Тополиный пух

3

Лев Зиновьевич вернулся домой налегке.

Легким у него было все — и дорожная поклажа, и настроение.

Он победил!

Все-таки порядочная сволочь этот Федор Федорович. Но, с другой стороны, а что взять с бывшего чекиста, который никогда не считал человека за самостоятельную и самодостаточную личность? Для него все люди — пешки, которые он двигает по доске в любую сторону, куда захочет. И хотя сейчас у него отнято право властвовать над людьми и диктовать им свою волю, однако как хочется! Да он из собственной шкуры вылезет, лишь бы вернуть себе эти мгновения былого могущества…

Возвращаясь в самолете, он бережно поглаживал — мысленно, конечно, — полторы тысячи баксов, что с таким трудом удалось ему таки вырвать из цепких рук этого жадины, который даже гонорар за опубликованные фотографии пересчитал на себя. А ведь немалую зарплату, поди, имеет. Но все равно «иудины сребреники» никому не захотел отдать. А ведь это же у него дома — к такому пришли они мнению с Эдей — были сделаны фотографии. Значит, не задумался продать бывшего приятеля, даже денежку не побоялся взять за это…

Какой превосходный образ! Какой мощный характер! Вот кто теперь ляжет в основу новой, резко обличительной книги Льва Липского, которую он напишет быстро, а отрывки позволит опубликовать у Эди. И пусть бывший полковник только попробует произнести в его адрес какие-нибудь угрозы — история с организацией материала о Степанцове немедленно увидит свет!..

С такими бодрыми и возвышенными мыслями Лев Зиновьевич прилетел в Бостон. По дороге из аэропорта забежал в свой любимый супермаркет «Stop & Shop», один из филиалов которого был расположен на Брайтон-авеню, и набрал в отделе целую корзину разных вкусностей, помня, что дома, улетая в Москву, оставил пустой холодильник.

Нагруженный подарками для самого себя и предвкушая пир, он поднялся в лифте на свой этаж, уложил на пол пакеты со съестным и выпивкой, после чего открыл дверь в квартиру.

Прихожая поразила неприятными запахами застоявшейся плесени. Это ж подумать, может, чуть больше недели всего и не был дома, а такая вонь!

Он включил пакетник общего освещения. Стало светло, но ощущение какой-то сырости и тления не проходило.

А может, это весь дом уже так пахнет? Может, квартиру сменить на что-нибудь более приличное?

Лева прикинул, что новая книжка, в которой он подробно расскажет, как работали советские спецслужбы, как они подсиживали и продолжают по сей день ненавидеть друг друга, книжка, в которой он постарается дать с добрый десяток максимально похожих на свои оригиналы типов, — такая книжка принесет очень неплохой гонорар. И, как ни странно, напечатанная последняя статья стала как бы провозвестником нового большого произведения. Тут и додумать не страшно, лишь бы — как они там говорят дома-то? лишь бы пипл хавал, да? — вот-вот, они все схавают, уж он-то постарается…

Он прошел на кухню, открыл холодильник, включил его и старательно уложил принесенные продукты. И при этом продолжал думать, что в ближайшие два-три дня надо будет набросать план-проспект будущей книжки, оформить его должным образом и с Эдиной помощью — пусть, засранец этакий, постарается за возможность пользоваться предоставленной ему для своих утех жилплощадью! — застолбить место в нескольких московских издательствах. Пока суд да дело, можно будет и аванс в одном из них получить.

Главное, не откладывать в долгий ящик, как он прежде нередко это делал.

Кстати, завтра же, сегодня в ней нет нужды, надо будет взять внизу, в подвальной комнате, пишущую машинку.

Вот тоже проблема! Привык он к этой, а когда в Москве уселся за другую, что привезла эта Эдина сучка, которая так и стреляет глазами по сторонам, вдруг почувствовал, что не идет у него текст! Все-таки привычка — великое дело!

Да, сегодня последний день отдыха, сегодня он отпразднует свою первую настоящую победу! Это ж надо было сукиному сыну Федору такие ракурсы отыскать! Отличная у него техника! Вот бы и на него самого что-нибудь в подобном же духе найти!

