Побег с «Оборотнем»

— Не ограничивайте себя, — прошептала она, — задавайте как можно больше вопросов… — она потянула носом, вдыхая запах прижавшегося к стеночке мужчины, на бледных щечках заиграл розовый румянец. — Догадываюсь, что вы собираетесь меня в чем-то обвинить — как минуту назад вы чуть не обвинили Ию Акимовну… Давайте же, детектив, смелее, я жду…

Он вырвался из этой западни, пылая от злости. Эта чертовка едва не взгромоздилась ему на шею! А он явился вовсе не за тем! Что за публика, в конце концов, обитает в этом доме! Она бы рада была ему помочь и с удовольствием бы призналась во всех смертных грехах. Как не признаться в грехах такому мужчине! Но, увы, все сказанное ранее ее супругом является удручающей правдой. Она проснулась в девять, болталась по квартире неприкаянной безделушкой, заварила зеленый чай, посмотрела телевизор. Все утро в доме стояла оглушительная тишина, которую лишь изредка нарушало кряхтение во сне ее осточертевшего супруга. Она сама не понимает, почему вышла за него замуж. Так уж карта легла, она не виновата, кончились средства к существованию, а так хотелось жить красиво, не ходить на работу, свить уютное гнездышко… Не хочет ли симпатичный детектив выпить вместе с ней зеленого чаю? Ей очень одиноко в этом мире, а от него исходит такая упругая волна…

Упругая волна действительно исходила. Кипя, как чайник, про который забыли, он взлетел на четвертый этаж и устроил перезвон в седьмой квартире.

— Это не пожар, — процедил он, когда почувствовал, что за дверным глазком обосновалось человеческое существо, — это следователь. Позвольте с вами побеседовать, сударь? Разумеется, Надежда Леопольдовна всячески в курсе нашего с вами свидания…

С каким бы удовольствием он разбил кулак о холеную жалобную физиономию, представшую его взору. Но он манерно расшаркался, оскалился людоедской улыбочкой, чем перепугал молодого человека до смерти. Каневич совсем недавно втер в голову бальзам, восстанавливающий витаминный баланс, отчего желание треснуть по физиономии возросло многократно. Он не ждал откровений от этой встречи, просто считал, что раз уж начал, должен добраться до логического конца. Допрос был жесткий, пристрастный, не давал расслабиться. Каневич судорожно кутался в халат, говорил бессвязно. Он не понимает, чем вызван пристальный интерес правоохранительных органов к этой квартире. Каждый живет так, как считает нужным, и ни в одном законе не написано, что нельзя сидеть у женщины на шее. Это просто сделка. А каждая сделка считается удачной, если оба партнера чем-то жертвуют. Надежда Леопольдовна жертвует деньгами, которые она тратит на своего сожителя, а он — свою единственную неповторимую молодость, разве можно его в чем-то упрекать? А если и хочется упрекнуть, то лучше это сделать в другом месте и в другое время… Он готов повторить свои слова под присягой. Он не общается с жильцами подъезда, ему это глубоко не интересно, а тем более, он никогда не общается всуе с ответственными (и не очень) работниками милиции. Он сознательно сторонится соседей, он практически не здоровается с ними. Ну, проснулся он раньше Надежды Леопольдовны, что с того? Никто не приходил, телефон не звонил, ему не в чем признаваться! Он смутно представляет, о ком, вообще, идет речь. Вот уважаемый следователь хорошо знает всех, кто проживает с ним в одном подъезде? Сейчас не старые времена, когда все друг друга знали (и на всех стучали), сейчас каждый сидит в своей скорлупе и старается поменьше думать об окружающих…

Дельная мысль пришла Турецкому в голову, когда, исполненный злости, он выбрался на улицу и уселся на лавочку, чтобы все хорошенько обдумать. Зачем искать причастного, если нужно всего лишь исключить непричастных? Идея показалась занимательной. Он встал и медленно обошел вокруг дома. Сделал остановку на торце, задрал голову, скептически уставился на окна. На кусты, окружающие торцевую часть здания, на тополя, застывшие, словно часовые, по углам. Вернулся на лавочку, жадно закурил. И какого, спрашивается, черта он не допер до этого раньше? Не доперла и милиция, но что с нее взять…

Зазвонил телефон, он вздрогнул, схватился за трубку.

