Страница 26 из 60
— Я все-таки не понимаю. А твой Реваз высокохудожественный что тогда делал? Не вино же, в самом деле?
— А мой Реваз высокохудожественный вообще-то по образованию историк, он местный университет закончил, истфак, потом копался тут в архивах довольно много, жизнь своего деда изучал, как тот с Колчаком в наших краях сражался. Диссертацию даже защитил. Но вообще Реваз всегда к театру тянулся и еще студентом ставил спектакли, представь, ха-ха, даже я однажды в таком играла!
— Не представляю что-то, — признался Гордеев.
— Я тоже, — засмеялась Валя. — Тому уже лет пятнадцать назад. Ерунда какая-то, не помню. Но потом он серьезной драматургией увлекся, классикой, закончил в Москве театральный вуз, вернулся и почти десять лет ставил спектакли во всяких там бывших ДК и заводских клубах. Но вот сейчас за наш драмтеатр вроде взялись, с полгода городское начальство стройку под личный контроль взяло, и уже буквально через неделю обещают все закончить. Сразу и премьеру сыграть должны. Если будешь еще здесь, приходи, это наверняка окажется жутко интересно…
— Хм.
— В Москве ты такого точно не увидишь, я тебе гарантирую, потому что у Реваза очень интересный взгляд на классику. Самобытный. Вот.
— Могу себе представить, — ухмыльнулся Гордеев. — Небось Чехов какой-нибудь? «Чайка» там, «Вишневый сад»…
— Откуда ты знаешь?! — Она чуть не подпрыгнула. — Это же был большой секрет!
— Да я и не знаю, просто предположил. Мне кажется, во всех провинциальных театрах на премьере играют Чехова. Это какой-то необъяснимый закон природы. Но смотреть, как правило, невозможно, в печенках уже сидит.
— Ну конечно, — обиделась Валя, — мы темные провинциалы, куда уж нам! Была я в твоей столице, сам меня по театрам таскал, разве забыл? Что-нибудь действительно стоящее мы с тобой тогда посмотрели, несмотря на весь твой блат и лучшие места?
Гордеев поднатужился, но вспомнить ничего такого не смог. Он протестующе поднял руку: мол, я и не имел в виду ничего плохого, просто…
Но она уже не давала и слова вставить.
— А у Реваза, между прочим, Шекспир — любимый драматург! Ему «Макбет» уже много лет снится, он просыпается и все записывает! А Чехов просто в нашем городе когда-то останавливался, у нас тут где-то доска об этом висит, и у Реваза теперь просто выхода нет! Хотя он говорит, что писатель Чехов потрясающий, а драматург — никакой! И все равно спектакль будет гениальный! А ты в театре ничего не понимаешь! Я всегда это подозревала! А он — талантище, он вообще интеллектуал и эрудит, а ты… а он…
Битва двух профессиональных ораторов была безнадежно проиграна московским, впрочем, — он не сильно-то и переживал. Улыбаясь, Гордеев притянул женщину к себе, и слегка захмелевшая Валя постепенно смолкла.
2
Гордеев открыл глаза и не сразу понял, где находится. Ага. Потолок высок, но незнаком, за окном ненормально голубое небо и, кажется… лес чернеет… Елки зеленые! Причем в буквальном смысле? Что это?! Тьфу ты, ну конечно, Азия, Сибирь, Белоярск, Валентина! Он поглазел в обе стороны: Вали в комнате не было. Не без труда нашел свои часы: оказалось, что уже больше двух часов дня. Ну и дела! Он не помнил, когда с ним последний раз случались такие приступы тунеядства. Впрочем, все можно списать на разницу во времени, допустим, она его все-таки скосила. Гордеев поднялся и пошел искать душ. Вроде бы хозяйка ему что-то такое говорила, где он находится, ведь вчера они туда так и не попали…
Через полчаса он уже был на кухне и готовил себе завтрак: варил овсянку, в которую намеревался бросить чернослив и курагу, счастливым образом найденные в буфете. Больше у известной белоярской адвокатессы, оказывается, в доме ничего не было. Остальное они съели вчера. Или даже сегодня, если уж быть точным, потому что приступы голода периодически накатывали на них посреди бурной ночи.
Зазвонил телефон, висящий на стене кухни. Гордеев недовольно покосился на него, но трубку брать не стал — если это не сама Валя, а кто-то другой, то зачем этому кому-то знать, что у Карандышевой гости? Ни к чему это знать. А Вале он и сам сейчас перезвонит. Он ведь, кажется, забыл ей дать номер своего мобильника. Гордеев подождал, пока звонки прекратятся, и двинулся было к телефону, но тут из его недр раздался мужской голос:
— Валентина, ты, может быть, все-таки здесь? Нигде не могу тебя найти, почему не отвечаешь?
