Секреты

Роуз было одиннадцать, когда лавка в конце концов прогорела. Однажды утром Фрэнк пришел и столкнулся с ожидавшими его несколькими сердитыми поставщиками. Им не платили много месяцев, и они немедленно хотели получить деньги. Фрэнк уплатил им, но не смог убедить их давать ему дальше товары в кредит.

Несмотря на халатность Фрэнка, лавка выживала в течение восьми лет, но как только пошла молва, что у него проблемы, потребовалось всего несколько недель, чтобы полностью обанкротиться.

Даже сейчас, спустя девятнадцать лет, Хонор все еще помнила, какой у Фрэнка был вид, когда он поднялся к ней наверх, после того как закрыл дверь лавки навсегда. Ему тогда было тридцать пять лет, но он был по-прежнему стройным мальчишкой, как в тот день, когда они поженились. «Не имеет значения, — сказал он, и его лицо расплылось в широкой улыбке. — Мы продадим здание и уедем жить в Керлью-коттедж навсегда».

Он заставил ее поверить в то, что это будет раем и что они смогут жить на проценты с капитала, вырученного от продажи здания. Он намеревался продавать свои картины, и они разводили бы кур и выращивали овощи. Все должно быть отлично.

Хонор глубоко вздохнула. В те времена она была такой же наивной, как Фрэнк. Она не задумывалась о том, как они будут жить зимой на болоте и что Роуз придется уйти из старой школы и потерять друзей. Ей не пришло в голову, что ее собственные родители будут рассматривать внезапный отъезд единственной дочери из Танбридж-Уэлса как факт, что она их бросила. Она также не знала, что значит быть по-настоящему бедными, пока их капитал не истощился.

И она не знала, что всего через два года Англия будет воевать с Германией и Фрэнк вступит в армию. Если бы в тот день, когда они окончательно закрыли лавку, кто-то сказал ей, что через шесть лет она будет желать смерти, не выдерживая ежедневной борьбы за выживание, она бы над ним посмеялась.

Пока Хонор ворошила прошлое, свеча догорела. Ей было больно воскрешать воспоминания, думать, как бы они хорошо жили, если бы не гонялись за своими мечтами. Если бы Фрэнк следил за делами в лавке, он мог бы избежать армии, и тогда, вероятно, был бы все еще жив. Если бы они оставались в Танбридж-Уэлсе, возможно, Роуз тоже стала бы другой.

Но прошлое есть прошлое, и сожалениями о том, что все могло быть по-другому, ничего нельзя изменить. Сейчас для Хонор важно настоящее, и до этого вечера ее жизнь, хотя часто и трудная, была спокойной и терпимой. Она зарабатывала продажей яиц, консервов и кроликов, этого было достаточно, чтобы прожить, и она любила болота и свой маленький домик. Она не хотела перемен, сердечной боли и дополнительной ответственности.

И особенно — заботиться о ребенке. Девочка постоянно напоминала бы ей о Роуз и всей той боли, которую Роуз причинила. Она не могла и не хотела оставлять ее у себя.

Адель внезапно проснулась от петушиного крика и сначала подумала, что она все еще в «Пихтах» и долгая дорога в Рай ей просто приснилась.

Но тут же она почувствовала пульсирующую боль в ногах, лицо пылало словно в огне, а когда она попыталась встать, ей помешала резкая боль в спине, и она быстро поняла, что это не сон.

Было очень рано, потому что свет, проходивший через тонкие бумажные занавески, был еще серым и пение птиц перекрывал храп бабушки из соседней комнаты.

Ей стало легче оттого, что это была не игра ее воображения, а реальность и что гостиная бабушки была захламленной и странной, соответствующей ее первому впечатлению.

Кушетка, на которой она лежала, стояла перед старинной печью, внутри которой разжигался огонь. Сейчас он потух, и она предположила, что бабушке приходится разводить огонь каждое утро. С кушетки она видела прямо перед собой входную дверь, судомойню за нею и спальню бабушки справа от нее, рядом с печкой. Слева от нее, за спинкой кушетки, стояли стол и стулья и весь хлам. Он даже загораживал окно, мешая проникать свету.

