Страница 13 из 16
Когда дорога снова принялась вытрясать душу из привьюченого, словно бурдюк, тела, я спросил:
— Можно три вопроса?
— Только три?
Благодушие и покой царили на лице Милославы.
— Для начала. Но очень волнующие. Куда едем, зачем и, главное, что с нами будет потом?
— Правильные вопросы.
Милослава с минуту что-то обдумывала, словно распределяла файлы по папкам «говорить» и «не говорить».
— Первое. Куда, — вскоре начала она. — В башню Варфоломеи, цариссы Западной границы. Самой сильной цариссы этого региона.
— Ты ее дочь? — с большой долей уверенности предположил я.
Царевна кивнула.
— И Карина с Зариной. И не только. Говорю же: самая сильная. Теперь — зачем. Мы обязаны доставить ангелов в крепость. Для этого нужно собрать надежную свиту, чтоб не получилось, как с Гордеем. Боец был знатный, а думалка хромала. Еще: ангелы бывают ничьи, а могут быть чьи-то. Вот и появилась мыслишка…
Словно ужалило: чьи-то? Нас хотят приватизировать?
Общество религиозного фанатика и обманщика Гордея вспоминалось во все более радужных тонах.
— Что потом? Скажу одно, — продолжила Милослава, — все будет по закону. Как — не знаю. Третья заповедь гласит: соблюдай закон. Так и сделаем.
— Гордей упоминал заповеди, — припомнил я. — У вас, должно быть, другая нумерация. У нас тоже в разных конфессиях по-разному. Последняя разве не «не возжелай жену ближнего своего»?
— Как?! — Милослава подавилась воздухом, а затем заржала громче своей испугавшейся гулко вторившей лошади. — Слов нет, одни междометья. А четвертая? Ну-ка, повесели еще.
— Почитай отца твоего и матерь твою, — хмуро сказал я.
— Придумают же, — чуточку успокаиваясь, откликнулась Милослава. — Сказано: почитай матерь свою и чужую, ибо Алла, да простит Она нас и примет, дала нам мир, а они дали жизнь. Эта заповедь звучит только так, отступление — грех. Грех — это смерть. Ясно?
— Угу.
Царевна почти не управляла конем. Ищейкой, взявшей след, тот сам находил дорогу. Или у здешних коняк навигатор в голове? Как у наших голубей, что всегда возвращаются.
Скорее, часто ездит этими местами. Самое скучное объяснение обычно самое правильное.
В начале разговора справа приблизилась Зарина с Томой за плечами. Розовенькие ушки обратились в локаторы. Милослава шуганула ее каким-то крепким словцом, дальше нам никто не мешал.
— Почему ты сказала Гордею «Вы вымираете»? — нарушил я молчание. — Кто вымирает?
— Их семья. Совсем слабая. Теперь еще лучшего бойца лишились. — Задумавшись, царевна стрельнула глазами по сторонам и выдохнула, пересилив себя: — А как жизнь у вас? Там?
Ее палец пронзил небо.
Сказать, что вопрос меня поразил — ничего не сказать.
— Закон запрещает слушать ангелов, — напомнил я. — Не слушать истории ангелов, не спрашивать о нашем мире. Кто слушал — жуткое наказание.
— Именно, — спокойно согласилась она. — Но закон есть закон, а жизнь есть жизнь. Так как у вас?
— Не боишься?!
— Наслушались алла-хвалинских идиотиков? Заруби на носу или где хочешь: отвечаешь только за то, что докажут. Мы здесь вдвоем. Во всевидящее око Аллы я не верю. Значит, если не проболтаемся, никто не узнает. Где никто не знает, закон бессилен.
Вспомнилось, как в одном школьном кабинете кто-то расписал стену паскудными надписями. Принялись искать виновных. Валерий Вениаминович сказал: «Он был один». «Почему вы так уверены?» «Было б хотя бы двое — я б уже знал».
— А если проболтаюсь я? — Хотелось бы видеть глаза Милославы, но в доступности имелся лишь зад, а он эмоций не выдавал. — Мало того, специально сообщу?
Царевна как нарочно поерзала в седле, устраиваясь удобнее. Равнодушно сказала:
— И что? Кто тебе поверит, если я, царевна, буду отрицать? Ты моложе, беспокойней, фантазия богата. Вскоре свои интересы могут возникнуть. Мое слово окажется весомей. А с тобой однажды произойдет несчастный случай.
