Страница 10 из 56
Узнав о такой измене, Гильперик немедленно снялся с позиции своей на левом берегу Сены и старался поспешным отступлением укрыться внутрь своих владений. Он шел не останавливаясь до окрестностей Шартра и расположился станом на берегах Луары, близ селения Аваллоциум, что ныне Аллюи, (Alluye)[91]. Во время этого продолжительного шествия, его постоянно преследовали и теснили неприятельские войска. Несколько раз, Сигберт, думая, что он остановится, вызывал его, по германскому обычаю, на битву; но нейстрийский король, вместо ответа, ускорял ход и продолжал свой путь. — Едва устроился он на новой позиции, как вестник из австразийской армии объявил ему следующее предложение: — «Если ты не подлый человек, то готовь поле битвы и прими сражение[92]». — Никогда подобный вызов, сделанный Франку, не оставался без ответа, но Гильперик потерял всю свою природную гордость. После безполезных усилий избежать неприятеля, доведенный до последней крайности, и не чувствуя в себе мужества вепря, окруженного псами, он прибегнул к мольбам и просил мира, обещая дать полное удовлетворение.
Сигберт, не смотря на свой строптивый характер, был однако великодушен; он согласился предать все забвению, с тем только, чтобы немедленно были ему отданы города Тур, Пуатье, Лимож и Кагор, и чтоб войска Теодеберта возвратились из-за Луары[93]. Побежденный по собственному сознанию и вторично разочарованный в своих надеждах, Гильперик присмирел, как зверь, пойманный в тенета. Он даже выказал добродушие, которое, казалось, смешано было в германском характере с самой зверской свирепостью и самым хитрым эгоизмом, и беспокоился о том, что постигнет жителей четырех городов, которые ему подчинились. «Прости им, говорил он брату, и не взыскивай с них; ибо если они тебе и изменили, то потому только, что я мечем и огнем к тому их принудил». Сигберт был столько человеколюбив, что внял такому заступлению[94].
Оба короля казались очень довольными друг другом, но в австразийской армии возникло сильное неудовольствие. Войска, набранные за Рейном, роптали на неожиданный мир, лишивший их добычи, которую они надеялись приобрести в Галлии. Они негодовали на то, что были приведены издалека не для битв и поживы, обвиняли короля Сигберта в том, что он отступился, когда должен был сразиться. Весь стан был в волнении и готовился страшный бунт. Король, не обнаружив никакого смущения, вскочил на коня и прискакал к толпам, где вопияли мятежники. — «Что у вас?» — спросил он: — «чего вы хотите?» — Битвы! Закричали они со всех сторон. Дай нам случай подраться и добыть сокровищ, иначе мы не воротимся восвояси[95]. Эта угроза могла повлечь за собой новое занятие земель в недрах Галлии и раздробление франкского господства; но Сигберт ни мало не смутился и, сохраняя твердый вид, успел без большого труда усмирить гнев дикарей кроткими речами и обещаниями.
Стан сняли и войско тронулось обратно к берегам Рейна. Оно пошло по парижской дороге, но не вступало в этот город, потому что Сигберт, верный своим обязательствам, уважал его неприкосновенность. В продолжении всего пути, австразийские дружины разоряли места, по которым проходили, и окрестности Парижа долго помнили их шествие. Большая часть селений и деревень была выжжена, дома разграблены и множество жителей отведено в неволю, так что король не мог ни предупредить, ни остановить подобных насилий. «Он просил и увещевал», говорит древний сказатель: — «не делать этого, но не мог превозмочь буйства народов, пришедших с другого берега Рейна[96]».
Эти язычники входили в церкви только для того, чтоб обворовать их. В богатой базилике Сен-Дени, один из вождей взял кусок шелковой ткани, вышитой золотом и усыпанной драгоценными каменьями, покрывавшей гробницу мученика; другой не убоялся влезть на самую гробницу достать оттуда и снять копьем изображение Св. Духа — золотого голубя, привешенного к карнизу придела[97]. Эти грабежи и святотатства оскорбляли Сигберта, как короля и как христианина; но чувствуя слабость влияния своего на дух войска, он поступил с ним, как дед его Клодовиг с воином, разбившим реймсскую чашу[98]. Пока армия шла, он смотрел сквозь пальцы и скрывал свой гнев; но по возвращении, когда все эти неукротимые воины, расходясь в свои племена и жилища, рассеялись по разным местам, он велел схватить по одиночке и предать смерти тех, которые наиболее отличились разбоем и неповиновением[99].
