Страница 11 из 19
– А фильм-то говорящий, – сказала Мэй. – Обожаю кино со звуком!
То было самое начало эпохи, когда движущиеся на экране картинки обогатились речью, музыкой и всевозможными шумами, что в конечном счете повлекло за собой огромные перемены в киноязыке. Сейчас, конечно, странно вспоминать тогдашние дискуссии между теми, кто воспринимал кино исключительно по старинке, и теми, кто сразу же понял, какие возможности открывает звук. Что касается меня, то, боюсь, я не придала происходящим на моих глазах переменам никакого значения. Отчасти тут сказывалось влияние моей матери, которая, как и многие театральные актеры, невысоко ставила кинематограф, и все успехи Голливуда не могли заставить ее изменить свою точку зрения. Живя в городе, один процент населения которого работает в киноиндустрии, а остальные девяносто девять мечтают туда попасть, я оставалась равнодушной к кино и к сопровождающей его шумихе. Я не вешала на стену портреты звезд, не стремилась подражать нарядам актрис и даже не давала себе труда запоминать имена тех, кто находился на пике славы. Бывало, я смеялась во время просмотра, случалось мне и всплакнуть, но я ни на мгновение не забывала, что передо мной иллюзия и что моими чувствами более или менее успешно пытаются манипулировать. Возможно, сказывалось и то, что на мое детство выпала одна из самых страшных гражданских войн в истории – российская. Мне слишком рано пришлось столкнуться с тем, что такое отчаяние, потери, скитания, и оттого вымышленные страдания, которые я видела на экране, не действовали на меня так, как они действовали на обычных людей, не знавших, что такое попасть между жерновами двух миров. Выйдя из кинотеатра, я почти тотчас же забывала увиденное, и горячность, с которой другие зрители были готовы часами обсуждать выдуманных людей и происходящие с ними события, вызывала у меня скрытое чувство протеста.
Конечно, Мэй принадлежала именно к тому типу зрителей, от которого я была бесконечно далека. Все, что происходило на экране, вызывало поток живейших комментариев с ее стороны, и все она принимала за чистую монету. Она дергала Джонни за рукав, хватала меня за руку, громко хохотала в смешных местах, а в самый чувствительный момент полезла за платком и опрокинула на пол сумочку, после чего стала вслепую подбирать рассыпавшиеся под ногами мелочи. Но ей не хотелось пропускать происходящее на экране, и она громким шепотом потребовала от нас пересказывать ей, кто куда пошел и что вообще происходит. Сидящие по соседству зрители начали возмущаться, и Мэй, обрадовавшись тому, что ей подали повод, смачно их обругала. Наконец пытка завершилась, в зале зажегся свет, Мэй подобрала последние мелочи и проверила, все ли в сумочке на месте.
– Нет, ну как она ему сказала, а? – трещала она, когда Джонни вез нас обратно в машине, которую Винсу подарил Джино де Марко и которую Винс сплавил братьям. – Мне прям понравилось, как она поставила его на место! Отличный фильм, я бы и второй раз на него пошла… А ты, подруга, что молчишь?
– Устала, – коротко ответила я. – Завтра рано вставать.
«Какая я тебе подруга? Тоже мне, подругу нашла…»
– Устала она, – передразнила меня Мэй, сощурив бесстыжие серые глаза, и расхохоталась. – От чего ты устала – кавалеров перебирать? Мало ей Тони и этого, исполосованного, теперь и за Лео взялась…
– Ну, знаешь ли! – возмутилась я. – Что ты несешь вообще?
– Ой, да ладно тебе выделываться! Можно подумать, я не видала таких, как ты – которые ходят, задрав нос, словно они по жизни самый главный подарок… И ведь находятся мужики, которые на это покупаются! – обидчиво добавила она.
– Джонни, ей-богу, я ничего не понимаю, – объявила я, поворачиваясь к нему. – Скажи, я что, действительно произвожу такое впечатление? Будто я заигрываю с Тони, с Рэем, а теперь еще, оказывается, и с Лео!
Джонни смутился. Бедняга Лео, судя по его лицу, не знал, куда деться.
– Ну ты же притащила его в кино! – воскликнула Мэй.
– Вовсе нет! Просто Роза… миссис Серано сказала, что Лео может пойти с нами, потому что остальные заняты в мастерской. Вот и все!
– Ну, значит, Лео в пролете, – пожала плечами неисправимая Мэй. Она достала из сумочки зеркальце и проверила, не размазалась ли тушь. – Остаются Тони и Рэй. – Она выпятила губы, критически осматривая себя в зеркальце. – Знаешь, я тут подумала и решила – ты правильно делаешь вид, что не обращаешь на них внимания. – Она убрала зеркальце и ослепительно улыбнулась Джонни. – Не обижайся, милый, но твой братец – кобель, а Рэй – просто урод.
