Страница 47 из 69
Покрывала сползли с неё, обнажая пожелтевшие сухие ноги.
Но ты же понимаешь, что без власти я ничего не смогу сделать для народа, — внушал Хильдеберт, пытаясь снова укрыть больную.
— Для какого народа? Ты уже не поможешь и не захочешь помочь подлинной Элладе, став диким саксом! Будь ты проклят! Гнев Эриний и проклятье Гекаты да преследует тебя. Пусти, я встану, я пойду к королю и всё скажу про тебя!
— Он в Лангобардии, куда ты пойдёшь?
— Я возьму коня у своего сына и поеду туда, пусти! Хорошо, я не поеду, я скажу всё его матери! Ваше Величество! Королева Бертрада! На помощь!
Дядя бросился к кувшину с водой, бормоча:
— Тебе нужно попить. Станет легче. Попей.
Он налил воды в кружку. В щель я очень хорошо видел его руки. Одна из них скользнула за пазуху и быстро вытащила маленький флакон на цепочке. Другая открыла его и вылила содержимое в кружку. Похолодев, я смотрел, как он подносит кружку к губам моей матери и, поддерживая её голову, заставляет всё выпить.
За спиной у меня послышались шлепки босых ног:
— Чего там у вас? — Радегунда, как всегда, не собиралась выказывать мне уважение.
— С матушкой плохо.
Оттолкнув меня, она вошла в каморку и встала, уперев руки в боки, перед кроватью. Глаза матушки были закрыты, лицо выглядело совсем прозрачным.
— Вроде бы ей получше. Заснула, — прошептал дядя Хильдеберт.
— Как заснула? — возмутился я. — Она только что бесновалась. Что вы с ней сделали?
— Ты что это, Афонсо? Не кричи, ты разбудишь свою матушку. — Дядя старался говорить пристойно, но взгляд, брошенный на меня, сверкнул ненавистью. — Думаю, лучше оставить её сейчас в покое, — добавил он, обращаясь уже к камеристке Берграды.
— Не поймёшь вас. Её Величество велела срочно пустить кровь, вы велите оставить в покое.
— Посмотри её, прошу тебя, — сказал я ей.
— Тоже мне, сеньор нашёлся! — огрызнулась она, но всё же опустилась на колени перед кроватью. — Э-э, да вроде как её покой уже можно не беречь. Дайте нож.
— Ты что ещё придумала? — закричал я. Дядя молча протянул небольшой кинжал.
— Проверить, дышит ли, — неожиданно любезно объяснила Радегунда, — а ты что подумал?
Протянулось молчание, показавшееся мне вечностью.
— Увы, — сказала камеристка Бертрады, показывая нам абсолютно чистое лезвие. — Requiem aeternam. Зовите священника.
Я со всхлипом набрал воздуху, собираясь сказать... но дядя так взглянул, что у меня на макушке зашевелились волосы и я выскочил из комнаты словно выпущенная стрела.
Так я стал круглым сиротой. Дядя снова исчез на другой день после похорон, и, слава Богу! Теперь, он внушал мне ужас. При одном только взгляде на него у меня начинали трястись руки. Осталось непонятным: догадался ли он, что я видел его злодеяние, погубившее мою мать.
В эти тяжёлые дни меня поддерживала королева Хильдегарда. Она снова была беременна, ходила с трудом и очень скучала. Каждый день я читал ей вслух, а она рассказывала о своём детстве. Горечь от потери смешалась со сладостью общения с королевой, и я боялся, что возвращение Карла испортит моё хрупкое счастье.
Карл вернулся к Пасхе 776 года, как всегда, с победой. Вопреки предсказаниям Эйнхарда, мятеж в Лангобардии имел место, но открыто бунтовал только один Ротгауд, герцог Фриульский. Этот Ротгауд погиб в первом же сражении. Адельхиз же, несмотря на опасения папы, так и не решился вернуться в Лангобардию. Карлу пришлось взять Тревизо, где засел тесть герцога Фриульского, после чего часть мятежников переловили, а остальные сбежали за пределы страны, примкнув к аварам.
К пойманным мятежникам Карл проявил обычное для себя милосердие. Никого не казнил, но принудительно переселил во франкские земли, а имущество раздал тем из их соотечественников и соседей, кто в сложной ситуации сохранил верность королю франков.
