Страница 221 из 261
Исидора молчала, но молчание это проистекало отнюдь не от унылого безразличия ко всему и не от закоренелой нераскаянности. Отец Иосиф сел на край тюфяка на некотором расстоянии от узницы, которая тоже теперь сидела, склонившись над ребенком; по щекам ее тихо катились холодные слезы.
- Дочь моя, - сказал священник, наконец овладев собой, - разрешением посетить тебя здесь я обязан снисходительности Святой Инквизиции.
- Я очень за это им признательна, - ответила Исидора; слезы ручьем хлынули у нее из глаз, и ей от этого сделалось легче.
- Мне позволено также предупредить тебя, что допрашивать тебя начнут завтра, чтобы ты могла приготовиться к этому допросу и, если что-нибудь...
- Допрашивать! - удивленно воскликнула Исидора, не выказывая, однако, никакого страха, - о чем же меня будут допрашивать?
- О твоем непостижимом союзе с существом обреченным и проклятым. - Дочь моя, - добавил он, задыхаясь от ужаса, - значит, ты действительно жена этого... этого... этого существа, от одного имени которого меня мороз по коже пробирает и волосы на голове становятся дыбом?
- Да, я его жена.
- Кто же все-таки были свидетели вашего бракосочетания и чья рука дерзнула соединить тебя с ним этим нечестивым и противоестественным союзом?
- Свидетелей у нас не было: венчались мы в темноте. Я никого не видела, но я как будто слышала какие-то слова и отчетливо ощутила, как чья-то рука взяла мою руку и вложила ее в руку Мельмота: она была холодна, как рука мертвеца.
- О, как это все запутанно и страшно! - воскликнул священник, побледнев и осеняя себя крестным знамением; в движениях его был непритворный ужас; он склонил голову и застыл, не в силах вымолвить ни слова.
- Святой отец, - сказала наконец Исидора, - вы должно быть, знали отшельника, того, что жил возле развалин монастыря неподалеку от нашего дома; он же был и священником. Это был человек праведной жизни, он и обвенчал нас! - в голосе ее послышалась дрожь.
- Несчастная жертва! - простонал священник, не поднимая головы, - что ты такое говоришь! Да ведь все знают, что праведник этот умер в ночь накануне той, когда была твоя ужасная свадьба.
Последовало снова тягостное и жуткое молчание; наконец священник его нарушил:
- Несчастное существо, - сказал он спокойным и торжественным голосом, мне позволено перед тем, как ты пойдешь на допрос, поддержать твой дух, исповедовав тебя и причастив. Молю тебя, очисти душу твою от бремени греха и откройся мне. Ты согласна?
- Согласна, святой отец.
- А ты будешь отвечать мне так, как ответила бы перед судом божиим?
- Да, буду отвечать так, как перед судом божиим.
И она опустилась перед ним на колени, так, как положено на исповеди.
* * * * * *
- И ты открыла теперь все, что смущало твою душу?
- Все, отец мой.
Священник довольно долго сидел в задумчивости. Потом он задал ей несколько вопросов относительно Мельмота, на которые она никак не могла ответить. Вопросы эти вызваны были по преимуществу рассказами о его сверхъестественной силе и о трепете, который он сеял вокруг себя всюду, где бы ни находился.
- Отец мой, - спросила Исидора прерывающимся голосом, едва только он замолчал, - отец мой, можете ли вы мне что-нибудь рассказать о моих несчастных родителях?
Свяшенник только покачал головой и не ответил ни слова.
Потом, правда, тронутый ее настойчивостью, в которой было столько волнения и муки, он с видимой нео"отой сказал, что она сама может догадаться, как повлияли на ее отца и мать смерть сына и заточение дочери в тюрьму Инквизиции, ведь оба они были не только любящими родителями, но и ревностными католиками.
- А они живы? - спросила Исидора.
- Не спрашивай меня больше ни о чем, дочь моя, - ответил священник, - и будь уверена, что, если бы ответ мой мог принести тебе успокоение, я бы не замедлил тебе его дать.
В эту минуту в отдаленной части здания раздался колокольный звон.
- Колокол этот, - сказал священник, - возвещает, что допрос твой скоро начнется. Прощай, и да хранит тебя господь!
- Погодите, отец мой, побудьте со мной... только минуту... одну минуту! - взмолилась Исидора, в отчаянии кидаясь к нему и становясь между ним и дверью.
Отец Иосиф остановился. Исидора упала на пол и, закрыв руками лицо и не в силах перевести дыхание от охватившей ее смертельной муки, вскричала:
- Отец мой, скажите мне, ужели я погибла ... погибла навеки?
- Дочь моя, - ответил священник уже сурово, - дочь моя, я постарался облегчить твою участь тем утешением, которое было в моих силах тебе дать. Не настаивай на большем, дабы то, что я тебе дал ценой упорной борьбы с собой, не было у тебя отнято. Быть может, ты находишься сейчас в таком состоянии, о котором мне не позволено судить и касательно которого я не могу сделать никакого вывода. Да будет господь к тебе милосерд, и да отнесется к тебе также с милосердием Святое судилище.
- Нет, не уходите, отец мой, останьтесь на минуту... на одну только минуту! Дайте мне задать вам еще один вопрос.
И, наклонившись над своим соломенным тюфяком, она взяла на руки бледного и ни в чем не повинного младенца и протянула его священнику.
- Отец мой, скажите, разве может эта малютка быть отродьем дьявола? Может ли быть им это существо; оно ведь улыбается мне, улыбается вам в то время, как вы готовы обрушить на него столько проклятий? О, ведь вы же сами кропили ее святой водой, произносили над ней святые слова. Отец мой, пусть они разрывают меня своими клещами, пусть они жарят меня на своем огне, но неужели та же участь ждет и мое дитя, невинное дитя, которое улыбается вам сейчас? Святой отец, умоляю вас, оглянитесь на моего ребенка.
И она поползла за ним на коленях, держа в руках несчастную девочку, чей пискливый крик и исхудалое тельце взывали о помощи, прося вызволить ее из стен тюрьмы, в которой она обречена была прозябать с самого рождения.
Отца Иосифа мольба эта растрогала, и он готов был долго целовать несчастное дитя и читать над ним молитвы, но колокол зазвонил снова, и, спеша уйти, он успел только воскликнуть:
- Дочь моя, да хранит тебя господь!
- Да хранит меня господь, - прошептала Исидора, прижимая малютку к груди.