Страница 12 из 38
— Когда это прекратится? — в голосе Биргитты звучали пока что печаль и укор; гнев и праведное возмущение будут позже.
— Спасибо, что спросила, мне лучше, — ровным тоном сказал Осмунд. — Поедешь со мной на Кавказ, когда вернусь? Меня врачи отправляют на месяц в горы, советуют ехать в Армению.
— Ты что, решил меня игнорировать? — А, вот и обида появилась. Скоро наступит черёд слёз и упрёков. Сценарий разговоров с Биргиттой Осмунд знал уже наизусть, жена редко от него отклонялась.
— Я отвечаю так, как если бы мы с тобой в самом деле разговаривали. Поскольку ты меня не слышишь, не всё ли равно, что я скажу? И да, ответ на твой любимый вопрос не изменился: нет, не брошу. И особенно сейчас.
Биргитта решила пропустить следующую фазу и сразу перешла к обвинениям:
— Ты обо мне подумал? Ты грохнешься там в своём космосе, а я останусь... одна.
«А если я грохнусь в своём море, кому-то будет легче?» — мог бы сказать Осмунд, но обижать жену сейчас не видел смысла. Вместо этого прежним ровным тоном он сказал совсем другое:
— Ты ведь знала, на что шла, когда сказала «да». Я не зря тебя предупреждал ещё задолго до свадьбы: ты меня не переделаешь, есть вещи, которыми я занимаюсь, потому что это необходимо.
— Кому необходимо?!
— Мне. Этого для тебя должно быть достаточно. Хотя есть немало других людей, которым это нужно не меньше. Ты знала, что выходишь за дайвера, и ты согласилась на эту жизнь. За что я тебя и ценю. Ты терпеливая сильная женщина, Бритта, и я тебя люблю. В Ереван поедем?
— Не заговаривай мне зубы, — сейчас она заплачет, потому что очень жалеет его и себя. И Нильса, конечно. — Что мы будем делать, если ты разобьёшься?
— Мы не вечны, Бритта. — Когда она плачет, хочется обнять её, погладить по роскошным светлым волосам и ничего больше не говорить, пока она не перестанет плакать и не потянется к его губам своими... Но когда она так далеко, у экрана, там, дома, на Земле, как её успокоить, чтобы не повторять горькую, жгучую правду, которую она знает и так?
— Никто не вечен, — ну вот, всё-таки заплакала, слезинка ползёт по бледной щеке, бедная маленькая одинокая Бритта... — Все могут попасть под поезд, но никто не лезет под колёса нарочно! Все нормальные люди...
А вот это подло! Это запрещённый приём. Мне жаль тебя, малыш, но на это я должен ответить.
— Я не собираюсь жить как все нормальные люди. Я говорил тебе это ещё давным-давно. И ты согласилась. Ты взяла на себя этот груз — жить со мной, с моими мечтами и делами, с тем, что мне нужно и дорого. И я согласился взять на себя то, что составляет твою жизнь. — Так, только не надо с ней резко, она вспыхнет и такое начнётся... — Разве я хоть раз упрекнул тебя за твою работу? За то, что ты неделями не бываешь дома? За то, что Нильс, когда был маленьким, успевал забыть твоё лицо и пугался незнакомой тёти, когда ты возвращалась из командировок? За то, что тебе надо было проходить практику и поэтому приходилось откладывать отпуска на зиму? За то, что тебя выдёргивают из постели в три часа ночи и ты бросаешь семью и бежишь к своим больным?
Осмунд помолчал — говорить долго было ещё трудно:
— Я согласен на это: это твоя жизнь, она дорога тебе. Почему ты отказываешь мне в таком же праве?
— Потому что я со своими больными не рискую жизнью на дырявом космическом корыте, — всхлипывала Биргитта. — В моей работе нет опасности большей, чем опрокинуть пробирку с анализами. А ты мог умереть!
Осмунд улыбнулся:
— Да не мог я умереть, ну что ты говоришь такое. Это же Венера!
— Ах да, это же Венера, там безопасно, как у дома на лужайке! — передразнила Биргитта, но плакать перестала. — Я не пристаю к тебе с твоими морскими экспедициями, Олле, я знаю, что тебя от моря за уши не оттащить. Но то — работа, а это...
