Страница 206 из 261
* * * * * *
Не в силах видеть, как она страдает от раны, которую он ей нанес и которую бессилен излечить, Джон ушел; последние лучи за холмами тут же погасли; как будто солнце обоих миров закатилось, сразу погрузив все окружающее и душу ее во тьму. Она опустилась на землю, и до слуха ее донеслись далекие звуки музыки, словно эхо повторявшие слова: "Нет! Нет! Нет! Никогда!.. Никогда!..". Бесхитростную мелодию эту с ее заунывными повторами наигрывал бродивший по лесу деревенский мальчик {3}. Но человеку несчастному каждая мелочь кажется исполненной некоего тайного смысла; среди густеющего сумрака и под шелест удаляющихся шагов надорванному болью сердцу Элинор печальные звуки эти показались каким-то страшным предзнаменованием {1* Так как случай этот имел место в действительности, я привожу здесь нотную запись этой музыки, модуляции которой до крайности просты, а воздействие поразительно по глубине:
}.
* * * * * *
Спустя несколько дней после этой все для нее решившей встречи Элинор написала своей тетке в Йорк, что, если та еще жива и не раздумала принять ее к себе в дом, она приедет к ней и останется у нее до конца своих дней, тут же добавив, что, судя по всему, _самой_ ей жить остается недолго. Она не сообщала ей о том, что вдова Сендел шепнула ей, когда она в первый раз приехала в замок и что та теперь решилась повторить еще раз тоном, в котором было не то приказание, не то убеждение, желание примириться с нею или - ее запугать. Элинор уступила, и неделикатность, с какою было сделано это заявление, привело только к тому, что девушка постаралась сделать все от нее зависящее, чтобы оно больше не могло повториться.
Когда она уезжала, Маргарет плакала, а Сендел проявил столько нежной и вместе с тем несколько чрезмерной заботы об ее путешествии, как будто оно должно было закончиться не иначе, как ее с ним свадьбой. Для того чтобы избежать этого ложного положения, Элинор ускорила свой отъезд.
Отъехав на некоторое расстояние от замка, она отпустила карету Мортимеров, сказав, что дойдет со своей служанкой пешком до фермы, где для нее должны быть приготовлены лошади. Туда она и пошла, но там постаралась остаться незамеченной, ибо до слуха ее уже дошло известие о предстоящей свадьбе Джона и Маргарет.
* * * * * *
День этот настал. Элинор встала очень рано; радостно звонили колокола, так же радостно, как они уже звонили когда-то; собралось такое же множество гостей, все были так же веселы, как тогда, когда приезжали на ее свадьбу. Она увидела, как сверкают кареты, услышала, как множество местных жителей приветствуют жениха и невесту восторженными возгласами; ей казалось, что она уже видит робкую улыбку Маргарет и сияющее лицо того, кто некогда был ее женихом.
Вдруг все смолкло. Она поняла, что свадебная церемония продолжается, потом - что она окончилась, что неотвратимые слова уже произнесены, что союз уже заключен! Снова послышались восторженные приветствия - это означало, что процессия возвращается в замок. Блеск экипажей, роскошные одежды всадников, шумная толпа арендаторов окрестных земель - все это она видела своими глазами.
* * * * * *
Когда все уже окончилось, Элинор случайно бросила взгляд на свое одеяние, - оно было белое, как подвенечный наряд. Содрогнувшись от ужаса, она тут же переоделась в траур и отправилась, как ей казалось, в свое последнее путешествие.
Глава XXXII
Fuimus non sumus *.
{* Мы были, нас нет {1} (лат.).}
Приехав в Йоркшир, Элинор узнала, что тетка ее умерла. Она пошла к ней на могилу. Во исполнение ее последней воли покойную похоронили возле окна молитвенного дома диссидентов и на могильной плите, вырезали ее любимые слова: "Тем, кого он предвидел, он начертал их предназначенье..." и т. п., и т. п. Элинор постояла какое-то время у могильного холмика, но ни одна слеза не скатилась из ее глаз. Эта противоположность такой строгой, полной лишений жизни - и смерти, исполненной таких надежд, обреченных на молчание человеческих чувств и заговорившей полным голосом могилы раздирала ей душу, и так было бы с каждым, кто упивался человеческой страстью и вдруг обнаружил, что пил ее из разбитой чаши.
Со смертью тетки Элинор стала жить еще более замкнутой жизнью, если только это вообще было возможно, и уклад этой жизни был теперь отмечен еще большим однообразием. Она делала много добра жителям своей округи, но посещала она только их дома и больше нигде не бывала.
* * * * * *
Часто можно было видеть, как она подолгу взирает на ручей, пробегающий в дальнем конце ее сада. Так как она совершенно потеряла способность радоваться природе, то естественно было предположить, что к этому немому и мрачному созерцанию ее влечет нечто другое, и служанка ее, беззаветно преданная своей госпоже, неотступно за ней следила.
* * * * * *
Из этого состояния оцепенения и отчаяния, одна мысль о котором способна привести в содрогание того, кто когда-либо его испытал, ее вывело письмо Маргарет. За это время она получила от нее уже несколько писем, но ни на одно из них не ответила (что вообще-то говоря нередко случалось в те времена), но это письмо она тотчас же распечатала, прочла с чрезвычайным интересом и приготовилась немедленно дать на него ответ - и не словом, а делом.
Всегда такая бодрая и жизнерадостная, Маргарет на этот раз совершенно пала духом. Она сообщала, что скоро должна разрешиться от бремени, и настоятельно просила любимую сестру поддержать ее в это опасное для нее время. Она добавляла, что мужественная и самоотверженная забота о ней Джона Сендела за все эти месяцы тронула ее сердце больше (если только это вообще возможно), нежели все прежние свидетельства его любви к ней, но что она не хочет согласиться с тем, чтобы он ради нее отказывался от всего, к чему привык, и чтобы он оставил свои сельские развлечения и поездки к соседям; что она тщетно старалась уговорить его поменьше времени проводить у постели, где она лежит, переходя от надежды к отчаянию, и что она надеется, что приезд Элинор повлияет на него и он уступит ее просьбе, ибо поймет, что для нее в ее положении важнее всего именно женская забота и что близкая подруга ее юности сможет ухаживать за больной все же лучше, чем даже самый любящий мужчина.