Страница 47 из 58
Рильгону пришлось потратить целую ночь, дабы понять, что происходит в Дангаре. Временами он жалел о том, что не взял с собой Драйбена, Даманхура или хотя бы Фарра, однако положение в последней из незахваченных провинций Саккарема было столь неопределенным и тревожным, что по зрелом размышлении он и во вторую ночь отправился во дворец наместника Туринхура один.
Дангара всегда привлекала Рильгона тем, что в ней причудливым образом переплетались аррантские и саккаремские обычаи, о чем свидетельствовал облик как самого города, так и дворца, с беломраморных террас которого открывался чудесный вид на Дангарский пролив. Обращенная к городу восточная часть дворца была построена аррантскими зодчими. Изобиловавшее колоннадами здание ступенями спускалось в парк, засаженный кипарисами, лавровыми и розовыми кустами, украшенный бассейнами, беседками и статуями, как это принято было в Арре и Лаваланге. Западную же, обращенную к горам часть дворца, имевшую форму подковы с квадратным внутренним двором, строили мастера, привезенные из Мельсины, и напоминала она богато изукрашенную, но все же крепость, в которой можно было отсидеться как во время вражеского нашествия, так и во время междоусобиц, коими столь богата была история Саккарема.
Нечто подобное, как понял Рильгон, назревало и сейчас. Дабы получить необходимые сведения о Фейран и Энареке, ему приходилось несколько раз перевоплощаться, принимая различные личины, из коих наиболее впечатляющим был, конечно же, образ Даманхура. Призрак погибшего якобы в сражении с мергейтами шада, явившийся разузнать, что делается в его катастрофически уменьшившейся державе, производил на стражников и вырванных из объятий сна чиновников неизгладимое впечатление, и это не только приносило ощутимую пользу в настоящий момент, но и могло сослужить добрую службу в дальнейшем.
Рильгону за тысячу триста лет нередко приходилось сталкиваться с людьми, и Даманхур показался ему человеком весьма достойным. Он и раньше не отличался жестокостью и заслуженно прослыл разумным властителем, а перенесенные им невзгоды позволяли надеяться, что, возвратив себе трон, станет лучшим из шадов, правивших Саккаремом в течение трех последних столетий. Худо было лишь то, что возвращение его в Дангару кое-кому пришлось бы очень не по душе и грозило привести к очередной усобице. Намеревавшийся занять саккарем-ский престол Туринхур, обвинивший Ани-Бахра в трусости и измене, едва ли уступил бы своему отцу Золотой Трон без боя.
Открыто возражать против заточения Ани-Бахра в дворцовое узилище не осмелились даже его друзья и соратники, когда выяснилось, что Даманхур перед Аласорской битвой составил новое завещание, в котором назначил наследником своего второго сына — Туринхура. Завещание, заверенное нужным числом свидетелей и Большой печатью, доставил в Дангару Нараган, предательски уведший с поля боя засадный полк. Как уж ему удалось завладеть бесценным пергаментом, оставалось только гадать, да это, впрочем, было уже и неважно. Воины Нарагана, вместе с нарлаками Боржива, бывшего в сговоре с предателем, схватили ничего не подозревавшего Ани-Бахра, а за ним и тех немногих уцелевших после Аласорского сражения командиров, коим было известно, что новое завещание составлялось Даманхуром исключительно на тот случай, если и сам он, и Ани-Бахр падут на поле брани. Среди схваченных по распоряжению Туринхура оказались, как удалось выяснить Рильгону, и Энарек с Фейран.
В настоящее время ситуация в Дангаре выглядела следующим образом. Боржив со своим отрядом, получив вознаграждение за предательство, отправился на родину не столько, надобно думать, спасать ее от мергейтов, сколько в надежде дограбить то, до чего не дойдут руки у захватчиков. Туринхур готовился взойти на Золотой Трон, благополучно вывезенный из гибнущей Мельсины заботами Энарека. Судьба Ани-Бахра была все еще не решена, ибо чем больше проходило времени после Аласорского сражения, тем менее убедительным выглядело обвинение его в измене. Тысячи вернувшихся с поля боя воинов собственными глазами видели, как доблестно он сражался во главе левого крыла войска, и заткнуть им рты было не так-то просто. Получалось, что казнить Ани-Бахра было вроде бы не за что, а, напротив, следовало наградить за храбрость и хладнокровие, с коими он сражался со степняками и уберег большую часть своих конников от Черной Погибели. И тут кто-то из советников Туринхура вспомнил про Фейран.