— Бритта, — Осмунд вздохнул. Опыт говорил ему, что разговор приближается к финальной фазе. Сейчас жена или успокоится, или хлопнет дверью на два-три дня. — Бритта, мои морские экспедиции — это заменитель той работы, которой я заниматься не могу. Это я тебе тоже говорил. Наука, погружения, кораллы всякие — это всё очень интересно, но это не моя жизнь. Моя жизнь — там. За атмосферой. Я уже расстался с большой мечтой, а теперь ты хочешь отнять у меня всё остальное?
— У тебя останусь я, — тихо, уже без слёз в голосе сказала жена. — И Нильс.
Осмунд молчал. Сказать, что ему этого мало? Что жизнь, замкнутая в кругу семьи, не для активного мыслящего мужчины? Что космос он полюбил раньше, чем жену? Всё это будет правдой — и всё это подкосит Биргитту. Она знает это, но не хочет, чтобы эти слова прозвучали вслух: это значило бы, что выбор сделан окончательно.
Он открыл рот, чтобы ответить, — и почувствовал в сердце обжигающий холод знания: всё это ненадолго. Всё это скоро кончится. Они больше не смогут быть вместе — а почему, как? — этого не понять.
— Бритта, — каждое слово давалось тяжко, как будто на глубине без скафандра, чистый больничный воздух сдавливал грудь, — на Земле я стану инвалидом, потеряю всё, что у меня ещё осталось для активной жизни, для вдохновения... Я стану тенью. И ты не захочешь жить со мной.
— Я тебя не оставлю, — тихо сказала жена, и в глазах её больше не было слёз. — Я всегда буду тебя любить. Возвращайся к нам, Олле, пожалуйста. У Нильса скоро каникулы, поедем в Ереван все втроём. А?
— Да, родная, — он говорил, улыбался, но всё это были уже не его слова, не его улыбка — он умер, и смерть стояла у койки, похожая на лукавую медсестру, и приветливо усмехалась. Ну как тебе здесь, за гранью жизни? Видишь — и тут можно дышать! У тебя впереди ещё много лет, ходячий мертвец... добро пожаловать в обычную жизнь.
— Я не отниму у вас много времени, — гостья изящно устроилась в углу мягкого диванчика, взяла из рук Эржена стакан минеральной воды, поблагодарила взглядом. Стабильность, уверенность, профессионализм — воплощённая психическая норма. Эржен сел напротив, пригубил свой лимонад:
— Моё время в вашем распоряжении. И мне очень любопытно, честное слово! Спрашивайте, — Эржен понял уже, что яркая уверенная в себе женщина настроена против него, почему-то ему враждебна, но почему?
Ирэна закинула ногу на ногу, обхватила колено длинными изящными пальцами. Поза «мне всё равно, что ты скажешь», перевёл для себя Эржен. Странно, что психолог так откровенно небрежна к языку тела! Возможно, считает, что окружающие в этом не разбираются?
— Я работаю над книгой о природе агрессивности, — начала Ирэна глубоким, звучным голосом. — Агрессивность — древнейшее эволюционное приспособление живого организма, способ поддерживать себя в постоянной готовности к самозащите…
— Основы эволюционной биологии мне в целом известны, — любезно улыбнулся Эржен.
— В современном обществе давно укоренились и действуют социальные системы индивидуальной и коллективной защиты от внешних угроз, как природных, так и порождённых последствиями наших действий. — Ирэна переключилась мгновенно, от вводной части своих объяснений перешла к конкретике. Поставив обе ноги на пол, она теперь чуть наклонилась к собеседнику, опираясь обеими руками о колени, — поза «пойми меня». Наклон корпуса был рассчитан так, чтобы Эржену легко было заглянуть в вырез её блузки. Посмотреть там было на что, но молодого человека всё больше забавляла сама по себе эта игра в опытного психолога и ничего не подозревающую жертву. Удержав улыбку, он с серьёзным видом слушал Ирэну, чуть кивая каждому её тезису. А та продолжала строить соразмерные, певучие фразы:
— Биологические закономерности всё меньше востребованы в современности, в эпоху, когда социум организуется во всё более сложную систему, умеющую регулировать самоё себя. Механизмы этой регуляции заложены…
— Социомеханика мне тоже несколько знакома, — с прежней интонацией кивнул дайвер, уже не в силах сохранять серьёзность. Он знал по опыту, что безмятежная улыбка на его круглом восточном лице делает его похожим на статую Будды, смотрящего на мир вокруг со снисходительным, но неослабным вниманием. Многих это раздражало. Ирэна не стала исключением.