Время предательства

Но одна пара глаз постоянно следила за ним. Не мигая, не уставая.

Глаза Анри.

Пес невозмутимо сидел на полу, не замечая шума вокруг. Он смотрел на Гамаша. Смотрел как загипнотизированный. Ждал. Он мог ждать вечно, абсолютно уверенный в том, что Гамаш о нем не забудет.

Гамаш поймал взгляд овчарки и улыбнулся ему в зеркало. Анри замахал хвостом, причем его тело оставалось совершенно неподвижным.

– Что теперь, patron? – спросил Оливье, зайдя за стойку бара в тот момент, когда Гамаш повесил трубку.

– Теперь я еду в Монреаль. Дела ждут.

Оливье снял трубку:

– И у меня тоже дела. Удачи, старший инспектор.

– Удачи и вам, mon vieux.

Старший инспектор Гамаш встретился с Изабель Лакост перед домом Констанс, и внутрь они вошли вместе.

– А где Анри? – спросила она, включив свет в доме.

День стоял солнечный, но в комнате царил сумрак, словно все краски ушли из него.

– Оставил его в Трех Соснах с Кларой. Оба, кажется, были абсолютно счастливы.

Он пообещал Анри, что вернется, и пес ему поверил.

Гамаш и Лакост сели за кухонный стол и стали просматривать протоколы опросов соседей и данные криминалистической экспертизы. Монреальская полиция провела большую работу, сняла показания и отпечатки пальцев, отобрала образцы.

– Как я вижу, здесь только ее отпечатки, – сказал Гамаш, не отрывая глаз от отчета. – Никаких признаков насильственного проникновения, и дверь не была заперта, когда мы появились.

– Это ничего не значит, – возразила Лакост. – Будете обходить соседей – увидите, что большинство из них не запирают дверей, пока находятся дома. Район старый, обжитой. Преступность нулевая. Семьи живут здесь годами. В некоторых случаях – поколениями.

Гамаш кивнул, хотя и подозревал, что Констанс Уэлле запирала свои двери. Личную жизнь она хранила как зеницу ока и не хотела, чтобы кто-нибудь из доброхотов-соседей вторгался в нее.

– Коронер подтверждает, что ее убили до полуночи, – сказал он. – Когда мы ее нашли, она была мертва уже тридцать шесть часов.

– И вот вам объяснение, почему никто ничего не видел, – подхватила Лакост. – В такую темень и мороз все спали дома, или смотрели телевизор, или заворачивали рождественские подарки. А потом целый день шел снег, и все следы, которые еще оставались, замело.

– Как он вошел? – спросил Гамаш, подняв голову и встретившись взглядом с Лакост.

Старомодная кухня, казалось, ждала, чтобы кто-нибудь из них приготовил чай или съел печенье из вазочки. Гостеприимная кухня.

– Ну, когда мы приехали, дверь оказалась открытой, значит либо она ее не заперла и убийца вошел без всяких проблем, либо дверь была заперта, он позвонил и она его впустила.

– Потом он ее убил и ушел, – сказал Гамаш. – А дверь осталась незапертой.

Лакост кивнула. Гамаш откинулся на спинку стула и покачал головой:

– Констанс Уэлле не стала бы его впускать. Мирна говорит о почти патологической замкнутости Констанс, и отчет, – он постучал пальцем по бумагам, – подтверждает это. Когда ты в последний раз видела дом, в котором обнаруживается только один комплект отпечатков пальцев? Никто сюда не приходил. По крайней мере, никого не приглашали.

– Значит, дверь была не заперта, и он вошел.

– Но незапертая дверь противоречит природе Констанс, – возразил старший инспектор. – И, скажем так, ей пришлось выработать привычку не запирать дверь, как и все соседи. Приближалась ночь, и она собиралась лечь спать. А на ночь она наверняка запирала дверь, верно?

Лакост кивнула. Либо Констанс впустила убийцу, либо он вошел сам.

Обе гипотезы казались маловероятными, но одна из них отвечала действительности.

Гамаш вернулся к чтению отчетов, а инспектор Лакост внимательно обыскала дом, начав с подвала. Он слышал, как она внизу передвигает что-то. Кроме этих звуков, раздавалось лишь тиканье часов над раковиной, отмерявших уходящие мгновения.