– Он не урод, – промолвил Джонни, и впервые за все время, что я слышала, как он разговаривает с Мэй, в его голосе прозвенело нечто вроде неудовольствия. – Он не виноват, что попал в ту страшную аварию. Врачи сказали, он чудом остался жив…
– Ну да, а когда пришел в себя, то не помнил даже своего имени. Ты его, конечно, жалеешь, но, по-моему, он все равно урод. Такие вещи даром не проходят. – Мэй обернулась, с вызовом глядя на меня. – В общем, подруга, тебе не повезло. Лучший из братьев Серано уже достался мне… и я никому его не отдам! – Она расхохоталась.
Возразить на это было ровным счетом нечего, и я была почти рада, когда Джонни притормозил возле моего дома. Входная дверь запиралась в десять вечера, и, когда я замешкалась, ища ключ, она неожиданно распахнулась передо мной. На пороге, царственно распрямившись во весь свой небольшой рост, стояла миссис Миллер. Туфли на максимально возможных в то время каблуках (шпилек еще не существовало), тщательно выглаженное платье, плотно сжатые губы, взор, источающий презрение, – для полного величия ей не хватало только пары лишних голов, изрыгающих огонь.
– Вы сегодня припозднились, мисс, – уронила она, с неудовольствием косясь на уезжающий автомобиль. – С чего бы?
– Икра, шампанское и разврат, – не моргнув глазом ответила я. Возможно, это была цитата из фильма, который я только что видела.
– Значит, опять кино, – невозмутимо констатировала миссис Миллер. – Надеюсь, машина хотя бы не краденая?
– Нет, это подарок одного гангстера, – отозвалась я.
– Представьте себе, я так и подумала, – с удовлетворением объявила она. И, пропустив меня в холл, миссис Миллер закрыла дверь.
8
Конечно, Джонни раскусил план матери – во что бы то ни стало разлучить его с Мэй. Любой другой на его месте постарался бы как-то выместить свою досаду на мне как на сообщнице, вольной или невольной, но Джонни никак не изменил своего ко мне отношения. Он всегда был мил, дружелюбен и сердечен. Вы скажете, что он выставил свое дружелюбие как барьер между мной и собой, который не позволял мне по-настоящему приблизиться к нему, и будете правы. Все, на что я могла рассчитывать – совместные походы в кино, в тир, в кафе и обмен незначительными репликами. Но даже если звезды складывались удачно и Мэй по какой-то причине не было поблизости, мы с Джонни никогда не оставались одни. Рядом всегда был Тони, Лео или Рэй, которого терпеть не могли все владельцы тиров, потому что он стрелял очень хорошо и почти всегда забирал какой-нибудь приз. Двоюродные братья одно время пытались состязаться с ним, но потом бросили это занятие, потому что он был намного лучше их. К призам – если это были не сигареты, например – Рэй относился довольно равнодушно и чаще всего отдавал их мне, так что дома у меня вскоре собралась небольшая коллекция мягких игрушек. Помню небольшое и довольно скромное заведение, в которое мы обычно заглядывали после тира. Там стоял музыкальный автомат – боже, я еще помню автоматы, в которых проигрывались не пластинки, а длинные валики, – и иногда я танцевала с Джонни или кем-нибудь из его братьев под музыку. Спиртное было запрещено, но в реальности продавалось на каждом шагу. Из-за низкого качества пойла бывали чудовищные случаи отравлений, но мало кого это останавливало. Впрочем, никто из нас спиртным не увлекался, мы разве что иногда пропускали бокал вина.
Вскоре к нашей компании присоединилась подружка Тони по имени Сэди, которая работала официанткой в подпольном баре. Она была рыжая, кудрявая и производила впечатление девушки неглупой, но изрядно потрепанной жизнью. На шее она носила черную бархотку, придававшую ей пикантный вид. Сэди уверяла, что подсмотрела ее в фильме у какой-то актрисы, но я почему-то не удивилась, когда она под большим секретом поведала мне, что бархотка скрывает шрам, которого она стыдится. Когда-то один из любовников, приревновав Сэди, пытался перерезать ей горло, но она вырвалась и ударила его по голове тяжелым предметом – иначе быть бы ей в морге. О случившемся она рассказывала со странным спокойствием, которое заставило меня предположить, что в ее жизни случались вещи и пострашнее этого нападения. Помню, ее не на шутку поразило, что Тони не поколотил ее, когда она совершила прямо-таки ужасный проступок – опрокинула соус для спагетти на его выходной костюм, которым он очень дорожил. Конечно, Тони не сдержался и наорал на нее, но мне трудно было представить, чтобы он поднял на нее руку, а вот она считала это само собой разумеющимся.