Подумал вот, и вдруг показалось, что, если хорошо поискать, поразмыслить, ведь можно и на Федора накопать не меньше. Не велика, конечно, шишка, но если обратиться в какое-нибудь сыскное агентство в Москве, которых там теперь тысячи, наверняка можно найти таких, кто захочет этим делом заняться и так подставить Федора, что ему небо с овчинку покажется! Отличная, между прочим, мысль, надо бы не забыть… Дела-то на тысячу баксов, не больше, а резонансу на все десять тысяч…

И все подать под таким соусом: мол, говорили вам, указывали, а вы не верили, так нате теперь, кушайте собственное дерьмо! Только подлинники нужны, монтаж тут не пройдет. Хотя, с другой стороны, тот же Федор оговорился же, что у него есть такие специалисты, что на цифровом монтаже любой подлинник заделают. Вот и окунуть его самого, а что? Блестящая мысль! Взять аналогичный антураж и… окунуть!

Вот это нельзя забыть.

Оставив холодильник, Лев открыл бутылку «арманьяка», которую ему презентовал в аэропорту Эдя.

Лева выпил рюмку и почувствовал, как. по телу побежала горячая волна наслаждения. Хороший коньячок… А что, теперь без проблем! Теперь можно позволить себе! И он налил вторую, медленно выпил, закусив отломленным кусочком пиццы, и подумал, что хотел сделать что-то важное, но в эйфории прибытия домой уже успел забыть. Что?

И вспомнил: надо бы записать идею насчет цифрового монтажа и Федора Федоровича, который, сам того не подозревая и думая, что это он уронил, как выражаются боксеры, Степанцова, по правде-то говоря, оказался удобным орудием в руках Льва Липского, уничтожившего наконец своего давнего врага. Когда ты хочешь отомстить, любые средства хороши!

Лева вышел в коридор и снова почувствовал уже обостренным от коньяка нюхом спертость домашней атмосферы. И он прошел в спальню, чтобы включить наконец кондиционер, который привычно загудел — пусть теперь тянет, рано ложиться спать сегодня Лев не собирался, значит, воздух здесь успеет очиститься.

Так, а теперь в кабинет. Надо записать на листке бумаги, он всегда ее держал на столе для таких вот случаев — вдруг блеснет удачная мысль. Блеснет — а мы ее на бумагу!

В кабинете было темно. Лев включил свет, потом прошел к окну и открыл оконную раму. Постоял, посмотрел на панораму весело вспыхивающих вокруг огней, на движущиеся бело-красные фонарики машин и почувствовал, что действительно возвратился домой. Россия домом ему уже не была. Она могла еще кормить его, но не больше, а кормежка и родина не всегда совместимые понятия.

— Не всегда! — вслух произнес он и вдруг услышал странно знакомый, но сейчас совершенно ему непонятный быстрый стук-стрекот.

Лев отпрянул от окна — нет, звук шел явно не оттуда.

Он обернулся и обомлел.

Показалось, что остатки волос на голове стали, самопроизвольно подниматься.

По спине прокатилась тяжкая ледяная волна — именно прокатилась и не хлынула.

Лев Зиновьевич стоял и смотрел почти безумными глазами. И ничего не понимал.

Его пишущая машинка работала!..

…Это было невероятно! Это была мистика, но все происходило на его глазах.

На столе стояла включенная в электрическую сеть его пишущая машинка, которую — Лев мог поклясться самой страшной клятвой! — он сам, лично, снес в подвал и запер там до своего возвращения из Москвы.

А сейчас она, самым мистическим образом перенесясь снизу сюда, на его письменный стол, стояла себе на привычном месте и преспокойно работала. Да, она печатала!

В каретку был заложен чистый лист бумаги, и машинка словно захлебывалась, выдавая букву за буквой, строчку за строчкой! Сама! Без чьей-то посторонней помощи!

Невероятно… Этого не может быть, потому что не может быть… никогда…

На негнущихся, непослушных ногах Лева приблизился к столу, близоруко прищурился, потом, вспомнив, метнулся на кухню за очками, которые лежали в дорожной сумке, лихорадочно дрожа, достал их, нацепил на нос и ринулся обратно, в кабинет.