Наконец он положил отчеты и снял очки.

Соседи ничего не видели. Старейшая из них, на чьих глазах прошла вся жизнь Констанс с момента ее переезда, вспомнила время, когда сюда приехали три сестры – тридцать пять лет назад.

Констанс, Маргерит и Жозефин.

Насколько она знала, Маргерит была старшей, хотя первой умерла Жозефин. Пять лет назад. От рака.

Сестры были людьми приветливыми, но замкнутыми. Никого к себе не впускали, однако всегда покупали коробки с апельсинами, грейпфрутами и рождественскими шоколадками у детей, которые обходили дома, собирая пожертвования. Останавливались поболтать в теплые летние деньки, когда работали в саду.

Они были приветливыми, но ненавязчивыми. И по отношению к себе навязчивости не допускали.

«Идеальные соседи», – сказала женщина.

Ее дом стоял рядом, и она как-то раз пила лимонад с Маргерит. Они сидели на крылечке и смотрели, как Констанс моет машину. Они подбадривали ее, шутливо подсказывали, где остались грязные места.

Гамаш представил это. Почувствовал вкус лимонада, запах холодной воды из шланга, падающей на горячий асфальт. Удивительно, как же эта пожилая соседка не поняла, что разговаривает с одной из пятерняшек Уэлле.

Но он знал ответ.

Пятерняшки существовали только на черно-белых фотографиях и в старых киножурналах. Они жили в идеальных маленьких замках и носили платьица с невероятным числом оборочек. И появлялись впятером.

Не втроем. Не в одиночку.

Пять девочек, навсегда оставшихся детьми.

Пятерняшки Уэлле никогда не существовали в реальном мире. Они не старились и не умирали. И уж конечно не пили лимонад в квартале Пуант-Сен-Шарль.

Вот почему никто их не узнавал.

Их анонимности способствовало и то, что они не хотели быть узнанными. Как сказала Рут, не все хотят быть в центре внимания.

«Но, увы, это правда», – сказала Рут.

«Увы», – подумал старший инспектор Гамаш. Он вышел из кухни и начал собственные поиски.

Клара Морроу поставила на пол миску со свежей водой, но Анри был слишком возбужден и даже не заметил этого. Он обежал дом, принюхиваясь. Клара наблюдала за ним, и ее сердце радовалось и печалилось. Не так давно ей пришлось усыпить собственного золотистого ретривера Люси. С ней и Люси к ветеринару ездили Мирна и Габри, однако Клара остро чувствовала собственное одиночество. В доме без Питера.

Она прикидывала, не позвонить ли ему, не сказать ли о Люси, но потом поняла, что просто придумывает предлог для общения. Они договорились, что расстанутся на год, а со времени его отъезда прошло только шесть месяцев.

Клара поплелась за Анри в мастерскую, где пес нашел засохшую банановую кожуру. Она отобрала у него кожуру и остановилась перед своей последней работой – пока лишь черновым наброском.

Призрак на полотне был ее мужем.

Иногда по утрам, иногда вечерами она приходила сюда и говорила с ним. Рассказывала, как прожила день. Иногда даже, приготовив обед, она приходила сюда, зажигала свечку и ела перед этим воображаемым Питером. Ела и болтала с ним, рассказывала о том, что случилось сегодня. О мелочах, которые могли быть интересны только хорошему другу. И о громких событиях. Таких, как убийство Констанс Уэлле.

Клара писала Питера и говорила с ним. Добавляла мазок здесь, точку там. Муж, созданный ее собственными руками. Муж, который слышал. И не оставался равнодушным.

Анри все еще принюхивался и шастал по мастерской. Одну банановую кожуру он нашел, почему бы здесь не обнаружиться еще одной? На минуту отложив кисть, Клара поняла, что он ищет не кожуру. Анри искал Армана.

Она полезла в карман за угощением, оставленным Арманом, наклонилась и позвала пса. Анри прекратил свои поиски и посмотрел на нее, его уши-антенны повернулись на голос, уловили любимый канал под названием «Вкусняшки».

Он подошел, сел и аккуратно взял с ее руки печенье в форме косточки.

– Все хорошо, – сказала Клара, прижимаясь лбом к собачьему лбу. – Он вернется.