Гордеев поначалу не заметил встроенный в базу автоответчик, а это сейчас говорил тот, кто и звонил.
— Ладно, ты ведь все равно приедешь сегодня в свой обожаемый дом, да? Так вот я тебя прошу, верни, пожалуйста, поскорей в архив карту Чупринина Закута. А то мне уже неудобно… Пока. Позвонила бы как-нибудь, что ли…
Дальше раздались короткие гудки.
Может, это тот самый режиссер, подумал Гордеев.
Грузин, как его… Реваз? Реваз, да. Говорит, правда, совсем без акцента.
Что-то невнятно шебуршилось у него внутри и не давало покоя, что-то еще со вчерашнего дня. Минералочки бы сейчас… Он проверил холодильник. А нету, кончилась… Ах да, этот мужчина говорил о карте Чупринина Закута, которую Валя должна срочно вернуть. Наверно, что-то по работе, едва ли это грузин. Да! «Чупринка-2», вспомнил Гордеев, она где-то там добывается.
И что?
А ничего.
Так что же шебуршилось-то? Тут он еще припомнил разговор с Валей. Он пошутил, что у них в Белоярске все под вторыми номерами — «Чупринка», разводы. А она немного резко среагировала на эти слова и тут же переспросила, не слышал ли он еще что-нибудь об этой минеральной воде, кроме того, что она в Белоярске — самая лучшая, а точнее — единственная натуральная. Почему она так спросила? Ее дела, дела ее клиентов как-то с этим связаны, наверно. Какая-то карта, ее надо вернуть в какой-то архив. Интересно все же, чем она сейчас занята. Про дела-то они с Валей как раз и не говорили, то есть, конечно, без упоминания их профессии не обошлось, но с некоего общего молчаливого согласия так, ничего конкретного Карандышева не рассказывала — чем именно сейчас занимается, чьи интересы отстаивает и так далее. Что-нибудь еще вчера было примечательное?
Гордеев заварил зеленый чай в широкой чашке с азиатским мотивом рисунка — ива над водой, лодка, в которой сидела тоненькая фигурка в широкой треугольной шляпе. Потом снова полез в холодильник, он помнил, что видел там, на блюдечке, одинокую дольку лимона. Так и есть, нашел! А шебуршение вдруг прекратилось, и из глубин подсознания выплыло слово «Черноволов». Точнее, это была фамилия. Конечно же Черноволов. Он вспомнил наконец! Вот как звали журналиста-правозащитника, адвокатом которого была Валентина, благодаря чему они и познакомились.
Гордеев всегда радовался таким маленьким и вполне бессмысленным победам над самим собой, которые свидетельствовали о том, что он еще в приличной форме и до старости (маразма, ревматизма, вредных внуков и т. д.) достаточно далеко.
Он снял блюдце с чашки, ложечкой убрал бесполезные в смысле заварки «дрова», положил полторы ложки сахара, осторожно опустил в чай лимон и выдавил из него ложечкой все, что можно было. Чай посветлел и теперь был окончательно и бесповоротно готов. Только бы сейчас не зазвонил телефон… Надо было его отключить…
Гордеев, священнодействуя, сделал пару глотков, чутко прислушиваясь к тому, что происходит внутри него…
Хорошо-ооо!
Остановись мгновение, ты прекрасно! И не надо больше желать чего-то еще, когда тебе хорошо, так ведь можно все испортить. Уж кто-кто, а мужчины средних лет в этом должны разбираться. Если мозгов, конечно, хватает. Потому что жадность — это не что иное, как самый верный признак того, что человек глубоко несчастен. Вот так-то! А кто, кстати, это сказал? Кто-то жутко известный… Юрист какой-то? Государственный деятель? Миллионер наш доморощенный? Гарри Рудник? Аркадий Клеонский? Вот черт! Забыл!
Но зато тут же он вспомнил кое-что другое. Сутулый человек, который выходил вчера из офиса Валентины до того, как он, Гордеев, вошел туда, был именно тот самый Черноволов. Теперь, когда у него снова появилась фамилия, Гордеев четко сопоставил ее с пару раз виденным в Басманном суде столицы лицом. Смешно было предполагать, что Черноволов был не в офисе Валентины Карандышевой, а в шахматном клубе, располагавшемся на первом этаже. Увольте от таких совпадений! Вчера ему показалось, что он видел этого типа где-то прежде, ощущение было вроде того, что едва ли тот не был его же, Гордеева, клиентом. Юрий Петрович, конечно, сразу понял, что это не так, но все-таки отделаться от ощущения не мог. Теперь все ясно. Просто он не воспринимал Валентину как постороннего человека и соответственно ее дела (и в юридическом, и в более широком смысле) были ему не безразличны. Конечно, видел он когда-то Черноволова мельком, запомнил, видимо, недостаточно хорошо. Но все же запомнил, для того чтобы не сомневаться…