Страница 15 из 65
Он чуть медлил с ответом, будто подсчитывал в уме все «за» и «против», потом сказал:
– Хорошо, я вас понял. – Вслед за этим он наклонился к селектору: – Женя, через десять минут – срочная летучка в Голубом зале. Для всей редакции, без исключения. – Он взглянул на меня: – Что еще?
– Личное дело Белкина, – сказал я.
– Женя, личное дело Белкина из первого отдела, – приказал он по селектору. И опять ко мне: – Еще?
– Пока все, – я добился своего: редактор понял, что найдем мы Белкина или нет, окажется этот Белкин жертвой или соучастником преступления, ему, Корнешову, лучше сейчас играть в моей команде, а не защищать честь мундира.
И в эту минуту в кабинет вернулся ответственный секретарь Гранов. В руках у него были длинные серые узкие полосы бумаги с жирным свежим газетным текстом.
Корнешов поглядел на Гранова удивленно, тот объяснил:
– Пришлось идти в типографию, тиснуть по новой. В редакции нет ни одного оттиска этого очерка, все в цензуре. – И он положил передо мной принесенные гранки. – Это последний очерк Белкина, который он продиктовал из Баку по телефону. Точь-в-точь повторяет вторую главу этой рукописи, только без концовки, без последнего абзаца. Поэтому мы не знали, что Вадим был арестован, сидел в КПЗ.
– Бакинская милиция нам сообщила, что никогда Белкина не арестовывала, – сказал я. – Скажите, а он вообще привирал в своих очерках?
– Ну-у… Трудно сказать. Нет, пожалуй. У нас с этим жестко. Просто отбор деталей у любого журналиста – дело субъективное. В этом очерке тоже что-то типизировано, наверно. Ты с ним общался по этому очерку? – спросил Корнешов у Гранова.
– Да. Он сказал, что тут все правда, кроме фамилий. Что этого Шаха он на днях, возможно, даже привезет в редакцию. И все. И на другой день он исчез.
– Шах – это тот парень, с которым его похитили и которого нашли мертвым через два дня, – сказал я. – Но об этом я расскажу подробней на общем собрании. – Я взглянул на часы, десять минут истекали. На пороге кабинета показалась сорокалетняя молодящаяся секретарша с розовыми ноготками. В руках у нее была папка – личное дело Белкина.
– Через десять минут все будут в зале, Лев Александрович, – негромко сказала она, кладя личное дело Белкина передо мной.
Не открывая его, я спросил:
– Скажите, а что за история была с ним в Мирном, в Якутии? Какая-то драка в ресторане.
– Знаю, – сказал Корнешов. – Но Белкин не был пьяница, это уж точно. Просто на каждого журналиста рано или поздно приходят из командировок такие «телеги». Я думаю, что и на следователей тоже. Он уличил кого-то в приписках, кого-то в воровстве и, пожалуйста, – раньше, чем собкор прилетает из командировки, на него уже тут анонимка или коллективное письмо. И, знаете, что любопытно? Нет, чтобы пришло письмо от одного человека, хотя в одиночку люди чаще всего пишут именно правду. Но этого нет. Письма коллективные. Потому что доносы строчат по сговору, чтобы больше веры было.
– Но в данном случае драка была, это зарегистрировано в МВД, – сказал я.
– Была, конечно. Рабочие-алмазники набили морду повару ресторана за то, что тухлой олениной кормил. По-моему, правильно сделали – между нами, конечно. А Белкин был при этом и даже написал очерк «Драка», так и назывался, очень неплохой был материал, жалко, цензура не пропустила. Ну, а там, в Мирном, своя мафия, вот и состряпали дело на журналиста. Во всяком случае, так мы к этому отнеслись. Иначе в журналистике и работать нельзя. И пока вы не докажите, что Белкин действительно там чем-то спекулировал – мы хоть и готовы вам помочь, но обвинять Белкина – извините.
Уж не знаю, говорил ли он это только для меня или в расчете на то, что Гранов расскажет всей редакции, как Главный защищает своих сотрудников, но я почувствовал к нему симпатию. Он поднялся с кресла, сказал:
– Идемте, вся редакция уже в Голубом конференц-зале. Имейте, пожалуйста, ввиду, что мы прервали выпуск газеты, там даже метранпажей вытащили из типографии…
– Понял, – сказал я.
