Страница 76 из 85
Обручев укоризненно покачал головой:
— Заверения еще не означают окружения неприятеля. При таком продвижении наших колонн Сулейман-паша оторвется от армии Гурко и уйдет к Адрианополю, где сегодня полным ходом ведутся строительные работы.
— Я посоветую великому князю учесть эти замечания, но прошу понять меня, приказать главнокомандующему выше моих возможностей. Когда император прибыл в Кишинев, то сразу оговорил, что ни он, ни я как военный министр в оперативные дела Дунайской армии вмешиваться не будем.
— Возможно, государю и не следует, но вам, Дмитрий Алексеевич, при таком главнокомандующем, тем паче при начальнике штаба Непокойчицком, отстраняться от решения вопросов, от коих зависит, как скоро мы закончим турецкую кампанию, не следовало бы.
Милютин насупил брови, отчего стал похож на обиженного мальчика.
— Не забывайте, главнокомандующий родной брат императора.
— То и прискорбно при полководческих способностях великого князя.
— Князь Горчаков докладывал государю об усилении агрессивности англичан в связи с нашим продвижением на Балканах. Меня, как военного министра, тревожат не только военные крейсера Британской империи, какие могут появляться в проливах, но и возможный альянс англичан с австрийцами, что на руку и пруссакам.
— Тем паче это требует от генерала Гурко решительного продвижения к Адрианополю. А австрийцы бряцают оружием с той поры, когда мы появились на Дунае.
— Убежден, когда замолкнут пушки, дипломаты, усевшись за стол переговоров, дружно набросятся на нашего министра иностранных дел. Каждая из держав постарается урвать для себя лакомый кусок.
— Ну, вас, ваше превосходительство, упрекнуть будет не в чем. Мы выполнили миссию, дали свободу болгарам.
— Естественно. Однако историки трактовали и будут трактовать Историю, как угодно политике. Они, заверяю вас, постараются найти криминал у России. Наше внешнеполитическое упущение в том, что мы еще до начала военных действий видели лишь одного противника — Османскую Порту, но забывали Британию, коя постарается использовать турецкую армию для ослабления России, дабы умалить влияние российское на Кавказе и в Туркестане. Всем нам понятна воинственная речь Биконсфилда на банкете в Эймстери за год до нашей кампании. Биконсфилд откровенно призывал к крестовому походу против России. Однако мы к этому отнеслись благодушно, как к лепету малого ребенка.
На Рождество полковой священник отслужил молебен, преображенцам преподнесли по чарке, и хотя полк был на марше, кашевары приготовили горячую пищу.
Поел Силантий Егоров сытно, силы прибыло. Повеселели гвардейцы, да и что ни день, все ближе конец войны, турки отступают к югу, преображенцы преследуют их неустанно. Идут протоптанной дорогой, а вокруг намело высокие сугробы.
— Сичень зиме середка! — говорят солдаты. — Снегов надуло, знать, к урожаю хлебному.
— С января отелы радуют душу. Бывало, телка еще мокренького внесешь в избу, он ножки разомнет, трясется, а детишкам в радость.
— Эх, тоска-кручина, крестьянские страдания…
На пятые сутки подступили преображенцы к Татар-Пазарджику.
— Видать, жаркое дело будет, — решили гвардейцы. — Эвона, все наши до кучи собираются.
Свернули преображенцы в сторону, в заснеженное поле, устроили бивак побатальонно. Достали из вещевых мешков нательное чистое белье, за неимением бани растерлись снегом и переоделись.
— На суде Господнем солдат российский телом и душой по всей форме чистым стоять должен…
Многими дорогами подтягивались к Татар-Пазарджику колонны отряда генерала Гурко, стремились окружить турецкую армию…
Предугадав намерения Гурко, Сулейман-паша ночью отвел войска к Адрианополю.
Угрюмо наблюдал Сулейман-паша, как табор за табором проходили мимо него войска. Нет, никогда не думал он, привыкший к победе и славе, что доживет до такого поворота — видеть, как бегут его аскеры. Его, Сулеймана, армию гонят, подобно стаду баранов.
Темнеют воды Марицы-реки, несут ледяную шугу. Берет начало Марица с отрогов гор Родоп и своим верхним течением с запада на восток орошает обширную Филиппопольскую равнину, а затем Адрианопольскую.
В верхнем течении Марицы, при впадении в нее реки Половины, лежит город Татар-Пазарджик.