Об обладавшей пророческим даром девице, предсказавшей, что в Раддаи на шада будет совершено покушение, болтали все кому ни лень, и мысль свалить все беды на нее показалась наместнику Дангары весьма заманчивой. В новой версии события, происшедшие в Альбакан-ской пустыне, получили объяснения, способные удовлетворить и Туринхура, и Нарагана, и всех тех, кто ломал себе головы над появлением во время битвы Черной Погибели. Фейран, оказывается, была могущественной колдуньей, служившей Гурцату и сдавшей ему Шехдад — свой родной, прекрасно укрепленный город, способный выдержать многодневную осаду. Она нарочно втерлась в доверие к шаду и совратила Ани-Бахра, не устоявшего перед чарами злодейки. Именно по ее наущению он уговорил Даманхура избрать для решающего сражения Аласор — место, считавшееся, как известно, проклятым испокон веку. Выбрала его Фейран не случайно, ибо в нужный момент рассчитывала призвать себе и Гурцату на подмогу обитающие там силы зла, что ей — увы и ax! — и удалось сделать. В час просветления Даманхуру открылись злодейские замыслы колдуньи. Он понял, что Ани-Бахр зачарован ею, составил известное всем завещание и велел Нарагану спасать людей, ежели ему с Энареком не удастся предотвратить задуманное Фейран злодеяние.
История вышла, что уж тут говорить, не слишком убедительная, но кто хотел — тот поверил. У людей здравомыслящих сразу же, правда, возник вопрос: чего ради Фейран, напустив на саккаремское войско Черную Погибель, бежала в Дангару, вместо того чтобы присоединиться к Гурцату? Ани-Бахр, ладно, сбросил чары — и вот он тут. Но ей-то какая корысть спешить туда, где ее в лучшем случае на кол посадят? Объяснялось появление ее на Дангарском полуострове доблестью Энарека, пленившего будто бы злодейку и доставившего ее Туринхуру, дабы тот утишил свою скорбь, достойно покарав виновницу гибели своего отца, совращения брата и всех прочих обрушившихся на саккаремцев в последнее время бед.
Задумано было неплохо, поскольку Энарек слыл человеком совестливым и мудрым, и, подтверди он эту ложь, сторонников у Туринхура стало бы больше. Для наместника Дангары, однако, значительно важнее было склонить на свою сторону самого Энарека. В это трудное время хороший сарджен — а как раз таковым, по всеобщему убеждению, и являлся Энарек — был Саккарему или, вернее, той части, которая от него осталась, совершенно необходим. Но сподвижник Даманхура не торопился поддержать Туринхура. Выпущенный из узилища и обласканный сверх меры, он колебался и не мог сделать выбор между велением совести и пользой страны, а посему роскошные покои его были набиты «телохранителями», приставленными к "драгоценному сарджену" заботливым наместником Дангары.
Узнать у Энарека, где находится Фейран, представлялось Рильгону проще, чем наугад обшаривать дворцовые темницы. К тому же сарджен, вероятно, мог сообщить ему о судьбе чудесного меча, шансах Даманхура вернуть себе Золотой Трон и о том, надобно ли шаду вообще возвращаться в Дангару в ближайшее время. Словом, от Энарека каттакан ожидал многого и потому, собрав в первую проведенную в Дангаре ночь, все необходимые ему сведения, на следующую появился уже прямо в спальне сарджена. Несмотря на поздний час, кровать Энарека была не разобрана, на столе горела свеча, а сам он сидел спиной к ней в кресле, с кубком в руках, обратив взор в сторону мерцавшего в лунном свете Дангарского залива.
Каттакан полагал, что, приняв для начала облик Даманхура, сократит время, необходимое для знакомства с сардженом, и потому предстал перед ним именно в этой личине. Прошелся по изящно убранной комнате, пытаясь по обстановке определить характер ее хозяина, но тотчас сообразил, что Энарек живет здесь, как на постоялом дворе и своих вещей у него тут почти нет, если не считать висящего на стене меча в дорогих ножнах. Судя по описанию Асверии, того самого, подумал Рильгон, поздравив себя с удачным началом.