Подобные опустошения, кажется, ознаменовали переход Австразийцев и чрез северные пределы гонтранова королевства, и эта обида, тяжко его оскорбившая, повлекла разлад между им и Сигбертом. С другой стороны, миролюбие нейстрийского короля было непродолжительно; увидев себя вне опасности, он возвратился к своей постоянной мысли и снова обратил жадные взоры на аквитанские города, которыми владел он короткое время. Ссора, возникшая между братьями, казалась ему благоприятным обстоятельством для возобновления своего предприятия; он поспешил воспользоваться случаем, и менее, нежели чрез год по заключении мира, послал сказать Гонтрану: «Пусть брат мой последует за мною, повидаемся, и сообща пойдем на врага нашего, Сигберта[100]». Предложение это было очень охотно принято; оба короля имели свидание, одарили друг друга в знак дружбы и заключили наступательный союз против австразийского брата. Гильперик, в полной надежде на успех, послал к берегам Луары новые войска под начальством сына своего, Теодеберта, вторично переправившегося через нее в 575 году, а сам вступил в реймские земли, составлявшие западный предел Австразийского Королевства. Его нашествие сопровождалось такими же опустошениями, как и война Теодеберта в Аквитании; он жег селения, уничтожал жатвы и грабил все, чтò только можно было взять с собой[101]. Слух об этих хищениях дошел до Сигберта в одно время с известием о составленном против него союзе. Он уже раз просил Гильперика вопреки настояниям своей жены, не хотевшей ни мира ни перемирия с убийцей Галесвинты; теперь негодование его было взрыв человека, простого сердцем, но горячего характером, который вдруг узнает, что его обманули. Он разразился ругательствами и проклятиями. Но этот кипучий гнев, род горячки, припадок, который мог снова утихнуть от покорности врага, не был надежен и не удовлетворял Брунегильду. Она привела в действие все влияние свое на мужа, чтобы вселить в душу его более обдуманную жажду мщения и направить его злобу к единственной цели, братоубийству. «Рассчитаться с злодеем», — таков был вопль сестры Галесвинты. На этот раз, Сигберт ее послушал, и с целью биться на смерть снова воззвал к восточным Франкам и зарейнским народам, призывая их к войне на Гильперика[102].
Для возбуждения этих людей, так мало сговорчивых к борьбе отчаянной, австрийский король обещал им все: денег, добычи, даже города и земли в Галлии. Он пошел прямо к западу, на помощь реймсской области, что избавило его от забот на счет перехода через Сену. При его приближении, Гильперик, избегая битвы, как и в прежнюю войну, отступил вдоль по течению Марны и искал удобной позиции около Нижней Сены. Сигберт преследовал его до самых стен Парижа; но тут остановился, польстившись мыслью завладеть городом, который считался в то время весьма крепким, и устроить в нем склад для военных запасов, а в случае нужды и верное убежище. Как ни благоразумна была такая мысль, однако, повинуясь ей, король австразийский поступил дерзко, чего без сомнения не решился бы сделать, если б жажда мщения не заглушила в нем всякого чувства совести и страха.
91
Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 229.
92
Ibid. — Подлый, низкий человек, homme de rien, Nihtig, Nihting, Niding, по разным германским наречиям. Это позорное слово употреблялось в вызовах и объявлениях войн и означало человека, отверженного от общества.
93
Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 229.
94
Ibid.
95
Ibid. — Fredegarii, Hist. Franc., стр. 307.
96
Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 229.
97
Adriani Valesii rer. franc., lib. IX, стр. 55.
98
В войну Клодовига с Сиагрием (486 г.) франкские воины разорили множество церквей. Однажды они похитили в Реймсе огромный и великолепный церковный сосуд. Епископ Реми послал к королю просить возвращения этой чаши; король отвечал посланным: «Идите за мной в Суассон, где будет дележ добычи. Если чаша выпадет на мою долю, то я исполню желание отца». По прибытии в Суассон, когда все собрались на площадь, король сказал: «храбрые воины, прошу вас даровать мне эту чашу, кроме того, что мне достанется по жребию». Все поспешили ответствовать, что он властен над всем, что даже они сами принадлежат ему, и что он может все, что ему угодно, не боясь возражений. Но один легкомысленный воин, менее спокойный и угодливый, чем другие, поднял свой меч (francisque) и, хватив им по сосуду, сказал сильным и громким голосом: «Не получишь того, чего подлинно не даст тебе жребий». Все были изумлены такой дерзостью. Король смолчал, скрыл негодование, но запомнил обиду; он взял чашу и отдал ее присланным от епископа. Через год после того, он собрал на военном поле свое войско для осмотра исправности оружия. Проходя по рядам войска, он подошел к воину, разбившему чашу, и сказал: «Никто не вынес оружия хуже твоего. Ни копье, ни меч, ни топор твой не в порядке». С этими словами, взяв у него топор, бросил на землю. Когда воин нагибался поднять его, король, взмахнув мечем, разрубил ему голову, примолвив: «Вот, что ты сделал с суассонской чашей». Воин упал мертвый, и войско, по повелению короля, разошлось в молчании. Пример этот устрашил непокорных воинов. (Из Григория Турского).
99
Greg. Turon., Hist. Franc., т. II, стр. 229.
100
Ibid.
101
Ibid.
102
Ibid.