Примерно в это время наша королева показала образец редкого душевного благородства. Дело в том, что в прошлом году случился неурожай почти во всём Франкском королевстве, и нынешней весной многие бедные семьи страдали от голода. Карл, с головой ушедший в войну, не придал этому большого значения. Хильдегарда пришла к нему как раз, когда мы с Эйнхардом составляли дарительные грамоты для лангобардов, со словами:
— Мой король! Вы заботитесь о стольких народах, но для своего, родного, у вас не хватает внимания.
Брови Его Величества удивлённо взлетели.
— Во франкских землях был неурожай, — объяснила королева. — Многие достойные люди голодают.
Он тяжело вздохнул. Хильдегарда быстро продолжала:
— Но я знаю, что делать, мой король! Как в твоей армии трое вооружают четвёртого, так и сейчас в каждой деревне самые богатые семьи пусть возьмут под свою опеку голодающих.
— Дорогая! Ты никогда не перестанешь удивлять нас, — сказал король, нежно обняв её. — Жалко, что Роланд сейчас в Бретани. Он обязательно бы спел в твою честь песню о святой Женевьеве.
— Ну а как же с моей идеей? — не успокаивалась королева. — Она не кажется вам глупой?
— Нисколько, милая Хильдегарда. Твоя идея прекрасна. Мы немедленно выпустим новый капитулярий с нею и ещё одним дополнительным пунктом, запрещающим купцам повышать цены на зерно в голодные годы. Наши переписчики займутся составлением этого документа прямо сейчас.
...Забегая вперёд, скажу, что с этих пор король внимательно следил, чтобы никто из его подданных не голодал и к более страшному голоду, случившемуся весной 779 года, издал капитулярий следующего содержания:
«Каждый из епископов должен отслужить три мессы — одну за господина короля, другую за франкское воинство и третью за преодоление голодного времени; монахи, монахини и каноники — совершить молитвы за чтением псалмов. Мирянам с семьями, если это в их силах, надлежит поститься два дня, подавая милостыню. Кроме того, епископы, аббаты и аббатисы обязаны прокормить по четыре бедняка вплоть до следующего урожая. Богатые графы должны пожертвовать фунт серебра или сопоставимое с этим количество. «Средние» по достатку — полфунта, a «vassus dominicus» (королевский вассал) обязан пожертвовать на двести дворов полфунта, на сотню — пять шиллингов и на тридцать — одну унцию».
— Благодарю вас, мой король! — Хильдегарда, выходя, столкнулась в дверях с человеком в пыльной дорожной одежде. Он поклонился ей, а потом — Карлу:
— Я из Саксонии, Ваше Величество.
— Ну что? Опять восстали? Не могли подождать до лета? — проворчал король, шевельнув усами.
— Пока что взяли Эресбург, — ответил гонец.
— Ну, это ещё не так ужасно. А как Зигбург? Как строительство Карлсбурга?
— Здесь всё в порядке, Ваше Величество, только... — он замялся.
— Что ещё? — глухо спросил король, сдвинув брови.
— Похоже, эти разношёрстые племена начинают объединяться, чего никогда не было раньше.
— У них слишком разные верования, — быстро сказал король, — сие возможно только, если во главе их станет вождь, наделённый выдающейся силой. Разве у них есть такой?
— Да. Его имя — Видукинд.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
...Это был тот самый бывший жрец сверженного Ирминсула. Человек без возраста, с волосами, белыми, как снег, и голосом низким и глубоким, будто проникающим из самых недр земли. Родившийся в незапамятные времена, где-то в среднем течении Везера, он считался одним из известнейших и богатейших вестфальцев, но тень мрачных преступлений лежала на нём. Наверное, эти преступления являлись воистину ужасными, если казались таковыми даже язычникам-саксам, проводящим человеческие жертвоприношения. Он бежал от расправы в далёкую Данию, но потом захотел вернуть себе доброе имя, служа своему народу сначала у Ирминсула, а потом — сделавшись лютым врагом франков.
Нам всем пришлось почувствовать огромную разницу в военных действиях, когда дикие, малочисленные и разрозненные швармы вдруг получили невидимый разум, управляющий ими. С тех пор как за дело сопротивления взялся Видукинд — не произошло не одного открытого полевого столкновения. Теперь саксы появлялись только под прикрытием лесов, куда и пропадали бесследно, нанеся очередной ущерб франкскому воинству. Мы бы с радостью отказались от поездок через леса, но вся Саксония была покрыта ими. Избежать лесных дорог не удавалось, куда бы ни лежал путь. А они, зная это, выслеживали нас и не упускали ни одного случая, чтобы напасть.