Она никогда не видела ничего подобного: кипы картонных коробок, комод, взгроможденный на старый буфет. Там еще было чучело красновато-коричневой птицы с длинным хвостом под стеклянным колпаком, огромный медведь, вырезанный из дерева, похожий на вешалку для одежды и шляп, и матрац, прислоненный к стене. Она попыталась представить, что может быть в этих коробках. Может быть, бабушка готовилась переезжать в какое-то новое место?

Птица, медведь, стол и стулья выглядели так, как будто они попали сюда из богатого дома; даже кушетка, на которой она лежала, была обита темно-красным вельветом. Это не вязалось у нее с женщиной, которая носила мужскую одежду и у которой в доме не было электричества.

Адель хотела пойти в туалет, но когда попыталась встать, то поняла, что все еще не может этого сделать. При этом она ужасно себя чувствовала и была очень испугана, вспомнив, как отвратительно вела себя бабушка прошлой ночью. Она не осмеливалась позвать ее, поэтому закрыла глаза и попыталась снова уснуть.

Вероятно, она задремала и пришла в себя, вздрогнув, когда дверь заскрипела. Сейчас через окно ярко светило солнце, и она услышала, как бабушка выходит из своей спальни. Она была во фланелевой ночной рубашке, на ее плечи была накинута шаль.

— Мне нужно в туалет, — неуверенно произнесла Адель. — Я попыталась встать, но не смогла.

— Почему не смогла? — спросила бабушка, подозрительно меряя ее взглядом.

— У меня все болит, — сказала Адель.

— Я думаю, у тебя просто ноги онемели. Я тебе помогу.

Вся ее помощь заключалась в том, что она ухватила Адель за руки и подняла ее рывком. Адель закусила губу, чтобы не закричать от боли, и покачнулась на больных ногах.

Бабушка позволила ей опереться на свою руку, и Адель добралась до судомойни, морщась при каждом шаге.

— Надень это, — велела Хонор, подтолкнув ногой к Адель пару старых тапочек. — До туалета недалеко.

Когда задняя дверь открылась, перед Адель за забором огромного сада предстал такой прекрасный и неожиданный вид, что она в одно мгновение забыла про свою боль.

Волнистая трава, усыпанная цветами, простиралась до самого Рая. Справа от нее были руины замка, который она видела по дороге сюда, и речка, как гладкая серебряная лента, петлявшая по буйной траве.

Похожий на гогот шум заставил ее поднять голову. Над ними пролетала стая больших птиц с длинными шеями, и она проследила взглядом, как они устремились вниз к реке и грациозно приземлились, не всколыхнув воды.

— Это дикие гуси, — сказала бабушка. — У нас их здесь около десятка разных видов.

Адель вдруг снова ощутила, как сильно у нее все болит, и заковыляла в туалет, на который ей указала бабушка, почти спрятанный под кустом, усеянным большими ярко-красными цветами. Выйдя через несколько минут, она увидела, как бабушка открывает клетку с кроликами, чтобы выпустить их побегать.

— Я люблю кроликов, — сказала Адель, когда два очень больших белых с коричневым кролика выбежали и выжидательно понюхали воздух.

— Это не домашние животные, — холодно сказала бабушка. — Я развожу их из-за мяса и шкурок.

Ко второй половине дня Адель была в отчаянии, убежденная, что ее бабушка действительно ведьма, потому что она, видимо, была самым отвратительным человеком, которого девочка когда-либо встречала. Все, чего Адель хотела, — это лечь, закрыть глаза и заснуть, но бабушка сказала, что она должна сидеть на стуле.

Вымыв Адель, она заставила ее надеть свое старое платье и продолжала забрасывать вопросами, но девочка почти все время слишком плохо себя чувствовала, чтобы отвечать на них. Ей было то холодно, то так жарко, что она вспотела, но бабушка, похоже, этого не замечала, потому что все время выходила из дома, занимаясь домашней работой.

Она рассердилась, когда Адель за обедом съела лишь несколько ложек супа, а потом швырнула на поднос головоломку и велела ей сложить ее, вместо того чтобы смотреть в стенку.

Адель всегда любила головоломки, но у нее закружилась голова, когда она посмотрела на кусочки. Ей хотелось заплакать и сказать, как плохо она себя чувствует, но она была уверена, что если бы сделала это, то еще больше разозлила бы женщину.