Оп. Я заткнулся. Искренне верующие отныне нравились мне больше. Ненавижу местных атеистов.
— Так как там у вас?
— Нормально у нас.
Бронзовый щит встал холодной стеной не только между телами.
Лес вдруг кончился. Царевна чуточку расслабилась, остальные тоже повеселели.
— Наша земля! — сразу за последними деревьями звонко объявила Зарина.
Счастливая улыбка осветила ее личико. Руки раскинулись, обнимая мир. Угораздило же родиться в подобной семейке. Пары лет не пройдет, будет как остальные: прожженной циничной убийцей. Пока же малявка являлась единственным туземцем, вызывающим хоть какую-то симпатию.
Под нами колосилось поле, засеянное чем-то. Какой-то культурой. Из меня агроном, как из Милославы Франциск Ассизский. Это такая Мать Тереза, только мужик.
Небо потихоньку сгущалось темнотой.
— Успеем, — прикинула царевна.
Через полчаса поле под нами сменилось дорогой. Широкой утоптанной, первой в этом мире. Надеюсь, не единственной. Лошадям стало легче.
Мои руки обнимали ледяной металл талии царевны, пальцы цеплялись за портупею. Живот, грудь и щека терлись о щит. Вперед смотреть не мог, но приободрившиеся и радостно засуетившиеся окружающие подсказали, что куда-то приближаемся. Отряд поднажал, и перед самым закатом прибыл к охраняемым воротам.
— Спешиться! — бросила царевна.
— Что там? — не утерпел я.
— Цекада, — несколько голосов с радостью «объяснили» мне.
Частокол из высоченных заостренных бревен был мрачен, суров и вызывал ощущение надежности. Неплохое сооружение. Регулярное войско, конечно, штурмом его возьмет, а от волков и лихих людей — защита.
— Хочешь жить — молчи, — прошипела Милослава Шурику. — Притворись потерявшим сознание, а лучше мертвым.
— Царберы! — У восхищения Зарины предел исчез как понятие.
Во все двадцать два глаза — так казалось — таращась на выступивших вперед красавцев-богатырей, она выпячивала грудку и тянулась макушкой вверх, пытаясь выглядеть хоть немножечко выше. И старше. И это могло получиться — у другого. Но не у нее.
Ярко-желтые плащи покрывали доспехи царберов. Прямоугольные щиты защищали две трети туловища. Витиевато изогнутые шлемы единого образца имели налобник, нащечники и ниспадающие на затылок бармицы. На верхушке красовался султан из конского волоса. Руки и ноги — в бахроме бронзовых пластин. Грудь и спину закрывала мощная кираса. Царевны, царевич и принцы подобным не блистали, сразу став пресными и легковесными. Как кузнечик рядом с жуком-бронзовиком.
Наверное, царбер — это солдат. Войник по-местному. Выясню, когда говорить не станет преступлением. Вон как Милослава зыркает, чтоб вели себя прилично.
Двое царберов приготовились записывать въезжающих на пергамент. Мы приблизились.
— Милослава, Карина и Зарина Варфоломеины, — отчеканила царевна. Пропустив вперед сестер, назвала остальных. — Ангелы Тома и Чапа. Дорофей и Порфирий Милославины.
Мужья царевны внесли Шурика.
— Крепостной Западной границы Щербак. Порван волками.
«Не лжесвидетельствуй!» — вспомнилась заповедь.
Ворота с болью в суставах отворились.
— Цекада. — Зарина обвела руками уходящий вдаль и закругляющийся там забор, словно объяснив этим что-то.
— Цикада? — Под этим именем я знал только невыносимо трещавшее по ночам насекомое.
— Царский караван-дворец. ЦКД. Мы говорим — цекада.
Ясно, караван-сарай в местном антураже. По мне, так это постоялый двор. Именно двор, где за оградой вдоль одной стены находилась конюшня, вдоль других несколько грубо сляпанных избушек, перетекающих одна в другую. Между конюшней и жильем дымила кухня, около нее торчал бревенчатый колодец с навесом. За жильем, перебивая ароматами кухню, располагалось отхожее место.
Зря назвал домики жильем. Скорее, это служебные помещения. Казарма, оружейная, склады.
Весь центр занимала огромная поляна-лежанка. Благородные первыми занимали место, сопровождающие низкорожденные располагались вокруг, как школьники на перемене вокруг включенного планшета. Мы последовали общему примеру.