Страница 41 из 56
— М-м… Садовая. Но от Подгорного до Садовой — самый длинный перегон на нашем участке. Я знаю, у моей подруги там дача.
— Ерунда, Валюша, выберемся. Мои карманы понесли серьезные финансовые утраты, но пока деньги есть. Найдем укромный уголок. Сообщим в Москву о том, что творится в вашем Дубовске. Пусть мозгуют. Уж позаботиться о нашей безопасности они смогут.
Какое-то время она молчала. Турецкий обрадовался — заснула. Но она опять испустила мучительный вздох, положила руку ему на плечо Турецкий задумался: На что, интересно, это похоже со стороны?
— Ты точно знаешь, что с нами ничего не случится?
Ох уж эти американские сопли после американских же горок…
— Я точно знаю, — простонал он. — Было мне соответствующее видение. Ты окончишь с «трояками» школу, поступишь в какой-нибудь вуз — прости, но это будет не МГУ и не МГИМО. Познакомишься с хорошим парнем, тупо выйдешь замуж, кого-нибудь родишь…
— Кого это я рожу? — насторожилась Валюша.
— Откуда я знаю, кого ты родишь? Может, хрюшку, может, еще какую-нибудь зверюшку. Мое видение не было настолько развернутым. Спи, Валюша, все хорошо, не выдумывай монстров во тьме…
Они мучительно долго засыпали, но когда уснули, вернуть их к жизни не смогла бы даже гаубица. Вероятно, в пять утра звонил будильник на руке, но они его не слышали. Сон напоминал смерть. Турецкий очнулся, когда взошедшее солнце заглянуло в окно, и солнечный зайчик принялся протирать дырку в глазу. Он в ужасе подпрыгнул, глянул на часы. Мать честная — начало десятого! Чертыхаясь, начал стряхивать с себя солому. Проснулась Валюша, уставилась на него испуганными глазами.
— Все в порядке, Турецкий? Ты чего такой взъерошенный? Сон приснился беспокойный?
— Проспали мы с тобой, Валюша, как хорьки, проспали…
— И это все? — она смотрела на него с искренним недоумением.
— Неужели этого мало? — он всплеснул руками. — Чего тебе еще не хватает для полной паники?
— Мне кажется, я слышу шум мотора… — она подняла голову, вытянула шею. — Этого достаточно для полной паники?
Турецкий похолодел. У девчонки слух оказался острее, чем у него…
По деревне проехала машина. За машиной — еще одна. Первая отправилась дальше, вторая остановилась. Турецкий прижал Валюшу к полу — как видно, перестарался, она запищала, как кошка, которой отдавили лапу. Извинился взглядом, подполз к окошку. Сторона сеновала выходила на овраг, заросший бурьяном. Он метнулся к другому окну. Отсюда просматривался двор, утонувший в грязи, одинокая курица, гадающая, стоит ли лезть через ограду на чужие владения. За хрупким палисадником виднелся фрагмент вставшей посреди дороги «Нивы». Обросший грязью капот, кусочек лобового стекла. Хлопнули двери, объявились двое мужчин. Личности безвестные — видно, в рядах противника за ночь произошла частичная ротация кадров. Поджарые, молодые, наглые, невыспавшиеся — чертовски опасные. То, что парни охотно посещают спортзал, было видно невооруженным взглядом. Под ветровками вполне хватало места, чтобы разместить «личное стрелковое оружие». Интересно, пронеслась невольная мысль, эти парни тоже работают в милиции, или представляют здешний криминалитет, мобилизованный господином Короленко? Парни закурили, осмотрелись, перебросились парой слов. Один открыл капот, критически осмотрел содержимое, хлопнул крышкой. Двигатель на месте. Второй обронил несколько слов, выразительно мотнув на дом, к чьим владениям относился сеновал с беглецами. Первый задумчиво почесал переносицу, показал на сигарету — дескать, сейчас докурим…
Он отполз от окна. Девчонка сидела на полу, вся в соломе, смотрела на него, склонив голову.
