Чужие деньги

«Посмотрим, что за семейка, — бодро подумал Елагин. — Семейки бывают разные».

Приступив к расследованию дела Зернова, Александр Борисович Турецкий вплотную взялся за изучение того, чем занимался покойный при жизни. В этом ему помогло содержимое врученной Костей Меркуловым канцелярской папочки. Помощник заместителя генерального прокурора ел хлеб не зря: досье получилось хотя и не исчерпывающим, но весьма многообещающим.

Питер Зерноу, или Петр Зернов, как он представлялся всем своим русским знакомым, или Питер Зернов, как он был известен читателям, экономист по образованию и литератор по призванию, в 1983 году закончил университет в Беркли, а затем и Лондонскую школу экономики, где в 1984 году получил степень магистра. Докторская диссертация по теме: «Экономические тенденции развития России в 1905–1917 гг.». В 1989 году становится корреспондентом финансового журнала «Келли», занимающего в США второе место по числу подписчиков, а шесть лет спустя — старшим редактором. Специализировался в основном на темах, посвященных Советскому Союзу, впоследствии — странам СНГ. В России стал известен в конце 1996 года, когда опубликовал в «Келли» статью «Сицилиец у власти», в которой подробно рассказывал о теневых делах олигарха Альберта Корсунского и утверждал, что он фактически управляет российской властью. Корсунский подал на «Келли» в суд. Разбирательство тянулось много лет, после чего стороны пошли на мировую: Корсунский отозвал иск, а журнал поместил на своем интернет-сайте опровержение. За это время, однако, Зернов успел написать книгу, одноименную со скандальной статьей, которая была немедленно переведена на пять языков и получила шумную популярность. Благодаря сбору материала на Корсунского Питер завел много связей как в России, так и за ее пределами, среди экономистов, чиновников и представителей уголовного мира. Кстати, своими публикациями Зернов затронул русскую мафию — ту настоящую русскую мафию, представляющую собой сращение уголовного и властного мира, о которой написал первым, а другие западные издания лишь перепечатывали его публикации.

В 2002 году Питер Зернов провел несколько журналистских расследований об экономической ситуации в странах СНГ, в частности, опубликовал статью о сомнительной деятельности семейного клана главы непризнанной Приднестровской Республики. А после отдал все силы на создание русского «Келли». Выход этого журнала в России под названием «Мир и страна» был намечен еще год назад, однако возник, как это сейчас принято называть, спор хозяйствующих субъектов. Гендиректор компании «Росправо» Василий Чернушкин сам хотел издавать журнал «Мир и страна» и России и даже получил права на его издание. По жалобе американского владельца журнала патентное ведомство аннулировало российскую регистрацию, и препятствия к изданию отпали.

Некоторое время Зернов, казалось, не проводил никаких расследований, а занимался редакционной кухней. И вдруг — бомба! В июньском номере «Мира и страны» опубликован список ста самых богатых людей России. Были в нем имена тех, кто постоянно появляется на телевидении, и тех, кто предпочитал держаться в тени. Но всех фигурантов «Золотой сотни», или «Золотой орды», как успели окрестить список скорые на сенсацию газетчики, объединяло одно: никто из них не был доволен, что размеры его богатства стали достоянием общественности. Одни обвиняли Зернова в завышении цифр их миллиардов, другие, наоборот, в занижении. Никому не нравятся люди, заглядывающие в чужой карман, — это Костя сформулировал точно…

Чем дальше, тем отчетливее Турецкий находил в Зернове сходство с собой: Питер ведь и был, в некотором роде, следователем. Только, в отличие от Александра Борисовича, который по окончании расследования не только мог, но и обязан был передать дело в суд, журналист не имел возможности апеллировать к внешней силе. Его единственным орудием казни для людей, бессовестно расхищавших страну, было слово. А словом он пользоваться умел.