В Голубом конференц-зале редакции, в том самом прославленном зале, где «Комсомолка» устраивает встречи со знаменитыми космонавтами, композиторами, артистами и путешественниками, передо мной сидело человек пятьдесят – весь состав редакции, который оказался в тот час на работе, включая машинисток, стенографисток и курьеров. Молодые, загорелые, наездившие по командировкам тысячи километров журналисты – девушки, женщины, юноши и мужчины – они смотрели на меня чуть иронично, но заинтересованно, как смотрят на мир все повидавшие на своем веку газетные волки.
Я коротко изложил им то, что сам знал об этом деле. Не форсил, не строил из себя Шерлока Холмса и «важняка», а скупо перечислил факты похищения Белкина и Рыбакова, причины обыска на квартире Белкина и результат – обнаружение рукописи о бакинских наркоманах и исчезновение остальных блокнотов. Я сказал, что меня не интересует, кто взял эти блокноты и по каким мотивам, просто эти блокноты позарез нужны следствию, чтобы найти похитителей Белкина и его самого – пока есть надежда на то, что он еже жив.
– Если тот, кто взял эти блокноты, не хочет себя объявлять, – сказал я, – предлагаю сделать проще. Вот я вижу здесь телефон. Я останусь возле него и просижу здесь полчаса. За это время человек, который взял эти блокноты, может анонимно мне позвонить и сказать, где и когда я могу их найти. И даю вам честное партийное слово, что никаких выяснений, кто взял эти блокноты, я производить не буду. Уже хотя бы потому, – сказал я с улыбкой, – что мне это просто ни к чему. Мне поручено искать Белкина, и я не хочу терять время на посторонние вещи.
В зале была тишина. Кто-то курил, кто-то отвлеченно смотрел в окно, а кто-то уже поднялся, спросил нетерпеливо у главного редактора:
– Все? Можно идти?
– Минуточку, – сказал я, – если кто-то может дополнить мои знания о Белкине, о его врагах, если такие были, о его связях с какими-либо сомнительными людьми, или о том, что он делал накануне исчезновения, все это, любая деталь может помочь следствию. Поэтому я прошу всех, кто знает хоть что-то, зайти ко мне в эти полчаса или позвонить мне на работу, в Прокуратуру СССР.
Теперь они с явным облегчением загремели стульями и стали гурьбой двигаться к выходу, скептически усмехаясь, переговариваясь на ходу. Но все же какая-то долговязая и совсем юная девица, ну не старше семнадцати лет, не утерпела, спросила, краснея:
– Скажите, все знают, что у Вадима Белкина забрали «Архипелаг ГУЛАГ». И все знают, что за хранение самиздата, Солженицына, Авторханова и прочих у нас дают как минимум три года. Так? Выходит, если вы Вадима найдете, вы его все равно посадите. Так?
Я ждал этот вопрос, я очень хотел, чтобы его задали, и вот он прозвучал, слава Богу! Вся редакция задержалась у двери, ожидая ответа. Ведь именно в этом, на их взгляд, и была загвоздка.
– Нет, – сказал я, – не так. Я исхожу из того, что вы, как работники идеологического фронта, должны знать оружие своих противников, методы работы западной пропаганды. Поэтому в том, что Белкин держал у себя Солженицына, для меня нет криминала. Юпитеру это позволено. Он же не читал Солженицына вслух в московском метро, я надеюсь. – Это вызвало улыбки. – Сейчас же речь идет не о юридических проблемах вообще, а о жизни и смерти вашего коллеги. Даже если в его рукописях будет нечто вольноядумное или нецензурное, – я нарочно сделал нажим на слове «вольно», давая им понять, что именно я имею в виду, – я обещаю вам, я даю вам честное слово, что это не отразится на его биографии.
– Если она продлится, – сказала девушка.
– Да, – сказал я, – если мы с вами примем срочные меры, чтобы она продлилась.
Было похоже, что я проиграл. Они скептически улыбались, их глаза выражали явное недоверие и насмешку. Молча, почти не переговариваясь между собой, они покинули конференцию, и мы остались втроем – я, главный редактор и ответственный секретарь. В глазах у Корнешова можно было прочесть немой вопрос, мол, что дальше? что еще я должен для вас сделать?