— Можешь не комментировать, Турецкий, — прошептала она. — У тебя такое зеленое лицо, что и без слов понятно. Что им здесь надо? Ведь в этом доме никто не живет…
— Возможно, мы ошиблись, — пробормотал он, — и парочка призраков на участке все же обитает. Не спим, Валюша, руки в ноги и чешем отсюда, пока не поимели. Живо с лестницы — и в овраг…
— С добрым утром, Турецкий, — бормотала она, скатываясь за ним по лестнице. — С тобой, ей-богу, как на краю действующего вулкана, где нельзя бездействовать…
Они свалились с лестницы, встали, как вкопанные. В узком проеме, ограниченном дощатыми стенами, стоял какой-то хмурый субъект с берданкой наперевес, смотрел такими глазами, что сердцу стало больно…
Валюша захлебнулась от испуга, исторгла звук, издаваемый камнем, брошенным в воду, вцепилась Турецкому в рукав. Он тоже был не в лучшем расположении духа. Колоритные же личности обитают подчас в русских селеньях… Мужику было глубоко за сорок, крепко сбитый, основательный, кряжистый, гладко выбритый череп украшал бугристый шрам, шею и нижнюю часть лица покрывала сантиметровая стальная щетина. Он был одет в плотную рубашку, рукава закатаны, грубые суконные штаны заправлены в стоптанные кирзачи. Палец с татуировкой, изображающей перстень, твердо покоился на спусковом крючке, а дуло смотрело в живот Турецкому. Взгляд у мужика был пронзительный, злобный, не предвещающий приятного дня. До пистолета не дотянуться, — проплыла унылая мысль. А если и дотянется, непросто воевать с пустой обоймой…
Мужик не шевелился, пристально разглядывал незваных гостей. Хронометр пронзительно тикал в голове, отмеряя секунды.
— Дядечка, не надо… — жалобно прошептала Валюша. — Мы ведь ничего вам не сделали, мы только переночевали, сейчас уйдем…
Мужик перевел взгляд на девчонку, и взгляд его сделался окончательно убийственным. Турецкий почувствовал, как задрожала Валюша. «А, может, броситься? — подумал нерешительно. — Какой-то шанс, наверное, есть. А будем стоять — какие уж тут шансы? Может, у него тоже ружье не заряжено?»
Мужик пошевелился, хрипло выдохнул.
— По вашу душу менты? — он выразительно повел головой. Голос у аборигена был тот еще — прокуренный, севший.
— По нашу, — согласился Турецкий, — обложили мусора поганые, не пускают за флажки…
В глазах обитателя глубинки блеснула искорка интереса. От внимания не укрылось, что «перстнем» на указательном пальце наскальная живопись не ограничивается. Пуговицы на рубашке мужика практически отсутствовали, волосатую грудь украшал орел, несущий в когтистых лапах обнаженную девицу. Покопавшись в памяти, Турецкий предположил, что владелец татуировки — вор-рецидивист, мотавший срок на дальнем севере. И крупное «ЗЛО» на костяшках пальцев левой руки. «За все лягавым отомщу». Впрочем, данная аббревиатура предусматривала и варианты. Например, «За все любимой отомщу». Или «Завет любимого отца»…
— Эй, Федька, а ну, вылазь! — проорали с той стороны палисадника.
Мужик крякнул, ухмылка загадочного содержания перекосила обросшие стальным наждаком губы.
— Дяденька, не выдавайте, пожалуйста… — тянула тоненьким голоском Валюша.
— Ладно, — скрипнул мужик и опустил ствол. Была возможность броситься, но интуиция ахнула: не вздумай! Он дернулся и застыл. Мужик оказался проницателен — криво ощерился, уж он-то знал, какие чувства обуревали застигнутого врасплох мужчину. — Лезьте обратно, сидите, не мерцайте, — он положил ружье на плечо.
— А может, мы пойдем? — нерешительно вымолвил Турецкий, покосившись за плечо. — Овраг рядом. И тебе, приятель, меньше проблем…
— Уходите, — хмыкнул дядька, — но только с дыркой в голове. У них еще одна машина стоит на околице. Оттуда всю деревню видать. Полезете в овраг, тут вам и капец. И мне попутно с вами.
— Федька, мать твою! Спишь, засранец?! — закричали вразнобой «посетители».
— Иду! — рявкнул мужик. — Дайте облегчиться, черти!
— Хорошо, приятель, мы уже лезем. — Турецкий опомнился, схватил за воротник Валюшу, подтолкнул к лестнице. Она взлетела пулей, уставилась сверху хлопающими глазами. Карабкаясь на сеновал, Турецкий видел, как мужик развернулся, прихрамывая на правую ногу, побрел на улицу, а выходя из постройки, зарыл свою берданку в куче бесхозной травы…