«Характерной чертой современного российского богатства, — писал Питер Зернов в комментарии к «золотому списку», — является то, что никто не может объяснить, откуда оно взялось, и это самая удивительная черта, поражающая в России американца. В США богатство создается трудом. Форд, чтобы добиться своих миллионов, создал потогонную конвейерную систему, но он же создал и автомобили, на которых ездила вся Америка. Но русские бывшие чиновники, бывшие научные работники, люди, возникшие неизвестно откуда, — откуда в одночасье взялись деньги у них? Ответ один: это та часть государственного пирога, которую им удалось урвать. Именно поэтому эти люди неспокойны. Они подчеркивают свое богатство так, как никогда не станет этого делать по-настоящему богатый человек».

По определению Зернова, классический российский богатей — «мужчина чуть более сорока лет, родившийся в провинции, приехавший в Москву и закончивший в Столице технический вуз, женатый во второй раз». Единственный богатей, не вписывающийся в эту схему, — Татьяна Плахова, жена губернатора Приволжской области и владелица компании «Пластик», и на строчке с ее именем взгляд Турецкого задержался дольше, чем на других. Зато ее муж, Глеб Захарович Плахов, данному Зерновым определению полностью соответствовал…

7

Лиза Плахова, как обычно после завтрака, сидела за компьютером. Она могла бы стать программистом: преподаватель программирования выделял ее из всей группы, хвалил ее математические способности и острый логический ум. Это не был пустой комплимент, которым она была обязана родительскому богатству: в той швейцарской школе, которую она недавно окончила, все девочки были из богатых, некоторые даже из аристократических семей. Лиза чувствовала, что ей действительно нравится заниматься компьютером, как «хардом», так и «софтом», что она многого могла бы достичь… Но дальше дело как-то не пошло. Вот уже почти полгода, как Лиза вернулась домой в Приволжск и ничем не может заняться. Ей ничего не хочется.

В Приволжске Лиза страдает без друзей. Она, разумеется, знакома с детьми чиновников папиного круга, но такого человека, которому она могла бы доверить свои мечты и тревоги, у нее нет. Раньше, до отъезда, была Викуша, Вика, Вичка… Ни к чему обманывать себя: их дружба прервалась не из-за того, что Лиза должна была уехать учиться за границу. Причиной послужил глупый эпизод, выходка детей, которые стремятся скорей ощутить себя взрослыми: они с Викой, тринадцатилетние обалдуйки, подражая мальчишкам, забрались на крышу. Напились пива, горланили, швыряли бутылки вниз… С крыши их сняли Лизины охранники. Лизу дома слегка пожурили, только и всего. Вике, должно быть, досталось горше: на следующий день она пришла в класс с покрасневшими глазами и заявила, что не желает дружить с избалованной Губернаторовой дочкой, которая считает, что ей все позволено. Лизу будто раскаленной проволокой, по сердцу хватило. Она что-то жалко лепетала, пытаясь оправдаться, но Вика высокомерно, мстя за домашнюю обиду, заявила, что все равно их дружбе конец, так что пусть Лиза мотает в свою Швейцарию, где перед ней никто не будет семенить на задних лапках, и, может, хоть там научится себя вести. Это в Приволжске ее папочка — фигура, а во всем мире он всего лишь чиновник, который наворовал у страны денег, чтобы тратить их на деток. После этого все было кончено. Лизе было противно даже не то, что Вика могла такое сказать, а то (не такая уж она была дура в тринадцать лет, чтобы не догадываться), что подруга наверняка повторяет то, что ей сказали вчера родители, отговаривая от дружбы с Лизой Плаховой. Ну и пожалуйста! Катитесь, если вы такие завистливые!

Папа не вор, он тяжело работает, а деньги свои получает по праву.

В швейцарской школе, знаменитом Вайсвальде, никто перед ней на задних лапках не бегал, но и папиными деньгами не попрекал. Порядки были суровые, но справедливые: никакого алкоголя. Никакого курения. Никакой громкой музыки. Выход за территорию чреват замечанием, а три замечания автоматически равняются исключению из школы. Подъем в пять утра, учеба весь день. Сперва было нелегко, потом втянулась. Хуже всего Лиза справлялась с необходимостью учиться и даже думать на чужом языке, но ее соседке по комнате, Амине из Сенегала, в этом плане приходилось еще трудней… Лиза все преодолела. И осталась собой довольна. Будто она не Лиза Плахова, маменькина-папенькина избалованная дочка, а совсем другая девушка.