Молчаливо сгрудились за спиной Сулеймана военачальники. Скоро, совсем скоро нести им ответ перед судом Абдул-Хамида. Как и какими словами будут оправдываться? Разве примут старые, мудрые судьи султана речь Сулеймана, что не по его вине завязли таборы на Шипке, и кому знать, может, сегодня Аллах был бы милостив к судьбе Оттоманской Порты?
Неожиданно Сулейман-паша говорит вслух:
— Когда повезут меня через ворота Орта Капуси[34] и палач занесет над моей шеей секиру, скажу я словами Пророка: судьба каждого правоверного записана в священной книге Аллаха. — Чуть повременив, Сулейман-паша подозвал Фауд-пашу:
— Достойный Фауд, ты покинешь Татар-Пазарджик, когда последний табор уйдет из города…
Стамбульская осень уступала зиме. Обычно зима здесь мягкая и снега с морозами редкие. Случится, лягут, а вскорости черноморские сырые ветры съедят без остатка. Оттого не только хижины бедняков, но и дома знати без обогрева.
Однако в тот военный год зима грозила быть суровой. Начались ранние для Стамбула заморозки, подули северо-восточные ветры. Но не предстоящая зима пугала османов, страшила приближающаяся армия гяуров.
В глубокой печали пребывал Стамбул.
Замерли шумные базары, по велению султана закрылись кофейни и курильницу, собиравшие по издавна заведенным традициям любителей дурманящего синего дыма, и даже сладострастные фурии, от чьих объятий не устоит настоящий мужчина, замкнулись в своих жилищах. Не слышно духовых оркестров, а в мечетях муллы посылали проклятия на головы неверных, взывали к милости Аллаха.
Тихо во дворце, будто нет в нем жизни. Военный совет при султане высказался за перемирие с Россией, и об этом послы Абдул-Хамида известили царя Александра, но ответа пака нет, а генерал Гурко наступает.
Сулейман-паша обещает задержать продвижение российской армии у Татар-Пазарджика, но султан сомневается: если не устоял на перевалах, то теперь, когда пленен Вессель-паша и все таборы пятятся на юг, слова Сулеймана просто пустой звук.
Если Гурко возьмет Адрианополь, перед ним откроется дорога на Стамбул…
Прежде чем обратиться с посланием о перемирии, Абдул-Хамид имел тайную встречу с британским послом. Султан принимал Лайарда в зале Дивана. Сухой, маленький властелин Оттоманской империи, с бриллиантовой звездой на груди, смотрел на английского посла, приподняв голову. Вел речь вкрадчиво. Он спрашивал Лайарда, какие шаги предпримет Англия, если русские вступят в Стамбул? На что британский посол ответил вопросом на вопрос:
— Насколько я понимаю, сегодня турецкое правительство не возражает, чтобы британская эскадра сменила место своей стоянки в Безикской бухте на проливы?
Молчаливым кивком Абдул-Хамид выразил согласие. О чем сэр Лайард немедленно сообщил в Лондон.
Королева Виктория обратилась к кабинету, требуя принять срочные меры по спасению Турции. Биконсфилд убеждал лордов, но единодушия не встретил. Министр иностранных дел лорд Дерби пригрозил Биконсфилду отставкой, а статс-секретарь по делам колоний Карнарвак, указывая пальцем на премьера, заявил категорично:
— Лорд Биконсфилд уповает на помощь британского флота, забывая, что российский солдат в состоянии перейти индийскую границу…
Из окон султанского дворца видно синее море и военные корабли Оттоманской Порты на рейде. О, дорого бы дал сейчас султан, увидев, как поднимают босфорскую волну эсминцы королевы Виктории.
— О, Аллах, — шепчет Абдул-Хамид и закатывает глаза. — Я соглашусь открыть инглизам бухту Золотой Рог. Может, орудия флота ее величества спасут Стамбул от гяуров…
Но напрасно ожидал он от Англии конкретных действий…
Возвратившись из мечети Зюба-Джами, султан, полулежа на тахте, принимал своего министра иностранных дел. Саффет-паша явился с малоутешительным известием. Император российский, отбывая в Петербург, перепоручил ведение переговоров своему брату, главнокомандующему Дунайской армией, при условии безоговорочного принятия всех требований России. Султан сел, поджав ноги:
34
Ворота Орта Капуси вели во двор, где казнили знатных сановников.