— Александр Борисович? — вопросил сухой неприветливый голос. — Это Махонин, здравствуйте.

— Добрый день, Дмитрий Сергеевич, — встрепенулся Турецкий.

— Пал Палыч передал мне, что вы хотели встретиться с Аленой Игоревной Дерябиной. Вы еще не передумали?

— А это возможно?

— Ну, она же не на Марсе, — прохладно усмехнулся Махонин. — Нам трудно понять, зачем вам это нужно. Но дело, как говорится, хозяйское. Кстати, вам удалось что-нибудь выяснить по вашей… основной работе?

— Парочка мыслей, — скупо отозвался Турецкий, — но похвастаться пока нечем.

— Очень жаль, — сказал абонент, — вы в каких краях сейчас обретаетесь?

— Улица Левандовского. Тот самый дом.

— Ага, значит, время зря не теряете, — похвалил собеседник, — там и сидите. Минут через десять к вам подъедет микроавтобус с государственным номером ноль двадцать три, садитесь в него, вас доставят в кафе недалеко от одного из городских парков. Там и состоится ваша встреча с Аленой Игоревной.

— Благодарствую, — сказал Турецкий.

Черная машина остановилась около первого подъезда. Обыкновенная черная машина азиатской сборки, с задернутыми шторками на окнах. Номер совпадал. Турецкий кивнул водителю — вернее, тому месту за тонированным стеклом, где предположительно находился водитель, зашел с правой стороны, отодвинул дверцу. Шторки были повсюду — на окнах, на двери, еще одна отгораживала салон от водительской кабины. Он забрался на ближайшее сиденье.

— А у вас здесь уютненько, извозчик…

Машина тронулась, едва он закрыл дверцу.

Движение было плавным, мотор работал почти бесшумно. Мягкое сидение расслабляло. Он не мог отделаться от мысли, что находится в каком-то передвижном саркофаге. Пересел поближе к окну, отогнул шторку. Машина неслась по третьей полосе, мелькали дома на проспекте Матросова.

— Закройте шторку, не надо, Александр Борисович, — скрипнула темнота.

Турецкий вздрогнул, всмотрелся. А темнота вдруг стала совершать смазанные колебания, сделалась какой-то выпуклой, натянулась, словно пузырь, который вот-вот порвется. Проступили очертания лица — неприятного, морщинистого, округлились синяки под глазами, дряблая кожа под скулами, крохотные глазки стали исподтишка ощупывать «попутчика».

— Вы сущий призрак старого автомобиля, Виктор Валентинович. — Турецкий задернул шторку. — Два вопроса, если позволите. Почему такая секретность? Вам поручили меня сопровождать на беседу со свидетельницей? Неужели местная прокуратура и милиция работают в столь тесной связке?

— Это три вопроса, — проскрипел следователь дубовской прокуратуры Худобин. — Мы не знаем, кто еще из работников местных правоохранительных органов работает на Поличного. Мы стараемся защитить свидетельницу — один бог знает, как долго еще придется ловить этого оборотня. Милиция и прокуратура, вы правы, работают в тесной связке. Но далеко не все. Ограниченный круг лиц. Вам удалось что-нибудь узнать?

— Работа в разгаре. Опрашиваем людей, проживающих в доме.

— Вы уверены, что сбежать Поличному помог кто-то из жильцов?

Турецкий усмехнулся.

— Вы не производите впечатления глупого человека, Виктор Валентинович. Если исключены все прочие варианты, что имеем в сухом остатке?

Похоже, следователь обладал уникальной способностью видеть в полумраке. Яростно зачесалась переносица. С каждой минутой ему становилось неуютнее в этой области, в этом городке, в этой машине. Он пока не вникал в происходящее, но уже чувствовал, что охота на оборотня — не просто показательная акция против очередного мерзавца в погонах.

— И кому вы отдаете предпочтение? Надеюсь, не выживающей из ума старушке?

— Вам должно быть знакомо такое понятие, как «тайна следствия», Виктор Валентинович?

— А мы не одна команда? — глухо вопросила «темнота». — Мне кажется, это не совсем правильно, Александр Борисович. Местные органы вам во всем идут навстречу. Вашему коллеге предоставили возможность допросить задержанных исполнителей Поличного. Вы направляетесь на встречу со свидетельницей, хотя никто не может понять, зачем вам такое приспичило. Не желаете поделиться информацией, Александр Борисович?