Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 76 из 261



Всемогущему: "Взойду ли на небо. Ты там; сойду ли в преисподнюю, и

там Ты. Возьму ли крылья зари и переселюсь на край моря: и там..."

{8}. Представь себе, что освобождение мое свершилось, что весь

монастырь погрузился в глубокое оцепенение и недремлющее око

Инквизиции не увидело во мне отступника, куда же мне после этого

деться? Как я буду добывать себе средства пропитания? Юные годы свои

я провел в праздности, окруженный роскошью, и ничему не научился.

Сочетание глубочайшей апатии со смертельной ненавистью к монашеской

жизни делают меня непригодным для общества. Представь себе, что двери

всех монастырей в Испании распахнулись бы, что стали бы делать их

обитатели? Ничем не могли бы они ни украсить, ни возвысить свою

страну. Что я стал бы делать, чтобы обеспечить себя самым

необходимым? Что мог бы я делать такое, что бы не выдало меня с

головой? Я буду загнанным, жалким беглецом, заклейменным Каином {9}.

Увы, погибая в огне, я, быть может, еще увижу, что Авель не _моя_

жертва, а жертва Инквизиции".

Едва только я написал эти строки, повинуясь порыву, объяснить который мог бы кто угодно, кроме меня самого, я разорвал все на мелкие клочки и старательно сжег их на огне находившегося у меня в келье светильника. Потом я снова пошел к заветной двери, с которой были связаны все мои надежды. Проходя по коридору, я столкнулся с каким-то отвратительным на вид человеком. Я подался от него в сторону, ибо уже решил, что не должен общаться ни с кем, кроме тех случаев, когда к этому вынуждает монастырская дисциплина. Проходя мимо меня, он коснулся моей рясы и многозначительно на меня посмотрел. Я сразу же понял, что это и есть то лицо, о котором упоминалось в письме Хуана. Спустя несколько минут, уже выйдя в сад, я обнаружил там записку, подтвердившую мои предположения. Вот что она гласила:

"Я раздобыл денег и нашел человека. Это сущий дьявол, но





решимость и непоколебимость его не подлежат сомнению. Выйди завтра

вечером на прогулку - к тебе кто-то подойдет и коснется края твоей

рясы, обхвати запястье его левой руки - это будет знаком. Если

увидишь, что он сомневается, шепни ему: "Хуан", и он ответит тебе

"Алонсо". Это и есть тот самый человек, обсуди все с ним. Он будет

сообщать тебе о каждом шаге, который я предприму".

После того как я прочел это письмо, я почувствовал себя неким механизмом, который определенным образом заведен, причем так, что не может не выполнить того, что ему предназначено. Сила и стремительность всех действий Хуана, казалось, без всякого моего участия передалась и мне, а так как думать мне было некогда, то некогда было и выбирать.

Он напоминал собою часы, стрелки которых приведены в движение; я отбивал определенное число ударов, ибо был вынужден это делать. Когда мы так вот ощущаем на себе действие чьей-то силы, когда кто-то другой начинает думать, чувствовать и поступать за нас, мы с большой охотой перекладываем на него не только физическую, но и моральную ответственность за наши поступки. Охваченные себялюбивым малодушием и упоенные собственным покоем, мы говорим: "Пусть оно так и будет - вы все за меня решили", не думая о том, что на Страшном суде нас некому будет взять на поруки.

Итак, на следующий вечер я вышел погулять. Обличье мое и все движения были спокойны, можно было подумать, что я погружен в глубокое раздумье. Да так оно в сущности и было, только мысли мои устремлялись вовсе не в том направлении, какое им приписывали люди, которые меня окружали. По дороге кто-то коснулся моей рясы. Я встрепенулся, но к моему великому изумлению один из монахов попросил у меня прощения за то, что нечаянно задел меня рукавом. Минуты две спустя рясы моей коснулся другой монах. Прикосновение это было совсем непохоже на первое, в нем можно было ощутить уверенность, которая говорила о том, что тебя понимают и хотят тебе что-то передать. Этот человек не боялся быть узнанным, и ему не надо было ни в чем извиняться. Как же это случается в жизни, что преступление захватывает нас, ничего не страшась, тогда как прикосновение совести, даже к самому краю одежды, повергает нас в дрожь? Пародируя известную итальянскую пословицу {10}, можно сказать, что в основе преступления лежит мужское начало, а невинности женское. Дрожащей рукой я схватил его за запястье и, не переводя дыхания, прошептал:

- Хуан.

- Алонсо, - ответил он и стремительно пошел вперед.

В остающиеся мгновения я мог задуматься над превратностями своей судьбы, которая столь неожиданно оказалась в руках двух существ; одно из них высотой своих чувств могло оказать честь всему человеческому роду, в то время как другое преступлениями своими его позорило. Подобно гробу Магомета, я повис между небом и землей {11}. Я почувствовал неописуемое отвращение при мысли, что мне придется иметь дело с чудовищем, пытающимся замести следы совершенного им отцеубийства и прикрыть неизгладимые пятна крови покровом монашества. Не мог я преодолеть и ужаса, в который повергала меня страстность и стремительность Хуана; в конце концов я почувствовал, что попал под власть того, чего боялся больше всего на свете, и мне приходится подчиниться этой власти для того, чтобы обрести свободу.

На следующий вечер я снова вышел в сад. Не могу сказать, что походка моя была такой же ровной, несомненно только, что я старался изо всех сил отмеривать свои шаги. Снова та же рука коснулась моей рясы и тот же голос прошептал "Хуан". Сомневаться долее я уже не мог.

- Я в вашем распоряжении, - сказал я, проходя мимо.

- Нет, это я - в вашем, - ответил мне неприятный хриплый голос.

- В таком случае мне все понятно, - пробормотал я, - мы принадлежим друг другу.

- Да. Не будем больше говорить здесь, у нас будет для этого удобный случай. Завтра канун троицы; во всенощном бдении участвует вся братия; каждый час все будут по двое подходить к алтарю и молиться там в течение часа; потом следом за ними явятся двое других и так будет продолжаться всю ночь. Община питает к вам такое отвращение, что ни один из братьев не согласился идти в паре с вами, а ваш черед наступает между двумя и тремя. Поэтому вы окажетесь один, и в эти часы я подойду к вам: никто не помешает нам поговорить с глазу на глаз и никто нас ни в чем не заподозрит.