто провел лишенного! — кричу я Миле.
Если это ее не остановит, мы проиграем. Все. Хранитель — это не безжалостный защитник и исполнитель. Его воля должна быть сильнее рефлексов, его разум выше обязательств, его наказание — это мера ответственности, потому что смерть — это окончательно и отмотать пленку назад не получится.
Я надеюсь, что она услышала, что она очнулась, а не среагировала на новую угрозу. Бросок был точным. Нож летел быстро и тихо. Я бы умерла, так ничего и не поняв. Метили в горло. Если бы за моей спиной не стоял падальщик, думаю, обошлись бы и без панихиды. Веник молниеносно выбросил руку и перехватил нож в полете в сантиметре от моей шеи, чуть качнув лезвием, задевая кожу. Близко, очень близко. Вместо испуганного крика у меня вышел хрип.
Я знаю, что в нашей тили-мили-тряндии никто не даст гарантии, что ты доживешь до следующего утра. Считайте это капризом, но я хочу знать, за что умираю, пусть это ничего и не изменит. Сегодня, когда гробокопатель, повинуясь капризу, буквально поймал мою смерть, я поняла еще одно. Так уходить я не хочу — внезапным броском из-за куста от неизвестной руки за неизвестно какие прегрешения. Нет.
Хранительница уже стояла на границе зарослей, вглядываясь в листву, явидь харкала кровью. Веник взвесил в руке нож, приноравливаясь к балансу, прислушался и вдруг метнул его обратно. Марик схватился за голову и сел на траву. Сдавленный крик. Вещь вернулась к владельцу. Мила исчезла, чтобы спустя минуту вытащить к нам еще одного пацана, чуть старше сына падальщика. Девушка и рычащий, брыкающийся, упирающийся парень были одного роста и телосложения, но видимых усилий хранительница не прилагала, чем очень бесила подростка. На его боку краснела длинная полоса, края вспоротой клетчатой рубашки окрасились в темно-красный. Гробокопатель не промахнулся, но и, к счастью для всех, не попал.
— Предатель! — заорал Марику тот, кого удерживала Мила, руки с черными ногтями в бессильной злобе царапали тонкие запястья девушки, браслеты вспыхивали и тут же гасли. — Сука, я убью тебя! — это уже мне. — Чертова шлюха! — хранительнице. — Ненавижу! — это, надо думать, всему коллективу.
Мила встряхнула парня, а когда не помогло, положила руку ему на лоб, браслет сменил цвет с красновато-огненного на желтый, отразившийся в глазах пленника, и тот резко сел на траву, лицо из отчаянно-злобного стало удивленно-сонным.
— Вы здесь все что, ненормальные? — Мила отряхнула руки. — Ты, — она указала на приподнявшуюся, но по-прежнему сплевывающую кровь явидь, — не смей трогать учеников. Никогда. Иначе я закрою для тебя filii de terra. Ты, — кивок Венику, — первое и последнее предупреждение. Благодари высших, что ты его едва задел. Ты, — девушка повернулась ко мне, — от злыдня и то меньше неприятностей.
Я кивнула, усаживаясь рядом с Мариком на землю. Критика принимается, хотя меня так и подмывало сказать, что раньше, когда мы спасали ее с Игорем, жалоб не поступало.
— Ты, — она встала напротив плывущего в тумане подростка, — что ты здесь делаешь? Где твои родители? Где Вера?
Парень визгливо рассмеялся.
— Тимур живет в лесу, там, — сидящий рядом парень махнул рукой, — на границе перехода. Я дал ему слово, что не выдам. — Он виновато посмотрел на отца, Веник опустил руку и взъерошил сыну волосы.
— Высшие, почему? Здесь примут любого ребенка. — Мила всплеснула руками знакомым человеческим жестом.
— Не его. — Марик замялся, но потом все же ответил: — Первого лишенного привел он. Того, кто убил вас.
Мы замолчали, даже Пашка смогла сдержать клокотание в груди.
— Я привел зверочеловека, — парень хихикнул, прозвучало это настолько нереально, словно на месте Тимура сидел умалишенный или наркоман, добравшийся до дозы, — убить шлюху. Мне мама велела. Я убил. Я послушный.
Я присмотрелась к улыбающемуся подростку. Что-то подсказывало мне, что его назвали в честь отца. С матерью я успела свести непродолжительное знакомство. Вера говорила, что отомстит. Мила, знавшая их обоих немного с другой стороны, нахмурилась.
— Зачем это Вере? — Кого бы в своей смерти ни винила девушка, это точно был не этот сидящий на земле пацан.
— Затем, — я вздохнула, — Вера показала тебе своего сына, но не показала его отца, потому что ты бы его узнала. Тимур — брат твоего Игоря по отцу. Ради жизни этого на алтарь должны были положить твоего. А когда не удалось, отомстили.
Хранительница замотала головой.
— Она не помогала вам с Катей, она вела вас к могиле. Вам — смерть, им — дети.
— Отец говорил, мы уедем, — веселье подростка сменилось грустью, — а вместо этого умер. И мама. Эта сука там была. — Ненависть прорвалась сквозь пелену апатии, наброшенную Милой, взгляд светло-ореховых, как у матери, глаз ожег меня злобой. — Я вернулся, а они умерли. Я видел эту… — Он указал на меня рукой, которая тут же бессильно упала. — Эту суку и колдуна. Ничего… я еще… я… — Парень уставился на одиноко торчащий из травы одуванчик и затих.
— Он хотел отомстить? — Я повернулась к Марику. — Этого ты боялся? Не меня, а за меня?
— Да, — мальчишка кивнул, — я не знал всего и помогал ему, еду носил, а потом… — он повесил голову, — стало поздно. Если бы все вскрылось… Я же не знал, он потом рассказал. Меня бы обвинили. Тим — мой друг, я думал, он выделывается, месть и все такое, ну, знаете, как бывает… А он всерьез. — Мальчишка путался, дрожал и очень хотел, чтобы мы поняли.